- Юля, я такой вкусной курицы в своей жизни никогда не ел. Не знал, что у вас таких классных курочек разводят.
Аввакум убрал - уже - Шурика от меня, и жена сидит рядом. Я вижу ее оголенное плечо. Кажется, непроизвольно я его целую. Или мне кажется. Или мне кажется, что мне кажется. У меня кружится голова, которую поддерживает заботливой рукой Аввакум.
Юля улыбается:
- Это ваши американские ножки, которые в поддержку прислал ваш президент.
- Узнал родные! - смеется Аввакум. - У нас такие в прошлом веке были, может, в следующем появятся! - Он дает мне "пять", я хлопаю - и попадаю.
Мы, кажется, пьем уже замороженную "Смирновскую" - из бокалов. Слава Богу, убрали этот рог… Вкус я еще различаю, но людей уже нет. Аввакум кормит меня с вилки курицей, которую я с удовольствием "нямкаю". От слова "ням-ням".
- Тебе надо подкормиться "отечественным", - говорит он, - а то на нашей водке тебя далеко унесет.
Я достаю из кармана (смотри, еще помню, где карман) пиджака тонкую коробку.
- Аввакум, я хочу тебя поздравить с днем рождения и подарить тебе главный подарок.
Я целую его в щеку и вручаю ему портмоне из итальянской кожи.
- Носи его каждый день, - говорю я.
- А ночью - буду брать с собой в кровать! - Он дает мне "пять", я хлопаю - и не попадаю, разбивая бокал. Все кричат "на счастье", мне неловко, и я прошу прошения.
Он обнимает меня за плечи и говорит:
- Дружок, мы еще до десерта не дошли и ликеров, ты погоди бить посуду! Еще успеешь!
- Скажи, я Юле плечо не целовал?
- Она говорит, ей понравилось! Чтобы приходил в гости чаще.
Я поворачиваю отяжелевшую голову к Юле:
- Это правда?..
- Сколько угодно. - Она подставляет мне снова. Я целую плечо.
- У вас такого товара нет, даже у президента, - говорит Аввакум. - Так хоть заграничного попробовать!
Я пытаюсь понять, кому он это говорит: ей или мне. И целую плечо опять. Как-то сладко плывет в голове.
- Алексей, спальня напротив. Для дорогого гостя… - говорит Аввакум. - …Себя отдам!
Раздается повальный смех, сотрясающий бокалы из хрусталя.
- А почему она трезвая? - спрашиваю я.
- А она не пьет никогда, встречал таких?!
Я задумываюсь и тихо говорю ему:
- Аввакум, мне нужен телефон, где никого нет, есть такое место?
- Мальчонке позвонить нужно?.. - улыбается он. - В спальне.
Аввакум берет меня под руки и, осторожно маневрируя, выводит. В спальне он включает мягкий свет.
- Останься, - говорю я. Он ложится на кровать и забрасывает руки.
Телефон стоит на подоконнике. В окно светит луна. Какие декорации и как подходят.
Я делаю мужественную стойку.
- Как ваши дела, Таиса?
- Мои хорошо, а как ваши?
- Я у своего лучшего друга, и мы справляем день рождения. Я тут слегка выпил…
- Я бы никогда не подумала…
- Поэтому я вас прошу ко мне приехать и сесть напротив.
- Я не думаю, что мне это удастся.
- Если же вы не приедете, то…
- То - что же будет? - с легким интересом спрашивает она.
- Я с вами прерываю всякие дипломатические отношения. Навсегда.
- А я и не знала, что у нас начались какие-то отношения.
- И больше вы меня не увидите - никогда!..
Металл звучал в моем голосе. Я шатнулся, но удержался за подоконник.
- Почему вы молчите?
- Дело в том, что я уже спала. И даже несмотря на такую страшную угрозу и боязнь осуществления ее, сомневаюсь, что я смогу вас увидеть, одновременно лишая себя такой радости…
Я не дослушал до конца и бросил трубку на кровать.
- Говори с презренной сам. Чтобы она была здесь через полчаса!.. - дал я команду. Аввакум взял трубку, улыбаясь. Он умел уговаривать камень, что это вода.
Я сел за стол, где продолжалось гулянье и водка лилась рекой. Через пять минут он вернулся.
- Это что-то новое?
Я кивнул.
- Твердый орешек, совсем не дрессированный.
- Дело времени, - махнул рукой я.
- Ты что, сюда переезжаешь? Или у тебя ускоренная дрессировка?
Мы расхохотались, "отбив" друг другу ладони.
- Поешь фрукты, помогает. - И он поставил передо мной вазу. Я взял клубничину.
- Чем она занимается?
- Актриса в известном театре.
- А я думал, что циркачка! Говорила, у нее трудное выступление завтра.
- Позвольте мне, как тамаде, произнести тост.
- Какое счастье, - сказал я, - неужели опять будем пить водку!
Все рассмеялись.
- Чай или кофе, Алексей? - спросила голоплечая римлянка Юлия.
- Только чай… И плечико! Позвольте-пожалуйста.
