- Что, у них своих сотрудников нет? Молодых и специально обученных?
- Ежели бы ты не был стукнут, то сообразил бы. Молодой и опытный приметен. А у меня ни вида, ни внешности. Грибок-сморчок. И в годах. Было бы тебе известно, что в разведчике незаметность завсегда ценилась. Поскольку ему отпускается на операцию семнадцать мгновений, а место встречи изменить нельзя. Короче, дал согласие.
Говорю и удивляюсь - как это я на склад в своих мыслях перескочил. Видать, врос он мне в мозги фундаментом.
- Ну? - опять торопит сосед, да и второй больной, лежавший как бы в забытьи, глаза открыл и к нам повернулся, поскольку интерес и боль умаляет.
- Устроили меня на этот склад легкой промышленности. Кожа, цигейка, замша, лайка… И три работника, кроме меня. Один - в кудрях, вроде балерины. Второй - с челкой, под боксера. Третий - прилизанный, с залысинами. Ну, я, значит, круглое качу, плоское верчу, а бесформенное волочу…
- Доктор вон! - шепнул сосед.
Ему-то через меня дверь хорошо видать. А я должен обернуться, что и сделал.
У двери стоял высокий пожилой мужчина с сивенькой бородкой, в очках, которые сидели на красном буратиновом носу. Под халатом у него темный костюмчик с иголочки, галстук стоячий и рубашечка голубенька, видать, с тихим хрустом от чистоты.
- Да не доктор, а целый профессор! - хохотнул я.
5
Профессора я узнал лишь по носу. Ни лохмотьев на нем, ни калош с онучами. Оказался, между прочим, культурным человеком. В галстучке с воткнутой булавкой - как в театр пришел. Однако была одна закавыка, выдавшая его с головой, - в руке профессор держал полиэтиленовый мешок, из которого торчали рыбьи хвосты, лещевые, жареные.
- Не ожидал я, Николай Фадеич, от вас подобного легкомыслия, - поджал он тонкие обветренные губы.
- А забыл, Аркадий Самсоныч, как Уголовным кодексом легкомысленно лупцевал браконьера по затылку?
Профессор сел у моего изголовья, а мешочек положил себе на колени, отчего лещиные хвосты уперлись в его галстук.
- Не могла супруга завернуть? - проворчал я.
- Супруга еще в деревне.
- А ты приехал?
- На пару дней.
- Да ведь я жив и здоров!
- Как еда, как врачи? - замял он разговор о своем приезде.
- Тут не еда, а вареная ерунда; не врачи, а сплошные палачи.
- Вот раньше были врачи, Николай Фадеич, гуманистического толка. Нас пять человек росло у матери без отца. И случился у нее сердечный припадок. Упала мать без сознания. Вызвали врача. Он делал уколы, массажировал, давал нюхать… Долго работал, пока не появился пульс. Реанимировал без всякой техники. А потом вытер лицо платком и заплакал.
- Почему заплакал-то?
- Вот и я спросил: "Дядя, вы что плачете?" И он мне ответил: "Сиротами вы остались бы сейчас…" Не в том дело, что спас - спасают многие. А чужую боль принял к сердцу.
- Не мог больному человеку рассказать что-нибудь повеселее? - озлился я.
- Николай Фадеич, это же оптимистическая история со счастливым концом!
Профессор мне друг, да и ему не скажешь. Истории со страшными-то окончаниями во мне, кроме злости, ничего не будят. Коли бьют человека или обижают, какие тут рассусоли? Действовать надо, а не переживать. А вот как увижу проявленное благородство, так эти самые рассусоли меня и обволокут. В кино, когда публика радуется, что все обошлось, мне наоборот - туманцу в глаза подпускают. В транспорте парень место женщине уступит, а меня радостью захлестнет, и я гордо так пассажиров взглядом окину, будто геройство произошло. Шел как-то весной сквером. А там яблоня цветами белыми запорошена - благоухание от нее нежнейшее. Впереди парень шел, красивый, высокий, ладный, одетый… На него не только девицы, но и население оглядывалось. И вдруг этот парень к яблоне. У меня в душе все похолодело. Не ветки жалко, а ошибки в красивом человеке. Пусть бы пьяница ломал… А парень понюхал цветки на дереве, повздыхал и отошел. Так я рассопливился до неузнаваемости.
- Как жизнь, Аркадий Самсоныч?
- Решил последовать твоему совету, Николай Фадеевич.
- Какому совету?
- Воплотить в жизнь твой лозунг: "Каждому селу - своего профессора".
- Ты уже говорил, что зимовать там будешь.
- Не зимовать, а работать.
- Уж не в свиноводческом ли комплексе оператором?
- Видел, сколько в моей избе книг? Еще привезу, все привезу из города, кроме специальных. И открою общедоступную библиотеку. А?
- Аркадий Самсоныч, поздравляю тебя с большим человеческим поступком.
И я пожал ему руку, как положено в таких случаях, а он привстал, как водится в подобных обстоятельствах.
"Вы не знаете своего счастья…" Так говорят счастливым, поскольку со стороны виднее. Да его никто не знает. А почему? А потому что сравнить не с чем.
