Часть пятая
1
Над озером, что под Тихой Варежкой, летел белый аист. Правда, покрупнее обычного раза в два, а то и в три. И какой-то неживой, наподобие тряпичного. Птиц таких для детей в театре показывают - она вроде бы крыльями машет, а сама на ниточках. Вот и мною виденный аист никак озера миновать не может…
Да это ж сон, мать честная. Притом мне уже раз показанный. Теперь этот тряпичный аист обернется Марией да сразу озеро и перелетит. А белый аист возьми и сверни прямиком на меня. И наплывает, разрастаясь. Надо же: вместо клюва нос человечий, а вместо глаз очки металлические…
- Вот и молодец, - сказал аист грубым голосом.
Передо мной стоял мужик в белом халате и такой же
шапочке, а я лежал на койке в светлой комнате. Никак больница? Неосторожный гражданин скушал горький витамин.
- Я живой или как?
- Живой, если заговорил.
- А кто меня ухайдакал?
- Об этом после. Голова болит?
- Давит…
- Скажи спасибо, что череп цел.
- Кому сказать-то?
- Кому… судьбе. Ну, постарайся уснуть. Что будет надо, я недалеко…
Видать, меня только что привезли и обработали. За окнами темно - значит, еще вечер. Сколько же я был без сознания? Час или боле? Пока везли, пока лечили.
Вот тебе и две сущности… Вторую сущность, ум-то с душою, я ставлю во главу угла, поскольку она за начальника. Она командует телом. Захочет - сделает его тучным, худым, здоровым, больным, пьяным, да и счастливым может сделать, коль она умна, вторая-то сущность. Ан нет, вкралась ошибочка насчет того, кто из них старший: первая сущность, организм то есть, взял да и перекрыл какую-нибудь протоку, или венку, или сосудик… И душа из тела вон. К примеру, меня долбанули сзади по первой сущности. Правда, это уже запчасти от другой машины. Но скажу так: долбанули по первой сущности за то, что вторая дурой оказалась.
И я заснул, как и велел мне доктор…
Над озером, что под Тихой Варежкой, летел белый аист. Легкий и приятный, как райская птичка. И вновь, значит, на меня. Опять, что ли, сон? Это наш кинопрокат, крутит десять раз подряд. Или мне что многосерийное показывают?
Я открыл глаза. Аист не аист, но аистиха передо мной. Девица лет двадцати с небольшим, в халатике белом и в шапочке, из-под которой волосы еще белее халата вскипают. Короче, сестра милосердия, блондинка. И доктор тут же, будто и не уходил, хотя за окном день вовсю гуляет.
- Ну, а теперь как? - спросил доктор своим голосом-трубой.
- Только шумок остался…
- Через неделю встанешь как миленький.
А сам пульс считает, в лицо вглядывается и как бы глазами меня и спрашивает, встану ли я через неделю. Да я и теперь сесть могу.
- Ударов, ушибов, сотрясений не было?
- Как не было, коли воевал.
- Я спрашиваю про последние годы…
- Лупцевали меня, доктор.
- По голове?
- В том числе.
- К врачам обращались?
- Откровенно говоря, вашего брата не то чтобы терпеть не перевариваю, но около того, - бухнул я опрометчиво, поскольку голова все ж таки гудела.
- Не любите врачей?
- Они меня тоже. Придешь к участковому на прием… Только дверь открыл, а он уже следующего зовет. У меня голова тоже не водородом надута - беру два номерка подряд. Он: "Следующий!" А я следующий и есть. Здрасьте!
- Доктор из-за вас ночевал в больнице, - укорила сестричка.
- Прости, доктор, меня, стукнутого.
- Ну, если ругается, то пошел на поправку, - прогудел врач.
Да никак и верно я в больнице. Вот и приборчики ко мне подключают разные замысловатые. Доктор сердцем моим интересуется - не слабовато ли? Так смехом-смехом и помрешь. И станет мне на все начхать. На Марию, на детей своих и друзей… Весна будет, телевизоры работают, промышленность гудит, солнце светит… А мне все равно. Люди говорят, что покойникам все равно. Все равно ли?
Умру… Хрен не вербушки! Умирают в девяносто - сто. А в шестьдесят не умирают - в шестьдесят гибнут.
Доктор покончил с моим сердцем:
- А как нервы?
- Как у последней стервы.
- То есть?
- Животрепещут.
- Да, на выдержанного человека вы не похожи.
- Коли был бы выдержанным, здесь бы но лежал.
- Это вы с милицией решайте.
- Доктор, а не многовато ли расплодилось выдержанных?
- Без выдержки жить в обществе невозможно.
- Вот и живут. Чем больше выдержки, тем сытнее живут.
- Разговорчивый попался, - вставила сестричка вроде бы недовольными губками.
- Идет туфелька к ботинку, полюбил больной блондинку, - не утерпел я.
- Как? - Доктор нацелил на меня очки.
