Две встречи
Сам удивляюсь, как дожил до шестидесяти лет; много раз по линиям руки мне предсказывали раннюю смерть и моя наследственность в этом вопросе вроде бы должна подтверждать предсказания, и жил-то я на износ - долго не имел своего угла, питался кое-как, курил и выпивал без меры, и без оглядки бросался в разные авантюры, и не раз попадал в ситуации, когда только случай спасал от плачевного исхода.
Ясное дело, нервишки уже не те, язва желудка мучает, печень пошаливает, покалывает сердце - на левом боку уж давно не сплю, - и порой от давления раскалывается голова и радикулит скручивает, и старые травмы ноют, но… я живу, живу более-менее полноценной жизнью, ничего не меняя, не отказываясь от привычек. Я лысею, толстею - ползу во все стороны, но все равно не считаю себя старым и называю "не совсем пожилым человеком", и, признаюсь, не хочу стареть, хотя, видимо, придется.
Теперь передо мной как бы три двери: одна - в прошлое, вторая - в настоящее, третья - на небеса. Третья дверь представляется полуоткрытой в темную холодную пустоту - посмотришь на нее и понимаешь - дни летят со страшной скоростью, что каждый проходящий день - золотое время, на которое уменьшается наша жизнь. Хочется верить - входить в эту дверь мне еще рановато. А вот дверь в прошлое я частенько непроизвольно открываю и вижу - в моей жизни много, очень много пробелов: в детстве я не имел возможности учиться живописи и музыке, хотя тянуло к искусству безмерно; в юности не поступил в институт, в который хотел поступить; и в дальнейшем сделал гораздо меньше, чем мог бы сделать - слишком много времени ухлопал на борьбу за выживание. И не встретил женщину, которую хотел встретить, не имел семью, которую планировал иметь, не был ни в Исландии, ни в Новой Зеландии, ни в Австралии - странах, в которых с юности мечтал побывать. И не видел многих прекрасных фильмов, не попал на многие прекрасные выставки, не плавал под парусом…
Заглядывая в прошлое, я думаю: "Как жаль, что есть невозможные вещи - нельзя вернуться в юность, встретиться с умершим другом, зачеркнуть необдуманный поступок, взять назад слова, вылетевшие в пылу".
Ну да ладно… К чему я все это говорю и сам не знаю; выступаю в какой-то слезливой роли. Такая роль не для меня, да и всякая другая тоже. Это до пятидесяти лет многие мужчины кого-то изображают, выдумывают себе образы, а мне теперь это ни к чему. Открою лучше дверь в настоящее.
Давно известно: под старость надо скопить все хорошее, что было в жизни - тогда будешь добрей и мудрей. Думается, я кое-что скопил, поскольку теперь, имея все необходимое для спокойной счастливой жизни, никак не могу быть счастливым - слишком много вокруг несчастных.
Недавно у меня были две необычные встречи. Первая - с другом режиссером Володей, с которым не виделся лет двадцать.
Когда-то мы встречались чуть ли не ежедневно. Он был страстно увлечен театром - прямо горел на работе; красивый, всегда безупречно одетый, он предъявлял беспощадные требования ко всем, кто его окружал и больше всего - к самому себе. Не раз он говорил мне:
- Ни черта не получается. Задумаю постановку - все вижу прекрасно, целостно, законченно, как картину великого живописца. Даже боюсь браться за работу. Но говорю себе: "Представь, в стране миллионы людей, а ты один до этого додумался, один можешь это сделать". Начинаю ставить - все разваливается. И чем дальше продвигаюсь в работе, тем больше проблем. Говорят, мастера отличает легкость в работе, а мне все дается с неимоверным трудом. Видно, я не мастер, только вбил себе это в башку.
Понятно, талантливому человеку всегда трудно с самим собой, но еще труднее тем, кто с ним общается. Его боялись; своими завышенными требованиями он доводил актеров до нервного срыва; некоторые актрисы прижимались к стене, когда он просто вышагивал по коридору театра; за его спиной шептались: "тяжелый характер", "злодей", но ему все прощали - его талант был слишком очевиден, а, как известно, талантливому человеку, личности, простительно многое: не только требования, невыдержанность и отвратительный характер, но и пьянство, чрезмерное увлечение женщинами - все то, чего нельзя простить посредственности.
Как ни странно, мне Володя не сделал ни одного замечания - может быть потому, что мы работали в смежных, но все-таки разных областях (я иллюстрировал книги) и наши встречи за рюмкой водки для него были некой разгрузкой. Нам было интересно друг с другом: он рассказывал о своей работе, я о своей - мне нравились его задумки, видение того или иного произведения, ему - мои иллюстрации, в которых он понимал толк. Володя уже тогда был легендой в театральных кругах, а я только начинал иллюстрировать книги и в художественных кругах был совсем не известен. Я гордился дружбой с ним и по-хорошему завидовал ему, и все хотел достичь хотя бы малой доли того, чего он достиг.
