- Профсоюзная торговля. Я, как ты понимаешь, не член профсоюза, но они иногда расплачиваются со мной бонами. Ну, это чеки, которые фриторг принимает к оплате вместо денег. В обычном магазине таких сигарет не купишь. Так у вас с духожорами вражда?
- Нет, - удивился он. - С чего бы.
- А табличка зачем висит?
- Она давно здесь висит. - Он отпил глоточек, поплыл довольной улыбкой. - Никому не мешает.
- Но кто-то когда-то зачем-то её повесил?
Он кивнул.
- Ну разумеется. Три поколения назад этот бар принадлежал человеку, у которого был заклятый враг, и этот враг был фиговидцем. Понимаешь?
- Не вполне, - сказал я. - Они что, оба ещё живы?
- Если бы они были живы, мы бы здесь сейчас не сидели.
Я сообразил.
- Наследники выполняют волю покойного?
- Какие наследники? Бар перепродавался сто раз кому попало. - Он вздохнул, поморгал, красивый голос стал подчёркнуто терпеливым. - Попробуй понять. Это богатые в Центре берегут свою кровь, родство, мы же - духовную преемственность. Эта табличка - традиция. Традиции нужно сохранять. Это касается и серьёзных вещей, и мелочей - зайди в Университет, ты увидишь, в той же аудитории, ту же скамью, на которой вполне мог сидеть твой прадедушка, и видел он те же самые стены и доску, что и ты сейчас. Зайди в писчебумажный магазин - и тебе продадут чернила и тетради в точности такие, как продавали сто лет назад. Да куда угодно зайди - в аптеку, в булочную, на почту… - Он запнулся. - Бланки для телеграмм второй год другого цвета, - признался он неохотно, с горечью. - Были бледно-фиолетовые, теперь голубые. Спасибо ректору. - Он негодующе смял салфетку. - Чего ждать от внука структуралиста?
Я засмеялся.
- А в Городе бы сказали: "Чего ждать от внука нувориша". Он сам, что, тоже структуралист?
- Это не смешно. Структуралиста в ректоры не выберут, слишком от них натерпелись. Хочешь сигарку? Может, он тайный структуралист. Приятный табак, да? Днём читает лекции по Веселовскому, а ночью, когда никто не видит, конспектирует Леви-Стросса. Теперь ясно?
- И ты веришь в такие вещи?
- Не то чтобы верю. Но мне нечего им противопоставить.
Я присматриваюсь и прислушиваюсь к людям вокруг. Они пьют медленно, говорят много, безостановочно обмениваются чьими-то давно мёртвыми именами. Голоса приглушены; многие держатся чинно, чопорно - как перед зеркалом. Их речь отличалась от того, к чему я привык. Они говорили быстрее, артикулировали чётче, иногда царапали мне ухо непривычно поставленным ударением, из пяти синонимов выбирали самый древний, давно вышедший из употребления даже в Городе, и строили фразу так, что она повисала в воздухе, словно написанная.
Несколько фигур явно выделялись на фоне этого благовоспитанного, подталкиваемого осторожными жестами журчания. Я приметил их сразу: полупьяная компания, в которой разговор то угрюмо погасал, то вспыхивал криками на грани скандала. "Не говори мне про Толстого!!! Не смей сравнивать это ничтожество с Достоевским!!!" - вопил один. "Никакого антропоцентризма! - завывал другой, размахивая пёстрым шарфом, как бичом. - Лучше уж писать от лица козявки или булыжника!" "Да пропадите вы пропадом! - неслось откуда-то из-под стола. - Литературе нужны свежая кровь и большие идеи, а не этот понос о русской классике!" "У кого понос, а у кого запор! - отвечали ему хором. - Ты уже написал первые буквы заглавия, идеолог?"
Фиговидец, который тоже прислушивался, фыркнул.
- Каждый может ошибиться, оценивая размеры своего, - он выдержал паузу, - таланта. Ты извини. Не знал, что они заявятся.
- Это что, ваши радостные?
- Радостные?
- Мы, за рекой, так называем психов.
- А! Остроумно. Нет, мы называем их убогими. Да они и не психи.
