- Николай Фадеевич? - удивленный голос и вроде бы знакомый.
- Он, как таковой.
- Вы дома?
- Пока еще не в кутузке, Семен Семеныч, - узнал я сытные нотки.
- И что делаете?
- Жду вызова в органы.
- Николай Фадеевич, вы спецовку мне не сдали.
- Так она висит в шкафчике…
- Нужно расписаться, официально.
- Заехать, что ли?
- Сейчас можете?
- Через сорок минут буду…
Голос вежливый, ласковый, на "вы". Да только как ему простить, что сразу поверил в мое воровство? А с другой стороны, знал он меня маловато.
Я оделся, повязав шарф, Марией связанный, что мне было известно давно и доподлинно, а спросил ее, чтобы приятность лишнюю узнать. Встал я в передней и глянул на Марию…
Сидит она как в воду опущенная. В сущности, старая женщина. И, говоря откровенно, со мной несладко пришлось - это она истинно сказала, когда я, вспылив, к Паше укатил. И помрем скоро, как ни упирайся. И Мария моя помрет…
Кольнуло меня в самое сердце: господи, о чем это я? О смерти Марии. Ведь часто об этом думал - и о своей смертушке, и о Марииной. О смерти только дураки не думают да животные. Но думал головой, умом то есть. А вот сейчас на душу перешло, почему и кольнуло. Как они меж собой разнятся-то, ум и душа. Тогда вторая сущность есть не только душа, но и ум. В совокупности. Короче, человеческий дух.
И опять мы с Марией глянули друг на дружку, будто вместе испугались чего. Не знали мы, что увидимся теперь не здесь и не так. Если знать все наперед, то вместо жизни будет мед.
15
Трамваем поехал, вкруговую, а мог бы прямиком на троллейбусе. Видать, не очень-то тянуло меня в склады.
Ум умом, душа душой, а есть и натура. Что это за птица и с чем ее кушают, никто не знает. Одно доподлинно: ум натуре не начальник, она может и против пойти. А вот к душе натура прислушивается, поскольку живут они рядышком. Это я все про себя.
Два полушария - между прочим, больших - учат меня не встревать. Поскольку и сам медали не заработаю, и Марии серебряную волосинку добавлю. А натура вершит по-своему. Вот и подумаешь: два-то полушария есть, а не мешало бы и третье.
Что касаемо подлецов и прочей живности, то с ними вопрос решен отрицательно. Не любят их. А вот существует пара разновидностей, к которым народ питает лишь усмешку, а я терпеть не перевариваю.
Есть трава подорожник. Ты ему грядку унавоженную предложи - не произрастет. А вот к дорожке какой сбежится с большим удовольствием. Любит, чтобы его топтали. Вот и люди такие есть. Подхалимы то есть. Глянешь на такого и ошибешься, поскольку внешне он похож на мужика - и брюки носит, и бреется, и пиво пьет… А как начальника увидит, так сразу не мужик, а пресмыкающееся. Тьфу!
А второй тип из этой пары разновидностей будет сильно противный. Он как бы ничего не замечает под тем соусом, что якобы не его дело. Кричи при нем, гори, тони или помирай от приступа - не обернется. Да еще и хитрые оправдания заготовит. Знавал я одного подобного: "А мне встречались в жизни только хорошие люди…" Врет и не потеет. Да где он жил? Под колпаком? Одним сахаром питался? Знаю я эту закавыку… Встречал он плохих, как не встречать, да обходил их стороной, чтобы не связываться и свое нервишки не растрясти.
Вот и говорю, что подлецов да лодырей раскусить - плевое дело, а этих вышеозначенных тараканов из щелей за их хитрые усики не вытянуть. Потому моя натура кипит и ввязывается. А что касаемо преступников, то и верно, пойти бы мне в милиционеры. В свое время, конечно, да ведь ростом не вышел…
В складе никого не было, кроме Гузя. Он хмуро сидел за своей конторкой и пошевеливал бумаги. А увидев меня, губы трубочкой сложил в знак неодобрения. Сдал я спецовку и расписался, только вижу, что у кладовщика вопрос есть и дело тут не в спецовке.
- Пальто вернут на склад? - поинтересовался он без уверенности.
- Оно теперь пошло как доказательство.
Но это был не тот вопрос, который Гузь приберегал или не решался поставить.
- А вас отпустили без всяких претензий? - опять спросил.
Спрошено так, а понимай этак: мол, почему ж тебя, ворюгу, не засадили в кутузку?
- Претензии имелись.
- Какие?
- Зачем, мол, ворую.
- А вы признались?
- Куда ж деваться…
Все не то он спрашивает. Вижу, свербит у него. Небольшие глазки остры, а пухлые плечи аж подрагивают, как у танцующей цыганки.
- А про Вячеслава там рассказали, что мне рассказывали?
- С какой стороны это вас беспокоит, Семен Семеныч?
- С такой, что он сегодня на работу не вышел, - фыркнул кладовщик.
