Ашик тоже насторожился. - Если Хамид прислал тебя для разговора о восстании, я этому очень рад, - сказал он и ткнул в Гордона высохшим пальцем. - Обоих вас я люблю и, может быть, смогу помочь вам…
- Хвала аллаху… - начал было Гордон.
- …Но это - завтра. А сегодня будем беседовать только о боге и мире.
Поели, потолковали, легли спать; а на утро Гордон проснулся все с тем же досадным ощущением, что здесь поработала какая-то чужая рука. Кто-то вел здесь в городе переговоры с Ашиком, и эти переговоры уже вызвали ропот и недовольство при дворе старого шейха. И этот кто-то не был англичанином; английские приемы в таких делах обычно сразу можно было распознать. Тут действовала какая-то другая, более близкая арабам сила, и было что-то тревожное в том, как она заставила насторожиться Ашика и всех остальных.
Вместе со Смитом Гордон шел узкими улицами, мимо каменных строений, глинобитных хижин и островерхих шатров. Ему хотелось взглянуть на базар, который дал существование городу. Базар был пуст.
- Даже запах исчез, - сказал Гордон, когда они остановились у выхода на базарную площадь. Здесь когда-то гуртовщики скупали у кочевников овец и потом продавали их торговцам из Бахраза, за каждую овцу получая втройне: отдельно за тушу, отдельно за шерсть и отдельно за требуху и копыта.
С базарной площади они пошли к городским воротам. Сразу за воротами начиналось песчаниковое плато, обращенное к пустыне. Вдали высились горы Камра, а с другой стороны, на расстоянии нескольких сот ярдов, виднелся бахразский форт.
- Вот он, форт, видите? - сказал Гордон Смиту.
- Непонятно, - сказал Смит, - зачем мы настроили этих фортов чуть не под самыми городскими стенами. Вот и у Истабала есть такой форт, его построила Индийская армия еще после первой мировой войны. Какой в этом смысл?
Гордон приставил ладонь ко лбу в защиту от розового утреннего солнца. - Это была идея полковника Уинслоу. Он задумал создать своего рода современную циркумвалационную линию. Большой знаток древности этот Уинслоу. Светоч культуры, можно сказать. Когда он в двадцатых годах появился в Бахразе, он рассчитывал у каждого селения пустыни построить по такому форту.
- Но зачем? - недоумевал Смит. - Ведь от одного самолета больше проку, чем от всех этих фортов, вместе взятых.
- Совершенно справедливо. Но в то время до этого еще не додумались. Уинслоу предупредил события. У него была своя теория управления колониями: "Прежде всего туземцам нужно показать достаточно крепкий кулак, а затем пусть управляются сами; и чем хуже, тем лучше". По теории Уинслоу, империи угрожает крах, когда ее правящие силы размениваются на мелочи полицейского администрирования. Вот в чем все дело. Вот зачем он создал свой синештанный Арабский легион.
В форте протрубил сигнальный рожок, и Гордон презрительно засмеялся.
- Все, как двадцать лет назад, - сказал он. - Когда форт был построен, Уинслоу поднялся на этот холм и сказал Ашику, что теперь с полестней солдат и четырьмя пушками можно навсегда обеспечить мир в этом районе, потому что - вздумай только Ашик проявить непокорность - десяток снарядов обратит его прелестный город в кучу развалин.
Они шли по серой дороге следом за двумя женщинами, несшими на голове кувшины с водой, и Гордон попытался было проскочить вместе с ними в ворота форта, но часовой в синей форме легионера преградил ему дорогу.
- Тебе чего? - спросил он грубо.
- Ничего, господин, ничего, - ответил Гордон по-арабски, разыгрывая роль наивно-дерзкого бедуина. - Я только хочу посмотреть, что там, за этими стенами. Ничего больше. А ты разве араб, господин? Нет, не может быть.
- Почему не может быть, болван?
И Гордон в объяснение разобрал его по косточкам, упомянув все, что придавало ему такой чуждый, неарабский облик - от заостренного верха каски до длинных синих брюк и начищенных башмаков, от гетр до блестящих пуговиц. Он начал, не выходя из роли, с грубоватой развязностью невежественного сына пустыни, но вскоре заговорил по своему, по-гордоновски, беспощадно высмеивая гусарский маскарад, придуманный полковником Уинслоу, с чьей легкой руки и другие начали выряжать арабов в это шутовское сочетание прусского солдафонства с английской чопорностью. "Закалите их душу и научите их гордиться своими башмаками", - учил Уинслоу; и Гордон, видя перед собой живое воплощение этой системы, не жалел насмешек. Он издевательски смеялся в лицо часовому, советовал ему раздеться догола, не стесняясь женщин, - все-таки он тогда будет больше похож на араба.
Часовой вдруг шагнул вперед и с силой наподдал Гордону ногой в мягкую часть. - Вот тебе за твои шуточки, - сказал он.
Гордон притворился удивленным - хоть явно сам старался раздразнить часового так, чтобы тот или схватил его, или ударил.
