- Да и что это за дух, коли прошлого не помнит, будущего не знает?..
Сосед мой посопел и вздохнул:
- А в ад попадать неохота.
- Нету ада. Никому ты после смерти не нужен.
- Тогда хоть в космос попаду.
- Ну да, вместе с пылью, - озлился я, потому что…
Да потому что осенью надо готовиться к дождям
и снегу, а в старости - к болезням и смерти. Готовиться и в душе, и делами земными. А коли не готов, то не человек, а птичка божья.
- Почему с пылью?.. Душа летать будет.
- Где? - рявкнул бы я, да головы остерегался.
- По этой, по орбите.
- Ага, в казенном скафандре.
Обиделся он за скафандр, умолк. Я не против бесед о смерти, да только по-серьезному, без гунявости. Без полетов в космос. А говори о смерти как о явлении жизни, поскольку они соприкасаются взаимпроникающе. Скажу так: тот человек достоин жизни, кто прочувствовал, что он в жизни временно. Кто душой знает про смерть. А познав, и жить будешь серьезнее. Терпеть не перевариваю людишек, которые по вечеру говорят: "День прошел, и слава богу". Чему радуются? Убыванию жизни?
- Что дальше-то было? - как бы очнулся сосед.
- Где?
- С трупом и шайкой "Черные джинсы"…
- А-а… Там вышел форс-мажор. Сижу это я однажды и пью чай с дефицитным мармеладом. Между прочим, зря из него сделали дефицит - он к зубам липнет…
- Я про шайку спрашиваю, - не утерпел сосед.
- Так и я про шайку. Вдруг под окном гудмя гудит машина, "Волга". И ко мне звонок. Мария, которую ты видел, открывает дверь, и входят два человека.
- Шайка?
- Какая шайка… Ребята из уголовного розыска. Я. конечно, мармелад к ним подвигаю - мол, чайку извольте. А они мне: "Выручай, Николай Фадеич!" Оказался у них такой форс-мажор… Надо им изловить на складе легкой промышленности мазурика из этой шайки. А там трое работают. Кто мазурик-то? Вот и пришли меня просить поработать на этом складе грузчиком, поскольку их сотрудники все с образованием и на грузчиков никак не походят. Я же вылитый чернорабочий…
Сестра, однако, меня перебила, да так весело, будто в кино звала:
- Николай Фадеич, на рентген, анализы сдавать…
- Вот чего во мне много, так это анализов, - поделился я с симпатичной блондинкой, желая ей понравиться.
4
А утром врач меня порадовал: и рентген хорош, и все прочие анализы. Через недельку, коли буду молодец, обещал выписать. Выходит, что били меня чем-то мягким. Скорее всего, случайным предметом, вроде трухлявой доски. Или спешили.
Со мной-то ясно - пара кровоподтеков да одно сотрясение. А вот на третьего больного внимание доктора я обратил. И то: лежит в лежку, не говорит, никто его не посещает, но больничную кашу, правда, кушает. Доктор мне растолковал, что лечение этого больного состоит в беспробудном покое. Не трогайте, мол, его.
Обход кончился, все ушли, и я было повернулся на бок в сторону соседа, чтобы удобнее беседовать. А сосед-то молча тычет пальцем на дверь, и в глазах его голубое удивление. Я обернулся…
Стоит у порога не мужик и не парень, не баба и не девица, а существо, утонувшее в белом халате. Наверху лысинка с курчавинкой, а внизу кирзовые сапоги с дырявинкой. Из-под халата выглядывают.
Я лег на спину и махнул существу рукой: мол, подходи. Поскольку это было не существо, а мой лучший друг, проживающий в деревне Тихая Варежка. Он и подошел, присел на стул, на самый его краешек.
- Ты, Паша, большой дурак, - поприветствовал я друга.
- Дурак, зато голова целая, - согласился он.
- У дураков-то головы самые крепкие, поэтому в них умным мыслям и не пролезть.
- Почему же я дурак? - заинтересовался Паша.
- На мой банкет по случаю шести десятков не приехал. Закусок и напитков было от пуза. А сейчас прикатил. Ну?
Отвечать Паша не захотел, а из-под халата выпростал сумку плетеную, громадную - их после войны делали. Оглянувшись по-воровски, начал заталкивать под кровать банки стеклянные с домашними соленьями-вареньями, что распорядком сурово запрещено. Значит, так: мед пчелиный, гречишный, со сгустками; грибки маринованные, челыши, новорожденные, где шляпка с ножкой почти слита; огурчики крепкие, величиной с мизинец; варенье брусничное, как огонь в банке; и мешочек чеснока - головки с кулак.
- И верно глупый, - подтвердил я, глянув под кровать.
- Бутылку настойки, Анной тебе присланную, у меня внизу отобрали.
- Ну а поросячья туша где?
- У бабуси в ерунде! - огрызнулся он. - Лучше скажи, за что тебя.
- За справедливость, Паша.
- Небось опять на рожон попер?
- Нам рожон не страшон.
- Ты мне филидристику не разводи!
