Веду беседу, а в голове морские прибои шумят. Поташнивает, будто переел чего. Заоконный свет глаза слепит. Но хуже всего от мысли гнетущей… Мария. Ночь меня не было - она же изведется. Или ее милиция оповестила? Неужель правду сказали? Соврали бы чего… К примеру, послан на особое задание, поскольку, мол, ваш супруг есть агент под номером таким-то дробь таким-то.
- А тебя где угораздило? - спросил сосед.
- Долгая история, не подлежащая огласке.
- Ну а все-таки?
Мужику интересно, а я думаю, как бы мне вызвать сестричку и осведомиться о Марии: сообщено ли ей, нет ли, как бы дать весточку? Да ведь и сосед имеет право знать - в больнице что в госпитале.
- Всего, конечно, не скажу, но частично. Вернулась некая чета из отпуска. Легла спать, а не спится. Ему душно, ей тошно, а обоим противно. Ночь глубокая, тьма за окном, и в квартире жуть стоит. Поднялись они и давай обыскивать шкафы. Заглянули под кровать… Пресвятая богородица, спаси меня, как водится! Лежит там окровавленный труп…
- Твой, что ли?
- Зачем мой… Тоже мужеского пола, но обчищен до нитки.
Гляжу, третий больной поворачивается ко мне личностью. Если у нас повязаны лишь головы, то у него один нос с глазами торчит. А послушать, видать, тоже охота.
- Дальше-то? - торопит меня сосед.
- Ну, вызвали милицию. Повели следствие. Оказалось, этот труп на лестнице порешили, раздели, а чтобы милиция нашла его попозже, открыли воровскими отмычками чужую квартиру да под кровать и засунули.
- Вот так бандитизм, - Стропаль позабыл и про свои смертельные страхи.
- Но следствие уперлось, поскольку таких случаев уже с десяток. Что такое? А орудует в городе крупная шайка рецидивистов под названием "Черные джинсы". И поймать их нет никакой возможности, поскольку вооружены, меняют свое обличье и логово, а отпечатков пальцев нигде не ставят. Вот такое дело.
- А ты при чем?
- Слушай далее…
Но слушать далее соседу не довелось, поскольку вошла сестричка. Она сказала кому-то за плечо, походя:
- Только недолго.
И тогда я увидел свою жену Марию и своего младшего сына Геннадия.
3
Пока они шли к койке, в моей шумливой голове взвился добрый десяток мыслей как бы одной стаей, разом. Может, и не мыслей, а чистых переживаний. А вернее, и того и другого вперемежку, поскольку ум с душой частенько в одной упряжке скачут. Думаю, вот предложь…
Думаю, вот предложь мне денег, допустим, рюкзак, ими набитый, - не возьму. Или предложь мне работу руководящую, с секретаршей для чая и, к примеру, с пятью замами, - не соглашусь. Дом каменный предложь за городом, с теплицами и разными светлицами… Автомобиль предложь зеркальный, да с таким ходом, что не едешь, а на облачке плывешь… Красавицу душистую ко мне подошли… Да хоть королем предложь, у которого и дворец, и королева, и питание дефицитное…
Откажусь, ей-богу. А заместо всего этого попрошу я себе счастья. Какого? Да вот этого самого, какое есть. Чтобы всегда в момент беды приходила бы ко мне Мария с сыновьями.
Однако Мария повела себя так, что я испугался, - она миновала все беленькие стулья, подбежала к моей кровати и пала на колени у моего изножья, на пол:
- Боже, что с тобой случилось, почему напасти сыплются?..
И рыдает-заливается, уткнувшись в одеяло:
- Жизнь мы прожили немалую, а на старости беда пришла…
- Мария, белье казенное слезами замочишь.
- На кого оставишь нас-то, бедных сиротинушек…
- Мария, да я жив-здоров!
- Ты уйдешь в сторонку дальнюю, так и мне не жить, горюшице…
Тут я смекнул, что Мария пустилась в обрядовый плач - где бабкины слова вспомянет, а где и свое вставит.
- Генк! - рявкнул я так, что меня вторично по голове тюкнуло.
Он силой поднял ее с пола и усадил на стул:
- Мама, врач же сказал, что ничего опасного.
Мария всхлипы не оставила, но потишала. Платком комканым лицо закрывает - одни глаза пуганые смотрят на меня с откровенным ужасом. Будто не меня хотели порешить, а я кого. И по всем человеческим законам мне бы надо переживать от жениных слез, а я, старый дурак, улыбаюсь, как лопнувший арбуз. Потому что счастье меня обуяло. И то: я, еще живой, увидел, как моя жена Мария будет убиваться по мне, покойничку. Это ль не любовь подлинная?
- А я знала, что тебя по голове съездят, - сказала она сурово, как очнулась.
- Чего ж не предупредила?
- Да ты б разве послушал?
- Умереть я, Мария, не мог.
- Почему же?
- А помнишь, я тебе говорил о трех человеческих жизнях? Первая - до пенсии, вторая - после пенсии, а третья - в делах завершенных.
