- Заметано! Мы друзья, - подмигнула Зинаида.
- Смотри, не передумай! - прощаясь, Мстислав Петрович сжал Зинаиде руку. - Мы будем тебя ждать. Моя жена тебе понравится, она компанейская и любит молодежь.
Зинаида приехала на вокзал за полчаса до назначенной встречи. Перед ней уже вырисовывался Крым, жгучее солнце, море и пляж, где всех спалит зависть от ее фирменного купальника… Внезапно она уловила циркулирующие в воздухе английские слова и бросила взгляд на перрон - от подошедшего южного экспресса отделялась группа американцев - все загорелые, раскованные, уверенные в себе. Один из них, сравнительно молодой, неотрывно пялился на Зинаиду, и вдруг прямолинейно направился к ней. Приблизившись, демонстративно переложил доллары из одного кармана в другой, дерзко схватил Зинаиду за локоть, что-то произнес, вроде: "Пойдем, красотка?!"
Зинаида от неожиданности затаилась; одно дело - настрой на клиентов, другое - настрой совершенно обратного рода. Но колебалась она несколько секунд, да и то, чтоб осмотреться и убедиться - инженер не застанет ее врасплох. Потом улыбнулась и кивнула с заученной фразой:
- О’кэй! Легли!
Тихие пейзажи подмосковья
Попыхивая дымком, по гладкой вечерней воде шел буксир, за ним на тросе тянулась баржа - ее бортовую обшивку, словно накипь, покрывала ржавчина, а по ватерлинии бахромой свисала тина. Стоял конец августа, река обмелела, вдоль фарватера обнажились высыпки, и баржа, перегруженная углем, то и дело цепляла дно.
Шкипер Иван, сорокалетний мужик с загорелым, обветренным лицом, типичный представитель великорусского народа, смолил папиросу и смотрел на плывущий назад красноглинистый берег и знаки судоходной обстановки, на дебаркадер, около которого качался "комариный флот", и деревню, в которой уже начались вечерние гуляния. Настроение у Ивана было неважное: только что они отошли от плавмагазина, где ему не дали тушенку и сгущенку - то, что положено речникам. "Не получили", - заявил продавец с обычной деревенской хитростью, но Иван-то знал, что продавец загнал банки колхозникам за двойную цену и, как чувствительная русская душа, крайне обостренно воспринял такую несправедливость, такое надругательство над речниками.
Жена Ивана - пышнотелая славянка Катерина в тот летний вечер стирала белье в рубке, дочь Таня играла с собакой Зонтиком.
В Серпухове Иван с Катериной имели добротный дом у реки и участок двадцать соток. Долгое время Иван работал механиком в автобусном парке, Катерина - в столовой; жили спокойно, как все, но надоело Ивану тихое счастье - широкая русская душа всегда смотрит вдаль - что само по себе прекрасно, но, к сожалению, бывает не видит того, что под ногами, - другими словами, не обустраивает свое житейское пространство, не выжимает из него максимум - ей подавай что-то необъятное и, ясное дело, такая безалаберная душа не достойна огромных пространств, ведь если не дорожишь малым, то огромным тем более не станешь дорожить.
Нельзя сказать, что к бытовым заботам Иван относился совсем уж наплевательски - кое-что он делал (как многие русские души, имел золотые руки и природные таланты в ремеслах), но выполнял работу по хозяйству с ленцой, называя ее "мелочевкой" - его тянуло к масштабным делам, "полезным для всей России". К тому же, он давно вынашивал мысль походить на барже по центральному водному бассейну, даже посещал курсы шкиперов при пароходстве и все уговаривал жену провести на реке хотя бы одно лето. Три года назад уговорил, пришел в пароходство и получил баржу…
Вот так все и началось, и ходили они по Оке уже третью навигацию, с ранней весны до самой зимы, пока реку не стягивал лед. Случалось, Катерина бунтовала, собиралась бросить "собачью жизнь и валенки" (на барже их не снимали - все-таки "жили на воде"); Иван обещал "завязать с этим делом", но весной снова уговаривал жену "отправиться в плавание еще разок". До сентября с родителями плавала дочь; с начала занятий в школе ее оставляли в Серпухове у бабки.
Катерину оформили на баржу матросом и поваром; она получала два оклада по семьдесят рублей - в общей сложности на десять рублей больше Ивана и потому считала себя главной на посудине.
Завидев покуривающего мужа, Катерина бросила стирку, убрала волосы со лба и подбоченилась.
- Ты мужик или баба?! Не мог пугнуть эту рожу?! Что жрать-то теперь будем? От рыбы аж глаза на лоб лезут… Все, с меня хватит!.. Это последняя капля. Я тебе сколько раз говорила, пора кончать это и жить по-людски… Пропади пропадом это корыто. Только углем и дышишь… сейчас придем в Серпухов, остаюсь с Танюшкой, а ты как хочешь, дело твое. Хочешь иметь семью - увольняйся. Не хочешь - мотайся один… Что мы, бездомные какие, что ль? Волк и тот имеет логово, а тебе лишь бы мотаться. Уж весь зад в ракушках… И ладно б толк был, те же деньги мы получаем в городе, а спокойствия больше. Пораскинь мозгами-то, какой смысл здесь торчать?
