Владимир Киселев - Весёлый Роман стр 8.

Виля показал нам бронзовую голову Ярослава Мудрого, ко­торую профессор Герасимов восстановил по черепу. Затем Виля повел нас к плинфе, на которой остался след босой дет­ской ноги. Больше девятисот лет назад какой-то ребенок про­бежал по этому самому сырому кирпичу. Мастера не обратили внимания, обожгли плинфу, и след навсегда остался. Я сказал что-то такое насчет следа в истории, но Виля довольно за­ученно заметил, что эта плинфа выставлена для того, чтобы показать, как по сравнению с тем временем у нас развилась обувная промышленность.

Мы еще посмотрели каменный саркофаг, фрески на сте­нах и огромную матерь божью, сложенную из мозаики на куполе.

От Софии мы поехали к Аскольдовой могиле, затем к за­лу заседаний Верховного Совета и дворцу, построенному по проекту Растрелли.

Сергей Аркадьевич сказал, что хотел бы погулять по парку, и спросил, не провожу ли я его к гостинице. Он остановился в "Днепре" - интуристском сооружении из стекла и алюми­ния на площади Ленинского комсомола. Не нравятся мне та­кие дома. Дурацкий модерн - летом жарко, а зимой хо­лодно.

Вилин счетчик за время нашей поездки хорошо потрудил­ся, но, когда Сергей Аркадьевич снова "опубликовал" свой бу­мажник и полез в него за деньгами, Виля не на шутку рассер­дился, сказал, что это мы его угощали поездкой, и от денег отказался так резко, что Сергей Аркадьевич растерялся, да и мне стало неловко. Вообще, я много раз замечал, очень это противная штука - разговаривать о деньгах.

С Днепра порывами дул ветер. Он подхватывал внизу в ре­сторане обрывки прошлогодней танцевальной музыки и швы­рял их в парк. Но старые, крепкие деревья покачивались не в такт, они танцевали под свою музыку, которая смешалась с этой землей и засела в их корнях, может быть, еще в те времена, когда закладывали "Золотые ворота".

Мы подошли к заборчику, отделявшему парк от склона.

- Я вижу, тебе хочется спросить, зачем я приехал, - ска­зал Сергей Аркадьевич каким-то горловым, красивым и певу­чим голосом. - Что ж, я тебе скажу… - Он задумался. - По правде говоря, я и сам не знаю. Вашим я сказал, что в коман­дировку, на совещание. Но дело не в совещании. Я, конечно, мог бы на него и не приезжать. Не так уж меня интересуют проблемы сварки. Понимаешь… у меня была трудная жизнь. Все, чего я достиг, далось мне нелегко. И вот, когда достига­ешь очень многого, вдруг оказывается, что все это ни к чему. Оказывается, что вместо сердца у тебя жаба. Так эта болезнь и называется, "грудная жаба", стенокардия. Что дети твои со­всем чужие тебе люди, что нет у тебя ни настоящих друзей, ни больших привязанностей… И тогда хочется посмотреть: а как же получилось у человека, который был тебе настоящим другом и спас тебе жизнь, рискуя, смертельно рискуя собствен­ной?..

Он замолчал, вынул из кармашка для часов маленький фла­кончик, вытряхнул круглую красную таблетку и положил ее в рот.

- Что это у вас?

- Персантин. Сердечное. Пока помогает.

- И как же получилось? - спросил я как можно без­различнее.

Сергей Аркадьевич с интересом посмотрел на меня и ко­ротко рассмеялся.

- Хорошо. А сам ты не чувствуешь? Впрочем, как ты мо­жешь чувствовать, когда постоянно живешь в этой атмосфе­ре… Крепко получилось. Как нужно.

В голосе его звучало неподдельное удовольствие и, как мне показалось, даже зависть.

- А как мама спасла вам… жизнь? - спросил я неуве­ренно.

- Она никогда об этом не вспоминала?

- Нет, - сказал я. - Зачем бы я спрашивал?

- Узнаю Галю, - покрутил головой Сергей Аркадьевич. - Я тогда уже был дивизионным инженером. Мы отступали. По­пали в окружение. Затем плен. Бежали. Я пробрался в Киев. Получил явку. Галя тогда работала на подпольщиков. Отчаянно работала. Была гадалкой. Поэтому к ней ходило много людей. Так она собирала агентурные данные. Она не имела права оставить меня у себя. Но я был совсем истощен. И ранен. И она меня прятала. В чулане. В доме на Куреневке, где она тогда жила. Я туда съездил. Там теперь нет этого дома. Там теперь новый дом. Девятиэтажный, башня. Пойдем…

Мы пошли вниз по аллее мимо старого стадиона "Динамо".

- Что ж потом? Я перешел линию фронта. Снова попал в армию. - Сергей Аркадьевич помолчал. - Я помнил, чем я обязан Гале, как она рисковала, думал, что, как только осво­бодим Киев… Но скоро я почувствовал, что значит "был на оккупированной". И решил - все равно добьюсь своего. И я добился. В инженерах с моей специальностью… В них очень нуждались. И я сумел себя показать. Работой. Я работал как вол. Жил только работой. В сорок шестом я стал начальником главка, в сорок седьмом - заместителем министра…

Он задумался, и некоторое время мы шли молча.

