4
В аптеке я купил упаковку аспирина и кокаин. Это было утром. Утром следующего дня бригада Миксера довезёт нас на своем драндулете до границы. Попытки сторговаться на поездку до конечной цели - максимум час ехать, безнадежно уверял Фиговидец - ни к чему не привели. "Я своих парней на край света не пошлю, - угрюмо сказал Миксер. - Голову ни за что в Джунглях сложить. Час, скажи, пожалуйста! Ты, - обернулся он ко мне, - видел, чтобы человек отсюда поехал в Автово и нормально вернулся?"
Такого я не видел, поэтому замолчал и кивнул Фиговидцу, чтобы он замолчал тоже. Фарисей понял, но продолжал ныть. Тогда стоявший рядом Муха взял его за руку и оттащил в сторонку - где он ещё долго увещевал Муху и пространство, приводя факты из далёкого прошлого. В головах этого народца с В.О. прошлое очень живучее.
Когда я привёз Фиговидца на нашу сторону (вышло проще, чем думали: его переправили контрабандисты, с партией женского белья и кофе) и поместил в своем апартаменте, Муха и Жёвка не отходили от него ни на шаг. Они таращились на него, как дети. Они трогали, щупали, вскользь, словно нечаянно, задевали плечом и руками - и снова прикасались тем или иным способом. Но и он вёл себя не лучше. Не желая выглядеть назойливым ребенком ("почему" и "что это" так и рвали его плотно сжатые губы), он балансировал между самодовольным любопытством туриста и откровенной учёной любознательностью и, задав-таки свои "почему" и "что", пускался в объяснения, сравнения, примеры из книг, топил вопрос в следующей за ним цитате - которая когда-то, вероятно, была на этот вопрос исчерпывающим ответом.
Он был с рюкзаком, в ватнике; на длинном носу укромно гнездились очки. Оказалось невозможным убедить его их снять. Он послушно снимал и клал очки в карман, а через две минуты они снова красовались на своём месте. Если не тонированные, не затемнённые, с очевидными диоптриями очки аборигенов злили, то ватник приводил их в состояние шока. Экипировку довершали несколько толстых тетрадей и связка карандашей. ("Для полевых лингвистических исследований, - сказал Фиговидец спокойно. - Если по уму, нужно было взять и каталожные карточки, но они не влезли. Потом систематизирую".) После двух робких попыток прогуляться (в первый раз его еле отбил у детей Муха, во второй их обоих я отбивал у подвыпивших дворников) я велел ему не высовываться из квартиры дальше балкона, где он и уселся с подзорной трубой, которую тут же пришлось отобрать.
- Кому какое дело? - взорвался он. - У нас никто не интересуется, в чём ты ходишь и чем занят на своем балконе. Все люди разные: кто-то дружит с пижонами, кто-то - фольклорист, один в сюртуке, другой - в ватнике, или попеременно. - Он машет сигаретой, набирает в себя воздух, давится, перхает, изнемогает, и на выдохе негодование вылетает из него клубом дыма. - Если я ношу сатиновые трусы в горошек, - вопрошает он, гримаской давая понять, что пример с трусами - риторический, - повод ли это наподдать мне по жопе?
- Да, - говорю я.
- Фиг, миленький, - говорит Муха застенчиво, - у вас одеваются, чтобы отличаться, а у нас - чтобы быть похожими.
- Я и надел ватник, чтобы не отличаться. Ходит же народ в ватниках?
- Нет.
Он подвигал губами, прожёвывая это "нет", жёсткое и жилистое. Ему не хотелось глотать.
- А труба чем помешала?
- Люди решат, что ты смотришь к ним в окна, - объяснил Муха. - Ну, подглядываешь. Решат, что ты извращенец или хочешь что-то украсть.
- Зачем мне подглядывать? Как они вообще увидят, что я тут сижу?
- Они увидят всё.
Я видел, как он померк и напрягся, как проступил бледной краской стыд будущих ненужных унижений и кожа треснула морщинами под напором всего, чего он не знал, не ждал, не предчувствовал, не мог допустить или, допустив, связать с собой. Ему было ещё только неуютно, но завтрашний день уже искажал горем его лицо.
- Я здесь чужой, - сказал Фиговидец покорно.
- Что же будет там, где мы все чужие? - сказал Муха с огромным удивлением, впервые оценив масштаб проблемы.
Я посмотрел на Фиговидца.
- Ты можешь вернуться.
Фарисей гордо, отвергающе дёрнулся и налетел на один из трёх привезённых утром ящиков водки.
- Это что?
- Твёрдая валюта.
Фиговидец нагнулся, сунул руку, в руке появилась бутылка, в бутылке забулькало.
- Твёрдая валюта?
- Тверже не придумаешь, - успокоил его Муха. Он повернулся ко мне: - Трёх хватит?
- Нам больше всё равно не взять.
- Ладно, ещё же боны. Миксер говорит, что в принципе - (против его воли, это слово сделало отстранённой, подчеркнуто теоретической всю фразу) - их берут.