- А какова связь? - не понял я.
- После ваших показаний его могли арестовать.
- Никому, кроме вас, ни слова, - заверил я, - А вы-то приняли меры?
- Сообщил в кадры - они проверяют.
И тут меня стало подмывать новыми фактами про Вячика поделиться. В конце концов, Гузь лицо материально ответственное, и ему страдать. Да что-то мне помешало. Может быть, муха, севшая на мой нос. Неужели Вячика и верно забрали без моей помощи? А не испугал ли его термос с бутербродами и тугосокими помидорами?
- Семен Семеныч, неужели вы верите в мое воровство?
- Что значит "верю"? Я сам пальто видел в проходной.
- Эх, Семен Семеныч, расскажу тебе напоследок байку про басенку…
…Белоперая ворона затесалась в стаю черных товарок. Те ее приняли. И ну восхищаться ее красотой - ведь беленькая, как молоко. Дай нам по перышку, мол, для украшения наших черных личностей. Белая-то ворона разрешила. Стали они дергать перо за пером, да и ощипали белянку вовсе. Не ворона, а бройлер магазинный. Синяя, голая и без хвоста. Главная ворона и каркни в том смысле, что, мол, гоните, ребята, такую страшилищу вон. И вытурили. Ну?
- Николай Фадеич, эту мораль я знаю. Белых ворон клюют…
- Тут другая мораль, Семен Семеныч.
- Какая же?
- Не допущу я себя ощипать, как та белая ворона.
Я-то думал, что он спросит, какой намек заложен
мною в этой самой морали… Только вижу рассеянность в его лице, из-за которой он слушает, да не слышит. Свое у него в мозгу крутится со скоростью элементарных частиц. Тогда мне надо уходить, что я и начал было делать…
- Николай Фадеич, тут кто-то оставил желтенький термос. Не ваш?
- Нет, мой синий.
- Этот на два литра, - уточнил он.
- Мой на литр.
- Значит, не ваш…
Отвечал я уже походя, почти не оборачиваясь. Но вдруг как обо что споткнулся на ровном месте. Ноги отяжелели так, что я не могу переступить. И темечко вспотело.
Все-таки обернулся - взгляд кладовщика прошил меня могучим лучом. И все мои сомнения разом отринулись. Ах, башка я каменная… Ловко он меня купил, как пса на мясо…
Термос, мною оставленный в машине Вячика, был синего цвета, на один литр.
- Домой, Николай Фадеич? - тихо спросил Гузь.
- Домой, Семен Семеныч, - хрипло подтвердил я.
Глядим мы друг на друга - и такое положение:
я догадался, что он с Вячиком заодно, и кладовщик догадался, что я обо всем догадался. А меж нами как бы стена тишины, которую мы сечем своими прозревшими взглядами.
- До свидания, Семен Семеныч…
- До свидания, Николай Фадеич…
Вроде бы я засеменил. По крайней мере, из склада выскочил почти бегом. И пошел, не разбирая луж и правил уличного движения. Да у нашего окраинного склада народу и машин ходило немного.
Уже осенняя тьма вычернила город. Да низкие тучи добавили. Но мелкий дождик был хорош, поскольку холодил мое пышущее лицо…
Всех одурил, а себя позабыл. Это ж надо! У меня не голова, а домкрат - хоть машину ею вздымай, хоть шапку надевай. Все выдержит. Только соображать ни хрена не умеет. Да какой бы кладовщик, узнав про фальшивую личность, стал молчать и выжидать? Ведь у него товара на сотни тысяч, а то и на мильон.
Я не знал, какой есть отсюда транспорт до милиции, и надумал квартал пробежаться к проспекту. Там-то сяду. Да и пройтись мне сейчас пользительно для нервов. На месте ли Петельников?
Поскольку хожено тут не раз, то вознамерился я прошмыгнуть меж корпусов прямиком к троллейбусу. Хожено-то хожено, да поперек много положено. Фонари светят худо, а я сигал через газоны, перешагивал какие-то бочки, огибал машины частников… Занесло меня за кусты, на детскую площадку, где чуть было не поцеловался с грибком-мухомором. Я вылез из-под него и хотел было поспешить дальше… Да услыхал сзади скорые шаги. За мной, что ли? Оглядываться мне некогда.
А-а-а… Что это? Я стою на коленях, а с затылка во все места тела бежит костоломная боль. Грибок упал? Но грибок темнел на месте. Я хотел обернуться, но второй удар врезался уже не в затылок, а повыше, почти в маковку. Я упал на песок с несдержанным стоном. Но сознание пока еще было со мной - слыхал, как отскрипел песок под чужими шагами… Потом тишина… И опять заскрипел песок… Яркий свет фонаря… Надо мной лицо, знакомое… Ну да, рыжий ас…
- Как же вы так, Николай Фадеевич?..
И я стал как бы пропадать для самого себя, пока не пропал совсем, как в песке растворился.