- Этому ты тоже от бахразских инглизи научился? - закричал Гордон, отскакивая туда, где часовой не мог достать его. И снова, теперь уже издали, принялся осыпать солдата оскорблениями. Войдя в раж, он поднял с земли камень и запустил им в легионера со словами: - Это тебе за твои английские башмаки!
Часовой успел увернуться. - Проваливай отсюда! - крикнул он Гордону. - Я не хочу связываться с тобою. - И вдруг расхохотался самым добродушным образом, сумев оценить соль насмешек Гордона, хотя предметом этих насмешек и был он сам. - Ступай, ступай туда, откуда явился, - крикнул он опять. - А если еще придешь швыряться камнями, я закую тебя в кандалы и отправлю на дорожные работы. Там будешь перебрасывать камни с утра до вечера.
Смит подметил непривычную ярость в глазах Гордона и испугался.
- Не обращайте внимания… - беспомощно взмолился он.
Гордон оглянулся и увидел круглое лицо Смита, его глаза, на которые стекал со лба пот, его обвислые усы. - И вы туда же! - насмешливо произнес он по-арабски.
- Ах, да будет вам! - с раздражением вырвалось у Смита.
Гордон удивленно поднял брови. Но через секунду в глазах у него появился веселый, озорной блеск. - Милый вы мой Смитик! - сказал он почти с нежностью. - Вот кому должен принадлежать мир: деловым, здравомыслящим Смитам. - Он снова повернулся к часовому. - Если уж ты не можешь поймать меня, друг, советую всадить мне заряд в спину: одним опасным человеком меньше будет.
- Йа махвус! Убирайся вон! - был ответ.
Они пошли обратно в город, и все время у них было чувство, будто солдат целится им в спину, но не решается, или, вернее, не догадывается спустить курок.
Вечером они снова увиделись с Ашиком. На этот раз он принял их в увешанной коврами дальней комнатке, окна которой выходили в сторону мечети. "Здесь тише, чем в других комнатах", - пояснил он им, но его слова едва не заглушил визг радио, доносившийся снизу. Гордону пришлось орать во весь голос, чтобы перекричать этот визг, и притом стоя чуть ли не нос к носу со стариком; это, правда, требовало излишних физических усилий, но зато так было почему-то легче вести разговор о деньгах. Когда Ашик, услышав магическое слово, с хитренькой улыбкой переспросил, чего от него хотят, Гордон придвинулся еще ближе и закричал в глухое ухо старика:
- Денег! Денег! Денег!
- А-а! - Долгий выразительный вздох послужил достаточно красноречивым ответом.
Зная Ашика, Гордон не стал говорить, что деньги нужны для того, чтобы подкупить Талиба и Юниса или организовать захват аэродрома; он просто сказал, что Хамид и его люди нуждаются в деньгах, что без них трудно сохранить силы восстания. - Для дела свободы, для освобождения пустыни!
- Все точно сговорились соблазнять меня свободой, - сказал Ашик. - А какая мне польза от свободной пустыни, если под боком у меня вот в этом самом форте засел недруг - Бахраз и за всякую попытку помочь вам меня ждет тяжкая кара? Какая мне польза, скажи сам?
Гордону очень хотелось спросить, кто еще вел с ним разговоры о свободе, но торопиться с этим не следовало, и он продолжал убеждать Ашика, изыскивая все новые доводы, а тот в ответ только упрямо твердил, что денег у него нет. Наконец Гордон, потеряв терпение, сказал: - Хорошо, не будем больше толковать о деньгах! - и сделал попытку выторговать у старика людей и провизию: ведь и то и другое необходимо для нападения на аэродром.
- Где я возьму тебе людей и провизию? - завопил Ашик, перекрывая шум радио. - Нет у меня ни того, ни другого. Ты посуди сам. Кто живет в моем городе и бывает на базаре? Купцы и лавочники, проповедники и мои родичи. Разве кого-нибудь из них уговоришь помочь вашему делу? Об этом и речи быть не может. Да еще когда тут действуют другие уговоры. Я над своими людьми уже не властен. Они меня и слушать не станут.
- Вздор! - вскричал Гордон, решив, что настало время выяснить, от кого исходят эти "другие уговоры". - Неужели у Ашика совсем нет верных людей? Нет приближенных?
- У меня есть приближенные, - сказал старик. - Но ведь тебе не приближенные мои нужны, а воины.
- Так кликни клич среди твоих горожан, - с надеждой предложил Гордон. - И тот, кто…
Широкий мир за стенами дома вдруг властно напомнил о себе - гнусавый голос иракского певца зазвучал по радио так пронзительно, что даже Ашику стало невтерпеж. Он всплеснул руками, сорвался с места, расталкивая своих прислужников-рабов, подскочил к открытому окну и неистово завопил, чтобы это проклятое радио немедленно выключили. Но тут же передумал и, высунувшись в окно, закричал собравшимся внизу людям, которые смотрели на него, задрав голову, и ухмылялись:
- Принесите мне его сюда. Принесите, я сам хочу его выключить. Где это оно орет?
- У Ахмеда-каменотеса, йа Ашик, - послышались голоса.
- Ахмед! Сейчас же неси радио сюда!
- Но, господин…