Глядим мы друг на друга с притаенной улыбкой. Не знаю, какие мысли в Пашиной голове, но, видать, те же самые, моим подобные. А мои все о том: копить друзей надобно всю жизнь, с детства, с юности. Да это всяк знает. А знает ли всяк, что друзей не только копить, но и экономить надо, как хорошая хозяйка экономит денежки. Поскольку друзья в жизни растрачиваются. Куда? Уходят, умирают, перерождаются в недругов…
- Небось с работы отпросился?
- Буду я из-за тебя… Дела привели.
- Какие?
- Костюмчик приобресть. Мария вот поможет.
- Чего там помогать? Пойди да купи.
- Тут филидристика такая… Мужеские велики, ребячьи малы.
- Паша, у тебя ж был хороший костюм.
- Он того, от долгого висенья сивым стал.
- Да зачем тебе костюм-то? Ты ж мне доказывал, что в деревне он ни к чему.
Тут Паша заегозил, как винт не в своей резьбе. Смущается, будто пакость какую сотворил да и был пойман. Ага… Нюру, соседку, он упомянул, бутылку от нее привез, а минус на плюс даст семейный союз.
- Женишься, что ли? - спросил я прямиком.
- Тьфу! - Паша чуть ли не натурально плюнул себе под ноги. - Да мне шестьдесят!
- Тогда зачем новый костюм?
- Вызывают в исполком, понимаешь ли…
- По какому поводу?
- Да орден надумали вручить…
И Паша стал заглядывать под кровать, будто стеклянные банки пересчитывал, - хотел свое лицо от белого света упрятать.
- Какой орден-то?
- Металлический, какой…
- Спрашиваю, какого достоинства?
- Трудового Красного Знамени.
- За что?
- За поросят.
Понял я наконец закавыку - получил мужик орден, а вешать его не на что: все недосуг было костюмчик приобресть.
И тут меж нами слепая полоса легла - он свой взгляд от великого смущения прячет, а мой взгляд от великой радости затуманился. Когда же Паша все-таки посмотрел на меня да увидел блестки на щеках, то вскочил и плетеную свою кошелку сгреб:
- Да иди ты к хренам!
- И ты к ним, - улыбнулся я сквозь блестки.
- Завтра вместе с Марией еще забегу…
И он потопал, хлобыща, - видать, сапоги не его размера.
Да простит меня Мария, но любовь меж женщиной и мужчиной все ж таки имеет свой, всем известный интерес - не на пустом месте зарождается. Родительская любовь, детская, прочих родственников идет от природы, как бы врожденная, что подтверждает жизнь зверей. А вот дружба, особенно мужеская, имеет цену в себе самой - ни природа ее не скрепляет, ни выгода. Нам с Пашей друг от друга ничего не надо - были бы мы живы да встречались бы почаще…
- За поросят орден дали? - удивился сосед. - Я на узловой-сортировочной двадцать лет отработал, а только медаль.
- Поросята у него не простые.
- Без пятачков, что ли? - потешался сосед.
- Ты работаешь на узловой, а его комбинат, может быть, самый крупный на европейской земле. Чтобы пройти к поросятам, надо специальный пропуск, белый халат и резиновые калоши, которые полощут в особой жидкости. Паша кнопку нажал, и поросячий обед по трубам бежит. Кухня - что домна. У директора автомобиль с телефоном… Вот тебе и пятачки. А Паша этот комбинат и строил, и работает там, считай, с послевоенного времени. А между прочим, мог в город сбежать или на пенсию выйти.
От таких длинных речей в моей голове поплыли волнистые помехи. И подрегулировать нечем. Глаза закрыл - они вроде бы и улеглись. Нет, не мягким меня долбанули. А коли насмерть бы? Хороша была портянка, да сносил ее Иванка. Помер бы за милую душу.
Вот башка тряпишная - у Паши радость, а я о смерти думаю. С другой стороны, где о ней и думать, как не в больнице.
- А мне уж теперь орден не получить, - замечтался сосед.
- Чего так?
- Помру, не успею.
- С одной стороны, правильно, что о смерти думаешь. О ней всяк умный человек обязан размышлять. А с другой стороны, думаешь ты о ней по-базарному. Мол, караул, кошелек сперли!
Видать, не понял меня сосед - голубые глазки пустоваты. Но смотрит пытливо: что, мол, еще скажу хорошего.
- Да ведь ты каждые сутки помираешь и воскресаешь, - сказал я хорошенького.
- У меня восемь классов образования, - почему-то обиделся он.
- Ночью, когда спишь, где бываешь?
- Но я живой сплю.
- А тебе какая радость, коли эти семь часов пребываешь в бессознательности? Та же смерть с утренним оживлением.
- Сны бывают, - не согласился соседушка.
- Это верно…
- Леший с ней, со смертью, - расхрабрился он. - Как там дальше-то?..
Мне хотелось всесторонне вникнуть в свое давешнее открытие. Клочок бумажки не помешал бы да карандашик - записать убегающие думки. С другой стороны, на бумагу им не лечь, поскольку они пока бесскелетные, как вьюнки. Тут желателен неторопливый ход - палата мне отдельная нужна.
- Ну? - потребовал соседушка.
- Чего "ну"?
- Пошел в склад-то?
- Надо же подсобить.