- А кто?
- Писатели.
Я очень удивился.
- Они что, ещё живы?
И он удивился.
- Ну как же, всегда есть какие-то живые писатели.
- Это тоже наследственное?
- Не обязательно. Писателем может стать каждый, кто ни к чему другому не пригоден. Если студента исключают из Университета за неуспеваемость, он сразу пишет роман.
- И что потом?
Он пожал плечами, мельком оглянулся.
- Сам видишь.
- Нет, с написанным романом.
- У вас ведь, на том берегу, есть дешёвые книги?
- И книги, и люди, которые их читают.
- Так откуда они, по-твоему, берутся?
- Я думал, это переиздания. Бог знает, когда и о чём они написаны.
- Да я про современную литературу, - сказал Фиговидец сердито. - Такие жёлтые дрянные книжонки про секс, вампиров, бандитов, коррупцию, политику и что там ещё на вашем берегу происходит.
- И я о том же. Но ты ошибаешься, ничего подобного у нас не происходит, то есть происходит, но совершенно не так. Эти книжки как сказки: приблизительно достоверные, что ли. Ты вправе ждать, что у Золушки будет одна голова, две руки, две ноги - но никто не ждёт, что во дворце она столкнется с какими-то реальными трудностями.
- С какими, например?
- Всё ж таки бал, - сказал я. - Протокольное мероприятие.
Фиговидец был так озадачен, что даже не улыбнулся.
- Ну и ну! А ведь они всё изучают, собирают материал… их специально возят каждые полгода в Дом Творчества, поближе к теме… Недавно пришлось ещё один дом под Архив отдать, столько накопилось черновиков и заметок.
- А зачем они хранят черновики?
- Писателям запрещено жечь личные архивы.
- Почему?
- Это ущемляет права будущих филологов.
Я посмотрел на сидящих повсюду филологов. Я не мог отличить фиговидцев от духожоров, и мне было любопытно, сможет ли это сделать мой новый знакомый, существуют ли вообще какие-то внятные наметанному глазу различия. За соседним столом сидели две девушки; чужое лицо просияло мне знакомой смущённой улыбкой, и я почувствовал сквозь дым запах спальни, в которой эта улыбка меня встречала.
- И письма нельзя жечь?
- Особенно письма.
- И они соглашаются?
- А кто их спрашивает? - Фиговидец безжалостно ухмыльнулся. - Лучше учиться надо было. - Он думал о другом. - Как же там всё на самом деле? - задумчиво протянул он, поглядывая на меня, но словно бы и не спрашивая: мыслит человек вслух и мыслит.
- Боюсь, что не так, как видится из Дома Творчества.
- Ладно, - он расплатился и встал вслед за мною. - Я тебя ещё увижу?
- Хорошо, - сказал я, - но меня пару месяцев не будет. Еду в Автово.
Он смотрел, не понимая.
- Пока доеду, пока вернусь.
- Два месяца, чтобы доехать до Автово и вернуться?
- Да. По предварительным оптимистичным расчётам. Джунгли, дикари, отсутствие проложенных дорог. Тропическая лихорадка. Это вносит коррективы.
- Возьми меня с собой!
Я протянул ему руку, прощаясь.
- А тебе придётся-таки.
- Почему это?
- Да потому, - сказал Фиговидец, - что у меня есть карта.
- Эка невидаль.
- Полная древняя карта. С Автово и всем остальным.
- Покажи.
- Пообещай, что возьмешь меня с собой.
Я даже улыбнулся.
- Пообещать не трудно.
- У вас недостаточно обещания? Что вы ещё делаете, пишете контракт?
- Мы не делаем ничего.
- Тоже метод.
Он дал мне свой адрес, и через несколько дней, лёжа на кушетке в комнате, из окон которой видна была та же церковь, что из кабинета Аристида Ивановича, только с другой стороны, я увидел, как он прошаркал (намеренно, с видимым удовольствием волоча крепкие длинные ноги) к бюро, и из охапки вынутых бумаг выпорхнула сложенная жёлтая карта. Не разворачивая, Фиговидец помахал ею в воздухе, и тот наполнился жёлтым глянцевым блеском.