Вот так резко, с типично женским негодованием, Катерина все и сказала - взбалмошная русская душа не может без потрясений, страданий. Но даже в гневе она была красивой - известное дело, природа и женщины - основная красота России.
…Иван закашлял, зашмыгал носом, начал возиться с сетью-оханом; опустив с кормы сеть в воду, зажег ходовые огни и вдруг вспомнил дачников-москвичей, которым Катерина как-то летом сдавала комнату - полковника с женой и дочерью-подростком. Этот полковник, заядлый рыбак, чуть свет будил жену с дочерью, сажал в лодку и подплывал к острову; там становился на якорь, давал жене и дочери по удочке, сам брал спиннинг, и весь день - с небольшим перерывом на обед - они ловили рыбу; по вечерам девчонка клевала носом от усталости, а жена ворчала:
- Все отдыхают как люди, а мы только и ловим, и ловим. За весь отпуск один раз выбрались в лес.
Полковник долго расхваливал Ивану местный затон, показывал снасти и высушенную рыбу, только жаловался, что не может достать навозных червей. Простодушная русская душа Иван сходил в совхозный коровник, накопал целый ящик хороших навозных червей и вручил дачнику. Полковник от растерянности покрылся каплями пота, начал глотать воздух, потом долго тряс руку Ивана, полез за бумажником, а когда Иван отмахнулся, пробормотал, что этого вовек не забудет. Схватив ящик, полковник засеменил к лодке, а довольный Иван - благородная, бескорыстная русская душа - направился в огород и вдруг встретился с холодным, убийственным взглядом жены полковника и только тогда понял, какую сморозил глупость.
- Спасибо, что окончательно испортили нам отдых, - процедила женщина и, резко повернувшись, ушла в комнату.
"Точно как моя Катерина, - усмехнулся Иван. - Видать, все женщины одинаковы". Потом Иван подумал, что жена полковника больше права, чем Катерина. "У полковника-то ловля - самоцель, - рассуждал Иван. - Ему лишь бы побольше нарыбалить. А я-то разве ж на барже корысти ради? Механиком-то я побольше получал. Мне ж просто жизнь оседлая не по нутру. Ну такой уж я родился… Ведь пока идешь по реке, поразмышляешь о том о сем, как бы прикинешь свою жизнь со стороны, кое в чем разберешься. А Катерина - мотаться! Да разве ж в этом дело?!". С досады Иван затушил окурок и стал разглядывать берега. Он любил этот участок реки, между Каширой и Серпуховым - здесь он знал каждую излучину, и всех бакенщиков с обстановочных постов, и рыбнадзор, и речников с путевых катеров.
…На первом посту, где из воды торчал топляк и остролист, работал старый холостяк Колька по прозвищу Жирный. Колька вечно улыбался, сверкая стальными зубами, поглаживал могучий живот, и говорил: "Живот у мужчины - морская грудь". Каждый вечер к Колькиному причалу швартовался катер рыбнадзора, мужики в кителях доставали из форпика бутылки с водкой, поднимались по тропе к Кольке, а он уже суетился вокруг дощатого стола перед домом: раскладывал огурцы, помидоры, головки лука, доставал чугунок с картошкой и в предвкушении выпивки, довольный, напевал, потирал "морскую грудь".
Обильным застольем Колька встречал не только рыбнадзор, но и туристов, и грибников - случалось, доставал последнее - такова сущность щедрой русской души; это не то, что на Западе, где домой приглашают редко - встречаются в кафе, и каждый платит за себя; угостишь западника сигаретой, а он протягивает монету за нее. А как западники гоняются за знаменитостями, чтобы сфотографироваться с ними, взять автограф?! В России горожане тоже этим грешат, но в деревнях любой знаменитости просто протянут яблоко, кулек ягод - угостят от душевной щедрости и любви. Понятно, настоящей знаменитости (не дутой) такой подарок ценнее всяких наград.
Как-то баржа Ивана целую неделю простаивала на фарватере напротив Колькиного поста, и всю неделю Иван плавал на плоскодонке к Кольке; вместе с речным начальством выпивали, обменивались речными новостями, ловили рыбу сетью трехстенкой - что запрещено, но как известно, для русской души дружба выше закона. После обильной выпивки мерились силой - кто чью руку припечатает к столу. Пьяная русская душа, подчиняясь неясным законам, непременно должна показать силу (не созидательную - разрушительную) - иногда просто отлупить того, "чья физиономия не понравилась", или, припомнив давнюю обиду, утопить лодку соседа, или пустить ему "красного петуха" - поджечь сарай, стог сена. К счастью, такие деяния все же редки, чаще "показ силы" заканчивается за столом, а у более молодых душ - борьбой на траве или снегу, в зависимости от времени года.
- Вот так живем, - хлопал Колька Ивана по плечу и кивал на рыбнадзор, бахвалясь дружбой с представителями власти.