Она заколебалась, но наклонилась. В плечико я не попал, а, кажется, поцеловал в шею. Шея какая была, я не понял. Кажется, нежная…
Что было на десерт, я по сей день не помню. Так в жизни я не напивался никогда. Из-за стола я уже сам подняться не мог.
Последнее, что помню, это Аввакум и Шурик-акробат, ведущие меня под руки с обеих сторон. Я качаюсь и качаю их. Для этого сильно надо было качаться…
Первому остановившемуся Аввакум сует бумажку, а потом говорит "куда". Тот хочет заартачиться, но потом вдруг неожиданно узнает Аввакума и, не веря, спрашивает:
- Вы - тот самый?
- Да, тот самый, - говорит Аввакум. - Понимаете, друг из Америки приехал, надо отвезти.
- Никаких проблем, отвезем, - говорит тот, пряча бумажку.
Я совершенно не осознаю, что происходит. Вязкое забытье. Голова моя взбрасывалась из положения "риз", и я пытался понять, не завезет ли и не разденет ли догола? В кармане пиджака была тысяча их денег и около тысячи долларов. За последние могли отвинтить голову, навсегда, и не вернуть, так как это равнялось трем годовым заработным платам.
Как я ему показал, в какой переулок и к какому дому, загадка пьяного Сфинкса. По-моему, он еще дотащил меня до лифта.
- Мамуля!.. - сказал я, падая в дверях.
Сквозь туман, вязкость, дикую головную боль я слышу голос:
- Ну, сынок, ты вчера "на бровях пришел". Я вообще не представляла, что можешь быть таким пьяным.
Я тоже!.. Я давно уже не слышал этого оборота, обычно он применялся к старому поколению. Использовать надо… Усилие осмыслить отдалось невероятной болью в висках. Что же я вчера выпил?
- Я не пил, мне наливали.
Тот же голос, как с неба, говорит:
- Звонил Аввакум, интересовался, как твое самочувствие? Сказал, на базу едет, ты у него вчера всю водку выпил.
Ах вот что я вчера пил - водку. Ой, что же это с висками, не надо говорить слово "водка".
Я пытаюсь открыть глаза - не получается. Я пытаюсь сесть, но падаю. Неужели это состояние называется - "живой"? По-моему, это называется "живой труп".
Голос продолжает бурить меня:
- Сегодня, слава Богу, суббота. Надеюсь, ты уже не будешь бегать по своим редакциям до упаду? Может, проведешь время наконец-таки с мамой? Ты живой, Алеша?
- Мертвый, - отвечаю я. - Сколько времени?
- Двенадцать.
- Мам, ты не можешь меня в душ отнести?
- Отнести не смогу - тебе уже не пять лет. Но дойти помогу.
Я стою под дико горячим душем, но прийти в себя не получается. Делаю его дико холодным.
Она заваривает крепкий клубничный чай, дает клубничное варенье.
- Звонила Вера, просила передать, что пропуск у администратора.
- Какая Вера, какой пропуск?
- Вера - актриса, а театр - драматический.
Горячий чай успокаивает чуть-чуть внутренности, но голова разламывается.
Только сейчас до меня доходит, что вечером я иду в театр.
Я пытаюсь повернуться и морщусь от боли.
- Тебе дать таблетку?
- Нет. Я не пью таблетки.
На улице приятный ветер и ходят люди. Я удивляюсь, что они ходят прямо.
На кладбище мама оставляет меня наедине с памятником. Слезы катятся из глаз. При ней я почему-то стесняюсь плакать.
Я плачу, и у меня совершенно проходит голова.
- Папка, - говорю я, - папка, - и целую памятник.
От обеда я отказываюсь, только выпиваю рюмку коньяка - за упокой души его. Коньяк вообще не пью. Но у нее ничего другого нет.
Сажусь в кресло и на какое-то время выключаюсь. К вечеру надеваю светло-бежевый костюм, белую рубашку и новый галстук. У театра - толпа и суета. Суета сует, все толкаются. В окошке администратор, извиняется, что место только сбоку на балконе, но я буду один и в первой ложе.
- Вы можете оставить свой пакет у меня.
Я благодарю и оставляю. До начала - пять минут. Мне приносят программку. Я смотрю сверху в партер. Это был единственный театр - новый в городе - с амфитеатрными рядами, восходящими вверх. Публика пытается быть нарядной. Рассаживаются, соединенные кольцами, пары.
Я напряжен. Неужели я волнуюсь из-за?.. В горле пересохло. Я хочу, чтобы она оказалась хорошей актрисой. И боюсь, что это будет не так.
Занавес открывается. Место, где я сижу, почти нависает над сценой. Время - действие происходит в девятнадцатом веке. Вера и Тая играют герцогинь. Драма с запутанной интригой в высшем обществе (а в каком еще?) французского света. Сквозь декорации из материи, мне кажется, я вижу ее. Я подгоняю действие. Через минуту она действительно появляется на сцене. Ее лоб открыт. Я слушаю знакомый и чужой мне голос. Он не похож на тот голос, ночью… Она говорит, как дама света, у нее это натурально получается. Совсем чужая, я когда-то знал ее - в этом веке. На половине первого акта я расслабляюсь, так как актеры вошли в течение, а она в свою роль. Тая - единственная, кто живет в образе, остальные играют свои роли.