Но и кроме искусства нам было о чем поговорить - мы были одного возраста и оба сполна хлебнули всего, что выпало нашему поколению. Помнится, сколько бы я ни общался с Володей, мне все казалось мало, и никогда не хотелось расставаться с ним. Я и в кафе-то (мы выпивали в "Артистическом") приходил ради него и сколько бы ни окружало меня собеседников, ждал, когда придет он. Теперь я могу сказать точно - Володя был самым лучшим собеседником в моей жизни.
Случалось, мы засиживались в кафе до закрытия, а когда прощались и он направлялся к дому (недалеко от кафе), я ждал - обернется или нет? И он оборачивался и махал мне рукой, и я понимал, что нас связывает нечто большее, чем только разговоры за рюмкой водки, что мы родственные души и нуждаемся в поддержке друг другом.
Часто Володя приглашал меня к себе. Его квартира напоминала музей: на стенах висели фотографии артистов, фрагменты из спектаклей, на комоде красовались прекрасные небольшие фигурки из гипса, которые Володя делал в свободное время, просто так, чтобы занять себя.
Несмотря на музейно-строгую атмосферу в квартире, отношения между Володей и его женой - танцовщицей театра имени Немировича-Данченко, напоминали дворовые склоки. Жена называла его "неврастеником", "не мужчиной, а истеричной девкой". Он ее - "негодяйкой". Каждый из них по-своему был замечательным человеком, но уживались они с трудом. Дело доходило до драк, зато после них сразу же случались приступы страстной любви. Возможно, таким образом они разогревали сексуальность друг друга. И все же в конце концов разругались окончательно.
- Жена меня предала, - сказал Володя. - Завела любовника и перебралась к нему.
Он сильно переживал разрыв, а тут еще запретили его постановку и сразу некоторые театральные друзья отвернулись от "режиссера диктатора".
Но Володя продолжал работать в обычном бешеном ритме и вскоре на периферии поставил прекрасный спектакль. В те дни он пребывал в радостном возбуждении.
- Понимаешь, - делился со мной, - там замечательные зрители, искренние, восприимчивые, не то что избалованные московские театралы. Там я понял, что душа страны в глубинке, вдали от всякого блеска.
Бесспорно, у него была внутренняя опора - его творческие силы, которые помогали не расклеиваться от неприятностей. Правда, однажды и они не помогли - он шел в кафе поужинать, но вдруг увидел в отъезжавшем троллейбусе жену с мужчиной и две остановки бежал следом, задыхаясь от ревности.
Так случилось, что вскоре мой друг вообще уехал из столицы и несколько лет ставил спектакли в провинциальных театрах. Я за прошедшие годы три раза менял местожительства. Короче, судьба на целых двадцать лет разлучила нас с Володей, и вот недавно он позвонил.
Я с трудом узнал его голос - когда-то высокий, энергичный, теперь он стал тихим, невыразительным - я услышал какое-то вялое бормотанье, еле разобрал слова. Он объяснил, что разыскал мой телефон через знакомых и сообщил - умер наш общий приятель и назавтра состоятся похороны.
Мы договорились встретиться в десять утра на станции метро Беляево у первого вагона.
Я приехал немного раньше времени, сел на лавку рядом с молодой женщиной и стариком, стал ждать Володю - совсем как когда-то в кафе.
Прошло минут десять-двадцать, старик оперся на палку и задремал, к молодой женщине подъехал мужчина, они радостно встретились и, обнявшись, направились к вестибюлю, а Володя все не появлялся. "Что такое, - думаю. - Может, перепутал и ждет у последнего вагона?" Я прошел в конец платформы, но и там его не было. Вернулся к первому вагону, смотрю - дремавший старик открыл глаза и смотрит на меня с недоумением. И внезапно я заметил… знакомые черты.
- Володя?
- Ну да, - угрюмо буркнул старик, тяжело поднялся, протянул руку.
Мой друг настолько изменился, что некоторое время я открыто разглядывал его. Он весь высох, ссутулился, на изможденном, в сетке морщин, лице зиял перекошенный беззубый рот, но больше всего поражал его отсутствующий остекленелый взгляд.
- Пойдем, опаздываем, - запинаясь произнес Володя, повернулся и, стуча палкой, еле переставляя ноги, двинул к выходу. Я пошел за ним.
- А я перенес два инсульта, - бурчал Володя полуобернувшись. - Уже приготовился к худшему. Завещание написал, привел в порядок архив, записал свой голос на магнитофон…
Вторая встреча произошла не наяву, а во сне. Ни с того ни с сего мне приснилась приятельница, с которой я встречался лет двадцать пять-тридцать назад.
Ее звали Анна. У нас были чистые, ничем не замутненные, товарищеские отношения, которые никогда не отклонялись в романтическую сторону и потому мы долго оставались хорошими друзьями. Я звал ее "моя подружка".