– Я ни при чем. Но вот приехала же.
– Приехала и приехала, а с тебя какой спрос? Ведь она не утверждает, что ты ее соблазнил.
– Этого не хватало!
– А могла бы и утверждать.
– Для этого надо иметь какие-то основания.
– Бывает, утверждают и без всяких оснований.
– Значит, и ни за что, ни про что отдуваться придется?
– Считай, что таковы издержки славы.
– Да мне от такой славы бежать без оглядки! – со стоном выкрикнул Аким.
– Нет, брат, от славы не убежишь, – философски заметил Чайников, – она и награда, она и бремя. Терпи – ничего другого не остается.
Аким, пылая гневом, прошелся по тесному кабинетику раз и другой, но возразить так и не возразил.
Глава одиннадцатая,
в которой описываемые события круто меняют ход
До сих пор Аким Востроносов представал перед нами счастливым баловнем судьбы. Но мы знаем, что и на его долю выпадали огорчения и неприятности. Как без них прожить жизнь!? Даже в Ялте, где так много солнца и столь любимой за это кинематографистами, может быть, и не только за это, выдаются пасмурные дни и хлещут такие дожди, что и носа не высунешь. Так то погода, а уж про жизнь без неприятностей и огорчений и толковать нечего.
Приходилось, и не раз, печалиться и огорчаться и нашему Акиму. Но все, что до сих пор пережил он неприятного, вскоре покажется Востроносову сущей детской забавой. Нежданно-негаданно произошли такие события, которые перевернули весь ход его жизни, озаренной, казалось, подобно праздничному салюту, славой.
Ах, как мало на свете незыблемого! Ветер времени заносит песком забвения некогда славные и шумные столицы, которые потом приходится археологам откапывать буквально из-под земли. Незыблемые границы государств стираются со столь свирепой решимостью, что потом самые дотошные историки до хрипоты спорят, уточняя их очертания. А уж о нерушимых репутациях, незыблемой славе и говорить не приходится. Задолго до нас было сказано и все чаще повторяется ныне: "Что слава? Дым!" Повторяется потому, что каждый раз подвертывается достаточно свежих фактов, подтверждающих истинность такого суждения.
Мудрено ли, что когда в синий-синий апрельский день, совершенно такой же, как и описанный в первой главе нашей повести, – и природа не чурается повторений! – снова встретились Никодим Сергеевич Кузин и Аскольд Аполлонович Чайников, никто в этом незначительном факте при всем старании не смог бы усмотреть начинавшегося крушения славы Акима Востроносова.
Даже провидец из провидцев не усмотрел бы ничего дурного для Акима Востроносова в случайной встрече ученого Кузина и поэта Чайникова, ибо случай непредсказуем, он не считается с логикой и очень часто оказывается куда сильнее ее железной прямолинейности. Увы, в действительности это бывает куда чаще, чем мы привыкли считать, свято веря в могущество логики. И вовсе я не хочу сказать, что логикой следует пренебрегать – это опасно, очень опасно! – но и случай сбрасывать со счетов неосмотрительно. Он способен постоять за себя и жестоко наказать. Всю сокрушительную силу случая и предстоит еще испытать нашему Акиму Востроносову.
Чтобы представить себе во всей конкретности, как произошла имевшая столь неприятные для нашего героя последствия случайная встреча, я должен был бы повторить то, что описано в первой главе, но повторения повествованию решительно противопоказаны, поэтому призываю читателя припомнить самое начало повести, а тому, кто окажется в затруднении сделать это, придется перелистать начальные страницы. Заверяю, что все происходило в точности как и тогда. Совершенно так же шальное солнышко беззаботно каталось по безоблачному небу, всех куда-то неотвратимо звала и манила молодая весна, так же размашисто и в самом хорошем настроении духа шагал по центральной улице еще более импозантно выглядевший Никодим Сергеевич Кузин, а ему наперерез неожиданно выскочил из переулка Аскольд Аполлонович Чайников.
Разница на этот раз состояла лишь в том, что и Аскольд Аполлонович выглядел теперь не хуже других. Что там не хуже, со всей ответственностью можно утверждать – много лучше иных прочих. На нем было модное добротное пальто, на шее, утратившей былую морщинистость, – цветастое кашне, отдававшее пижонским шиком, на голове вместо известной нам по первой главе ушанки – шляпа австрийского образца с кокетливым перышком, приколотым сбоку к ленте. Начищенные ботинки его весело отражали яростное весеннее солнышко. И вообще, Аскольд непозволительно помолодел, сиял упитанной розовощекостью и, на взгляд знавших его не первый год дам и девиц, питавших неодолимую страсть к поэзии, а пуще того к поэтам и тенорам, определенно похорошел, что прибавило забот даже его не слишком ревнивой жене.
Словом, Аскольд Чайников настолько изменился внешне к лучшему, что школьный друг Никодим Сергеевич Кузин вполне мог бы и не узнать его, проскочить мимо, и тогда в судьбе Акима Востроносова не произошло бы никаких неприятных поворотов. А если и произошли бы, то по крайней мере не так скоро. Но друзья не разминулись.