- Молчать не надо, коли блондинка рядом, - в порядке уточнения сказал я.
Тогда они переглянулись. Это понимай так, что возникли относительно меня медицинские загадки. Небось решали - колоть меня сразу или постепенно?
- На учете не состоите? - задумчиво поинтересовался доктор.
- Состою, на профсоюзном.
- Я спрашиваю про психдиспансер.
Его подлый ход мне виден, поскольку шит он белыми нитками. Решил уколоть меня не иголкой, а словесно. Это он при блондинке на дыбы встает.
- Не состою, но коли пошел бы, то поставили.
- Почему же?
- Кое-что вижу в переверченном виде.
- Жалуетесь на зрение?
- Не в смысле глаз, а в смысле жизни. Скажем, прежнего директора автопредприятия Гонибесова все считали умным. А я считал дураком. Вопрос: кто дурак?
- Он, - угадал врач.
- Я. - Врач не угадал.
- Вы же сказали, что дурак он, - удивилась сестричка, делая свое дело с ватами и марлями.
- Сказал-то я один. А может так быть, что один умный, а все дураки? Может быть наоборот. Так кого ставить на учет? Меня.
- Наташа, сделайте ему укол - пусть еще поспит.
Заткнули-таки мне рот.
2
Открыл глаза я от солнышка да от взгляда назойливого - рядом, на своей койке, лежал мужик моих лет и не спускал с меня глаз. Видать, от скуки. Теперь я огляделся со смыслом…
Просторная небольшая палата. Потолок высокий, стены режущей белизны, два окна в сад. Видать, второй этаж. И всего четыре койки: я, значит; мужик глазастый рядом; потом еще один, сильно забинтованный, отвернувшись к стене лежит; и пустая, четвертая, поджидающая клиента… Считай, по-царски я устроился, коли голова бы не ныла.
- Тоже по кумполу схлопотал? - поприветствовал я соседа.
- Схлопотал, - подтвердил мужик с охотой.
- От кого?
- Контейнер с крана оборвался и задел.
- А кто виноват?
- Я и виноват, сам строполил.
- А с тем что? - кивнул я на третьего.
- Тяжелое состояние. С ним велено не разговаривать.
- Значит, стропалишь? - спросил я соседа.
- На товарной станции. Год мне до пенсии остался. А ты сошка или начальник?
- Начальник, - признался я, правда скромно.
- Большой?
- Большой.
- Над кем?
- Над собой.
- Какой же это начальник?
- Крупнее начальников не бывает.
- А где работаешь?
- Этого говорить нельзя.
И то: я ж не знаю, как там дальше все обернулось. Вячика-то могли и поймать, хотя вряд ли. Гузя могли упустить, хотя вряд ли. А могло все быть и совсем не так, хотя вряд ли. Тогда б меня но темечку не долбанули. Но с другой стороны, на месте злодейства вдруг оказался рыжий ас с конфетной фамилией Леденцов. Как? Видать, следил. За мной, как за своровавшим пальто. Или за тем, кто меня клюнул в маковку. Тогда худо следил, поскольку клюнули-таки.
- Эх-ма, - вздохнул сосед, - Работаешь, колотишься… И ведь уверен, что делаешь самое главное. Производство, допустим, или дети. А самое главное, оказывается, сидит внутри нас и называется здоровьем.
- Ты какой тяжести больной?
- Я лежачий.
- Вижу, что не стоячий. А какова тяжесть?
- Кроме головы еще и сердечник.
- Смерти боишься? - прямо спросил я.
- Боюсь, - прямо и отвечено.
Жить со страхом хуже некуда. Подбодрить бы мужика в силу возможности. Да ведь я и сам о смерти подумываю. Но бояться смерти и думать о смерти - большая разница.
- Могу сказать доподлинно, помрешь ты вскорости или нет, - сказал я соседу с мужской откровенностью.
Глаза у него и вовсе сделались стеклянной чистоты. А спросить меня боится - вдруг бухну что-нибудь в самую душу.
- Зов тебе был? - закинул я хитрый вопрос.
- Какой зов?
- Туда зовущий.
- Куда? - пошевелил сосед губами неслышимо.
- К богу в шатер, к черту в котел, - озлился я.
- А как зовут?
- Кого как. То сон приснится с намеком, то примета какая выпадет, а одному мужику влетела в окно черная курица.
- В городе?
- В центре, на десятом этаже, при включенном телевизоре.
- Нет, зова не было, - решил сосед, поскольку курица к нему определенно не влетала.
- Тогда и смерти не будет. Она без зова не имеет права.
Мои слова на него подействовали в лучшую сторону. Он задумался, да и в глазах добавилось синевы.
Но, видать, мысли его теперь переключились на курицу.
- И куда она делась?
- Села на телевизор, который показывал, между прочим, "Очевидное - невероятное", да как закукарекает по-петушиному. Мужик ей: "Кыш-кыш!" Она в окно выпрыгнула, обернулась воробьем и улетела.