Чтобы ощутить счастье, надо кусочек несчастья. Да ведь закавыка, поскольку кусочек несчастья все счастье сожрет.
В таком случае я буду ценный предмет для ученых, как сочетающий в себе и то и другое. Чуть не убили - несчастье. Мария любит меня, Паша орден получил, профессор душевный поступок задумал - счастье. Видать, возможно счастье и при несчастье - смотря что тут перетягивает.
- Мне, Аркадий Самсоныч, тоже совет требуется по твоей части - надумал я книжку написать.
А сам гляжу из-под повязки - не заржет ли? Да нет, бородку огладил, очки поправил, хвосты лещиные покрепче к галстуку прижал и ответствует:
- Ну что ж, дело похвальное. Из какой области?
Из какой области? И не сказать. На душе моей
красиво, а ни слов нет, ни мотива. Поскольку все мысли имели форму недолепленных и недоваренных пельмешек. Как в людей перелить, что ли, мое думанное, передуманное и недодуманное?.. Я хотел бы… Эх, многое бы хотел втолковать людям…
О взаимосвязи первой сущности со второй. Первая сущность, тело наше, создана для второй, для души нашей, а иначе она, первая-то, не имеет смысла, как, скажем, болотная лягушка. Первая сущность, тело наше и все материальное, радует вторую сущность, но истинная радость для второй сущности от второй же, ибо человеку - человеческое…
О стариках, которые с годами становятся мягче, умнее и добрее, поскольку как бы поворачиваются от мира вещей лицом к человеку. Потому что поняли наконец-то соотношение сущностей, и вторая их сущность отвернулась от первой, как от суетной…
О том, как жить, - я бы научил жить через соотношение первой и второй сущностей. А интересно жить-то, между прочим, очень просто…
О том, как найти смысл жизни и как отыскать счастье. А коли глянуть на все через первую и вторую сущности, то смысл жизни и счастье есть одно и то же, лишь по-разному обозначенное…
О том, как любить женскую сущность…
Да разве все перечислить?
- Насчет смысла жизни и соотношений сущностей.
- Ага, философская. Как будет называться?
- "Ход второй сущности".
- Немножко шахматное, но дело не в этом. Не почитать ли сначала кое-каких авторов, а?
- Каких?
- Маркса, Гегеля, Канта…
- Хочу, Аркадий Самсоныч, донести до людей взгляд на жизнь незамутненным.
- Ну, выздоравливай, а там посмотрим.
Тут я, конечно, руку протянул и лещей у него отобрал, поскольку дело шло к масляному пятну на галстуке. Однако под мешочком с лещами обнаружился еще мешочек с заморским корнеплодом под названием ананас. Откуда люди взяли, что больные жрут боле всех?
- Когда уезжаешь в Варежку-то? - спросил я.
- После банкета.
- Какого банкета?
- Который Павел дает по случаю награды.
- А где он его дает?
- У тебя на квартире.
- А когда?
- Как только выпишешься.
Значит, надо мне поспешать. А то и банкет тут пролежу. Узнаю у врача, как теперь моя голова относится к веселым напиткам. Кто на празднике не пьет, тот зовется идиот. А может, умный.
- Голова болит? - посострадал профессор.
- Кружится.
- Сотрясение. Врач сказал, что пройдет. В моем институте был один кандидат наук, балда балдой, упал с лестницы и тоже заработал сотрясение. Веришь ли, потом стал весьма умным человеком. Статьи публиковал глубочайшие.
- Тоже?
- Что тоже?
- Тоже, как я?
- Ну да, тоже сотрясение.
- А до сотрясения и я был, значит, балда балдой?
- Мною проведена некая параллель…
- А ты, - перебил я, - и без сотрясения умный?
- Николай Фадеич, тебе нельзя волноваться. Тем более из-за такого пустяка, как твои умственные способности.
- Пустяки? - Я сел, взъярившись.
- Лежать! - гаркнул профессор, как ученой собаке.
Я схватил мешочек с лещами, поднял их высоко, как бы приглашая всех обозреть, и слащавым голосом засюсюкал:
- Ах какие умные лещики! Видать, с профессорскими мозгами, а не с нашими пустяками…
И швырнул мешочек ему на колени. Профессор вскочил, лещи полетели на пол, но он их наподдал носком зеркального штиблета, отчего мешочек уехал под мою кровать, к банкам. А вот плод ананас докатился аж до третьего больного, который следил за нашей драмой веселыми глазами.
- Болеть-то по-человечески не умеешь, хрен сморщенный!
Профессор вышел из палаты прямо-таки печатным шагом, будто он солдат, а я старшина. В действительности - я рабочий, а он ученый. То есть он знает все на свете, мои же знания в авоську уместятся. Однако соприкасаемся. Видать, единит людей не образование и даже не общие интересы, а к жизни отношение. Плюс похожесть душ. Конечно, мне бы писать книжку не про ход второй сущности, а про профессора. Хотя, коли подумать, это то же самое.
Сосед на локтях стоит от нетерпения:
- Кто он?