Чайников, разлетевшись, как и в тот раз, натолкнулся на Кузина, который готов был с нескрываемым неодобрением произнести что-нибудь вроде: "Сумасшедший, куда вас несет!" или "Гражданин, можно было бы и поосторожнее, вы не один на улице!" Никодим Сергеевич мог бы сказать и нечто более содержательное, но разве так сразу найдешься, будь ты хоть и членом-корреспондентом.
И на этот раз все произошло точно так же, как и в ту памятную нам встречу, с той лишь разницей, что теперь первым узнал друга Чайников, что естественно – ведь Никодим Сергеевич Кузин, в отличие от своего друга, почти не изменился, разве лишь постарел, и то самую малость, совершенно незаметную для постороннего глаза. И поскольку первым узнал друга Чайников, он первым и воскликнул:
– Кузя, вот это встреча!
Никодим Сергеевич от неожиданности опешил, отстранился было, попристальнее вгляделся в окликнувшего и, установив в нем определенное сходство со школьным другом, ответил изумленно:
– Чайник, ты ли?
Сомнения тут же развеялись, и друзья, как и в тот раз, завернули в ближайшее кафе, чтобы выложить друг другу энное количество информации о жизни и делах.
На этот раз речь вел не один Аскольд, о жизни за прошедший отрезок времени рассказывал преимущественно Никодим Сергеевич, много поездивший, много поработавший и много повидавший. Кузину было что рассказать и в чем отчитаться.
С новой мудренейшей машиной – истинным чудом века – успешно справились соединенными усилиями выдающихся умов стран социалистического содружества. Интегрированные производственные возможности позволили преодолеть множество казавшихся неодолимыми труднейших технических задач. Работа увенчалась полным успехом, обогатила новым бесценным опытом и новыми знаниями, окрылила и возвысила каждого, кто трудился над осуществлением столь грандиозного проекта.
Никодим Сергеевич, как глава всего дела, испытал небывалый подъем творческих сил, несмотря на изматывающий режим работы в течение долгих месяцев. На радостях он совершил поездку по Европе, выступал с лекциями с кафедр Брюсселя и Стокгольма, Сорбонны и Оксфорда, Лейпцига и Милана. И везде его слушали с захватывающим вниманием.
Кузина избрали членом двух зарубежных академий и облачили в мантию почетного доктора Оксфордского университета. В зарубежных научных кругах его считали одним из наиболее вероятных претендентов на Нобелевскую премию.
После поездки по Европе Никодим Сергеевич подгонял "хвосты" у себя в институте, работал много и самозабвенно, неделями не выходя из лаборатории, потому что молодежь, работающая в его коллективе, оказалась чудовищно талантлива и трудоспособна, на лету схватывала идеи шефа, остроумно развивала их и конкретизировала, и благодаря этому удалось напридумывать черт-те чего!
Очень много времени отняло производственное воплощение "чудненьких", по выражению Кузина, напридуманных его ребятами разных штуковин. Несколько месяцев кряду пришлось жить на заводе. А потом, без передыху, опять поездка за рубеж, на этот раз аж за океан, – не только в Северную, а и в Южную Америку. Повидать пришлось всего новое множество.
– Ах, и хороша планета! – с энтузиазмом закончил свой рассказ Никодим Сергеевич. – Мала, а хороша. И разнообразна на удивление. Давай-ка, Чайник, тяпнем за это! – поднял рюмку Кузин.
Друзья чокнулись и с удовольствием выпили.
– Ну, а ты как? Доложи-ка вкратце, – обратился Никодим Сергеевич к другу.
– А я хоть по заграницам и не езжу, но на жизнь грешно жаловаться. Твоя машина меня полностью раскрепостила, из ямы, можно сказать, вытащила. Человеком стал. Опять в сады поэзии вернулся. Век тебе обязан за это. Ты – настоящий друг!
– Ну, ну, не перехваливай, а то зазнаюсь.
– Нисколько не перехваливаю. Истинно говорю – спас, воскресил. Если бы не твоя машина, погиб бы Аскольд Чайников. И некрологом не почтили бы. Всем обязан тебе и твоей машине.
– Да о какой машине ты говоришь? – Никодим Сергеевич успел забыть о содеянном благодеянии.
Чайников напомнил.
– А, это моя старушка, – изумился Кузин и полюбопытствовал: – Как же она ведет себя?
– Все отлично, трудится исправно, – радостно доложил Аскольд и добавил: – Даже одного гения открыла!
– Да что ты! – изумился пуще прежнего Никодим Сергеевич.
– А ты разве не слыхал о молодом гениальном писателе? – в свою очередь подивился Чайников.
– Каюсь, не уследил.
– Это даже технарю непростительно, – попрекнул Аскольд друга. – Пресса о нем столько шумела…