- А в сорок девятом меня посадили, - сказал Сергей Аркадьевич так, как говорят о постороннем. - Обвинили в том, что я агент гестапо. Что застрелил генерала Пахомова, с кото­рым бежал из плена.

Сергей Аркадьевич остановился и повернулся ко мне. За­жгли фонари, и белый люминесцентный свет, проходя сквозь листья, придал его лицу резкие черты, словно высеченные в зеленоватом камне.

- Понимаешь, - сказал он, глядя мне в лицо. - Гене­ральское звание всегда поднимает человека. Вот почему хо­рошо быть генералом. Даже слабый человек, надев генераль­ские погоны, как правило, ведет себя как генерал. Но этот был исключением…

Он отвернулся, снова пошел вперед, а я за ним, чуть от­став, но сейчас же догнал.

- Генерал Пахомов был слабым человеком. Настолько слабым, что не решался даже застрелиться. У него были перебиты обе ноги, и он истекал кровью. Он просил меня об этом. Я тащил его, пока можно было. Пока мы не попали в засаду. И тогда я… в общем, я выполнил его просьбу, - сказал Сергей Аркадьевич, словно что-то отметая.

Ветер по-прежнему дул порывами. И я представил себе такие же порывы ветра, отдаленную стрельбу, лай собак, сначала далекий, а потом близкий, стоны раненого - и вы­стрел.

Я узнал об этом только то, что мне рассказал Сергей Ар­кадьевич. Я не знал, так ли все это было в действительности. Но даже то, что он рассказал, мне не нравилось. Что-то та­кое было в этом… Человек не собака. Его не годится до­бивать.

- А что вы теперь делаете? - спросил я.

- Что ж теперь, - другим, спокойным и уверенным голо­сом ответил Сергей Аркадьевич. - Руковожу строительством. Очень большим строительством. Грандиозным, можно сказать.

Против входа на стадион "Динамо" мы перешли улицу. Гостиница "Днепр" светила всем своим стеклом.

- Немного найдешь теперь таких людей, как твоя мама,- сказал Сергей Аркадьевич. - Все вокруг как-то мельче…

Я промолчал и потрогал рукой левую щеку. Она все еще побаливала.

…У меня не шли из головы эта старуха и этот установленный экспертом факт: ее задушили детские или женские руки. В перчатках. И следы засыпаны дустом. Из этой же аптеки. Значит, все у них было заранее рассчитано.

- Никогда еще за всю свою историю человечество не было так молодо, как теперь, - говорил Виктор. - Половина населе­ния земного шара моложе двадцати пяти лет. И вот в последнее время почти во всех языках мира появились специальные сло­ва. Ими обозначают молодых людей или подростков, которые необычно одеваются, необычно ведут себя. Это "раггары" в Швеции - парни на мотоциклах без глушителей; "тедди-бойз", "модз" - длинноволосые ребята, которые ходят босиком по асфальту, и "рокерс", или "кожаные мальчики" в Англии; "дисколи" и "вителлони" в Италии. Французы таких ребят называют "блузон нуар" - "черные рубашки", в Южной Африке их зовут "цоци", в Австралии-"боджи", в Голландии - "нозем". В Ав­стрии и Федеративной Германии это "хальбштарке", на Тайва­не - "тай-пау", в Японии - "мамбо бойз" или "тайодзуку", в Югославии - "тапкароши", в Америке - "хиппи".

- А у нас?

- Стиляги. Но некоторые и у нас уже называют себя "хиппи".

- Откуда они взялись?

- Началось в Калифорнии. Программа: ненасилие, секс, па­цифизм, отказ от любых действий. Наркотики. Все они в любых обязанностях видят нарушение своей свободы, хотя в действи­тельности стремление к свободе у них показное. Они просто хотят освободиться от всякой ответственности. Свою неуверен­ность и моральную нестойкость они хотят компенсировать нар­котиками.

Терпеть не могу любителей. Зато интересно разговаривать со специалистами. А Виктор - специалист. Странная, правда, у него специальность: работает он в уголовном розыске. "Опер". А научную работу пишет по языку и готовится защи­щать диссертацию на звание кандидата филологических наук. Его часто приглашают экспертом. По записке, по письму, по магнитофонной записи чьих-то слов он умеет определить, имел ли человек отношение к преступлению, которое расследуется. Научная его работа - это словарь слов и выражений, которые употребляют уголовники. У них свой язык. Время от времени он меняется, в разных городах слова имеют свое произноше­ние - таким образом уголовники отличают друг друга, узнают, действительно ли принадлежит человек к их уголовному миру. Но знание этого словаря помогает следователям и экспер­там в раскрытии преступлений.

С первой минуты, как нас познакомила Вера, Виктор разго­варивает и ведет себя так, будто знает меня с детства. А я его остерегаюсь. Боюсь. И разговариваю осторожно. Мне кажется, что и по моим словам он сможет о чем-то догадаться. Раз у него такая специальность. И вообще, никогда я не думал, что все это будет так трудно, так сложно, так запутанно.

- Ты встречал ребят, которые называют себя "хиппи"? - спросил Виктор.

- Нет, - сказал я. - Как-то не попадались. Да и кто сам себя станет называть таким противным словом?