Он опускается на колени над картой, над красками и буквами, которые Фиговидец разметал по полу. Сияющая гармония святыни (карта лежит легко и просто, как умеют лежать только мраморные тела статуй или отдыхающие тела животных - как жизнью, кровью и воздухом наполненные незнаемым ими совершенством) озаряет его склонённое лицо и принимает в себя, растворяя, полную смиренной радости фигурку. Губы его шевелятся, словно читая; я уверен, что он не видит букв, не может сложить из них ни одного названия, он ослеплён ими, ему приходится зажмуриться, прежде чем начать рассуждать.
- Логически у нас два пути, - рассуждал Муха. - Ехать вдоль реки, полосой отчуждения, или ехать на север, на Гражданку.
Фиговидец поднимает от карты недоумевающие глаза. - Нет, - говорит он, - какая же тут логика? Зачем ехать на север? Мы вот здесь? - уточняет он, аккуратно ставя палец. - Почему бы не поехать сразу направо? - (Палец ползет вправо.)
Муха соображает, соотнося незнакомые очертания со знакомым ландшафтом.
- Не, там же Джунгли.
Фиговидец пожал плечами.
- Твоя проблемы в том, что ты не воспринимаешь это как проблему, - заметил я.
- Пойдём-ка, - сказал Муха, подумав. - Мы их тебе покажем. Заодно заберём Жёвку из школы. - Он вопросительно мне моргнул. - Ты напишешь поручительство?
- Уж лучше его выкупить. В счёт наследства.
- Ага. - И он добавил, обращаясь ко мне, но глядя на Фиговидца: - И дай ему свою коричневую куртку. - И Фиговидцу: - Это недалеко.
Это было недалеко, но нам пришлось обогнуть китайский квартал, полоскавшийся на ветру - как флажки или бельё - резким чужим шумом. Фиговидец жадно косился в сторону этого шума, на уцелевшие грязно-жёлтые куски старой развалившейся стены, на бараки, и пагоды, и снующих людей, но терпел. Он даже не заикнулся о своем явном желании подойти ко всему этому поближе. Однако Муха перехватил и его взгляды, и желание.
- Китайцы - крысы, - сообщил он. - Грязные, вшивые, тифозные, подлые крысы. Пожалеешь, пустишь куда-нибудь в уголок китайца - а через день у тебя там будет двадцать пять китайцев, а через неделю тебя из твоего же дома на улицу вышвырнут. А ты помнишь, - (это уже мне), - как раз когда мы учились, был эксперимент по совместному обучению? Они стукачи все до последнего, а как драться - так только вдесятером на одного. Читать-писать еле выучивались - подлые, а тупые. Из каких они пещер к нам повылезли, хотел бы я знать.
- Ты ошибаешься, - сказал Фиговидец спокойно. (Впервые столкнувшись с народным предрассудком, он с терпеливым ещё недоумением вглядывался в его лицо.) - Это очень древняя и культурная нация.
Муха сострадательно улыбнулся.
- Так то, наверное, другие. - Он задумался. - От этих воняет, - выложил он последний и (он должен был так думать) наиболее убедительный для фарисея аргумент. Бедный Муха. Для фарисея он сам ощутимо пованивал.
Как и всё вокруг. Дорога, не разделённая на проезжую часть и тротуар, была густо усеяна мусором, в котором преобладали полиэтиленовые пакеты и тусклые клочья целлофана. В густой грязной воде луж плавало столько окурков, как если бы их высыпали туда намеренно. С просохших участков ветер поднимал мелкий лёгкий сор и песок, щедро оставленный зимой. Тухлые грязные запахи были столь сильны, что казались овеществлёнными, валяющимися повсюду, как гниющая падаль. Машины, проезжая, поднимали зловонные тучи. Люди - на этой дороге их почти не было, а кто был, торопился поскорее уйти - походили на кульки, скрывавшие под серой скрученной бумагой одежды всё тот же смрад. Некоторые машины норовили промчаться так, чтобы забрызгать грязью пешеходов; вслед им летели проклятия и камни. Муха первым свернул на тропинку, петлявшую в истерзанном кустарнике. Впереди были мягкое ровное тепло, усиливающийся запах земли, и мёртвая жёлто-коричневая трава показала свой юный зелёный подшёрсток.
Некрупные чёрные птицы бродили по траве, не боясь и что-то выискивая. Небольшой пруд стоял раствором жёлтой глины, в бледном небе стояла легкая муть. Пронеслось дуновение настолько слабое, что направление ветра определить по нему было невозможно: словно воздух, долго-долго сдерживавший дыхание, глубоко вздохнул и вновь замер. Метрах в ста начинался лес: то угрюмо-серый, то аспидный сплав искорёженного железа, бетона, кирпича и пока мёртвых деревьев.
- Летом хоть как-то выглядит, - сказал Муха. - Зелень, чертополох, то-се. В августе ходят за грибочками, кому жизнь не дорога. - Он помолчал, пошуршал ботинком по траве. - Сталкер помер недавно.
- У нас тоже такое есть, - сказал Фиговидец, невозмутимо озираясь. - Половина острова, весь западный край. В Джунглях нет ничего опаснее змей, а они не ядовитые. Эти места мало-помалу распахивают под огороды.
- О! - оживился Муха. - Огороды везде, я же говорил. У вас какие сорта выращивают?
- Я в сортах не очень разбираюсь. Применительно к климату.
- А чего больше - травы или мака?
Фиговидец задумался:
- Больше всего, полагаю, картошки. Потом капуста.
- Какая капуста?