- Разве все твои байки упомнишь…
- Это не байка, а подлинно. Так как же я могу умереть, коли второй жизнью один год прожил? И зова мне не было, - дополнил я, косясь на мнительного соседа.
- Да ты и на зов чихнешь…
- Отец, кто тебя?
- Не суть, - отвязался я от вопроса.
Мария утерлась, спрятала платок и сказала мне веско, чтобы помочь в моей поправке:
- Выздоравливай, Коля, да я на развод подам…
- Я просил частушку, а меня опять в макушку.
- Отец, кто тебя?
- Неважно, это по работе.
- Да-да, Коля, пойду на развод, если не дашь мне слово ни во что не встревать.
- Конечно, дам, - свободно улыбнулся я.
И вдруг чувствую, что меня озаряет. Как бы увидел я на потолке светлый путь, невесть кем начертанный. Почему это невесть кем? Да мною же. Видится мне этот путь целиком, даже в виде арифметического порядка, - как человек должен идти и куда. Вернее, путь его второй сущности. А вот со словами пока туговато…
- Отец, кто тебя?
- Не твоя забота, на то есть милиция. Расскажи-ка лучше, как течет твоя семейная жизнь.
Тут Мария из-за спины подтащила сумку, величиной с хороший чемодан. Видать, Генкина. И пошла гастрономия, перемешанная с бакалеей: банки, пакеты, кульки и бутылки. Правда, с соками. Все принесли, кроме сырой крупы.
- С Вестой, отец, жить трудновато.
Что, характер?
- Да нет… С виду хрупкая, но энергии в ней навалом.
- Как понимать?
- Крутимся. Турпоходы, театры, книги покупаем, пластинки собираем, кино смотрим… Я забыл, когда и в аппаратуру заглядывал.
- В молодости и надо крутиться.
- Иногда охота тихонько у телевизора посидеть.
- Я тебе вот что скажу, Гена. А ты хоть запомни, хоть запиши. Человек не волен выбрать себе время жизни - это решают родители. Человек не волен выбрать время смерти - это решает природа. Но образ жизни выбирает сам человек.
Тут сестричка вошла и в ладошки хлопнула. Мол, сеанс окончен, и больному, то есть мне, нужен покой. Мол, на рентген пойдем. Мария, конечно, заревела по новой, стала меня целовать и мою тупую башку "головкой" называть. Пообещала завтра прийти. Да я думаю, что она еще и сегодня заглянет.
- У меня тоже была не жена, а крем-баба, - сказал сосед после ухода моих.
- Как понимать насчет крем-бабы?
- То есть не крем-баба, а ром-баба.
- Толстая, что ли?
- Не толстая, а широкая и мягкая. Только построили кооперативную квартиру - и ушла.
- Давно?
- Два года назад.
- Ты гляди-ка… Ведь пожилая.
- Да, в годах.
- И квартиру построили…
- Не только квартиру, а все было, включая садовый участок.
- И к кому ушла?
- Известно к кому… К богу.
- Померла, что ли?
- Про что и говорю.
Я крякнул, в голове стукнуло. Мне хотелось не разговоров, а подумать перед рентгеном о моем озарении. Видать, после удара мозги заработали четче, как карбюратор после чистки. Да вот сосед не только мнительный, но и одинокий - глядит на меня ожидаючи.
- Ты того… ешь все, что мне принесено, - сказал я, подталкивая кульки.
- Ешь не ешь - все одно помрем.
- Опять думаешь о смертушке?
- Как не думать…
- Ты небось и на бога уповаешь?
- Л почему бы не уповать?
Встречал я таких в госпиталях. Хорошие, неглупые мужики, да померли раньше времени. Не от ран своих, а от думок, от неуверенности. Иного принесут так исковерканного, что одни глаза и остались. А жить хочет. И бог, коли он есть, рассуждает так: "Хочешь жить - живи". Бывали и другие повороты - рана неглубокая, а болеет долго и тяжело. Поскольку второй сущностью первой не помогает.
Вот и надо бы моего соседа отделать под декольте.
- Как там? - полюбопытствовал я.
- Где?
- В загробном мире-то?
- Откуда же я знаю…
- Не хочешь поделиться?
- Чем?
- Своей загробной жизнью…
Он даже привстал на локоть, чтобы, значит, кульки не мешали, лежавшие меж нами на тумбочке. И румянец на щеках слабенький, будто натек из-под марлевой повязки.
- У тебя голова болит? - спросил он с опаской.
- Ты на вопрос ответь.
- Да разве я там был, в загробье-то?
- Был.
Сосед мигнул глазками, меня успокоил и сам успокоился:
- Ничего, рентген все просветит.
- Ага, не хочешь признаваться, что посетил тот свет…
- Сдурел или как?
- А где ты был, соседушка, до своего рождения, а? Ведь там, где будешь после смерти. Откуда пришел, туда и уйдешь. Вот и повторю: как там? Не помнишь иль скрываешь?
Вижу, что привел его в большое замутнение. Не с нашими больными головами решать подобные закавыки. А с другой стороны, в больнице только и поговорить вдумчиво. Не анекдотами же пробавляться плюс разговорами про баб?
- Дух не голова, он может и не помнить, - не сдался, однако, сосед.