Биддль вдруг перестал храпеть и застонал: ему снился сон. В коротеньких штанишках и хорошенькой матроске Биддль бегал за мячом по саду. Всюду порхали белые бабочки, в небе резвились белые облачка. Белые барашки гуляли по траве; другие ребятишки пускали на пруду парусник, совсем белый. Биддль умирал от желания подойти к ним, но вдруг услышал голос какой-то мамаши: "Нельзя играть с этим мальчиком, он же негр". С тяжелым сердцем бежал Биддль за мячом; и солнышко блестело, и бабочки порхали, и маргаритки цвели повсюду, только не в его сердце - там не было ни солнца, ни бабочек, ни маргариток. Он налетел на старую даму, она пригладила его курчавые волосы и ласково спросила: "Сколько тебе лет, малыш?"
- Солок четыле, - сказал Биддль.
Флапс и Гринберг перестали играть и посмотрели на него с надеждой. Но Биддль не сказал больше ничего вразумительного.
IV
Ночь - все, чего мы заслуживаем
- Кто-то должен указывать путь, - сказал Флапс. - Миру не хватает великой и прекрасной фигуры.
- Фюрера, - сказал Гринберг.
- Ростра, - сказал Флапс.
- Когда я был маленьким, - сказал Костелло, - я ловил мух и запихивал их в бутылку. Потом затыкал ее. И слушал, как они жужжат.
- Милый ребенок, - сказал Гринберг.
- Теперь мухи отомщены. Все, что мы можем, это жужжать.
- Не преувеличивай, - запротестовал Флапс. - У нас есть снега Гималаев, теплые моря, коралловые рифы…
- Бззз, - отозвался Гринберг, - бззз.
- У нас есть пенициллин, собаки, которые нас любят, Гомер, Христос, Ленин…
- Бззз, - отозвался Гринберг, - бззз.
- Грязный еврей, - сказал Флапс.
- Грязный негр, - сказал Гринберг.
- Бззз, - отозвался Костелло, - бззз, бззз, бззз.
Он поднялся и пошел открывать окно. Свежий воздух влился в комнату, точно новая кровь.
- День начинается.
- Это можно остановить? - осведомился Гринберг.
- Нет.
- Ночь, - сказал Гринберг, - вот все, чего мы заслуживаем.
- Вера, - сказал Флапс, - ему не хватает веры. Нельзя жить без веры.
- Грязная ночь, - сказал Гринберг, - холодная, черная и без запаха, как кофе в поганой забегаловке…
Он тяжело встал и дотащился до окна. Накинутое на плечи пальто с повисшими, точно усталые крылья, рукавами, печальный нос и палевые глаза делали его похожим на старую сову. Он высунулся из окна. Гарлем начинал вывозить мусор. Тусклый день выползал на тротуары.
- Я хотел помочь, - сказал Флапс.
- Вечно ты со своим христианским милосердием, - сказал Гринберг.
- День начинается - вот и все новости, - сказал Костелло. - Жидковато для первой полосы.
- Можно исправить маленько… - сказал Гринберг и предложил: - День поднимается, точно белый флаг над руинами.
- День возвращается и рыщет по бандитским окраинам, - выдал Костелло.
- Он хочет убедиться, что все мертвецы мертвы как положено, - продекламировал Гринберг.
- И все раны кровоточат как положено.
- Бззз, - торжественно высказался Флапс. - Бззз.
- Он торопится. Ему нужно в банк, - сказал Гринберг.
- И поискать в мусорках хлеба насущного.
- И отплатить своим угнетателям, - сказал Гринберг.
- И расстрелять кого-нибудь, - сказал Костелло.
- Бззз, - зудел Флапс, - бззз.
- Он грядет со своим величием и своей духовной миссией.
- Он грядет со стаканом рома и атомной бомбой.
- Бзз, - зудел Флапс. - Бззз.
- Грязный негр, - сказал Гринберг.
- Грязный еврей, - сказал Флапс.
- Бззз, - выдал Костелло, - бззз, бзззз.
В контору вошел мальчишка-лифтер с подносом.
- Он грядет с теплым кофе, тостами и "Лаки Страйком", - сказал Гринберг.
Кофе пах великолепно. Они пили, обжигая губы. Мальчишка повернулся к Флапсу:
- Там один негр внизу, он спрашивает вас, сэр.
- Что за негр?
- Очень старый негр, сэр, очень, - восхищенно сказал мальчишка. - Самый старый живой негр, какого я видел, сэр. Приятно посмотреть на такого негра, сэр, это доказывает, что все-таки можно жить долго, сэр, если постараться, сэр.
- Чего он хочет?
- Он говорит, что хочет продать вам новость мирового масштаба, сэр. Очень старый негр, сэр. Даже удивительно видеть такого старого негра в такую рань, сэр.
- Ну ладно, - сказал обескураженный Флапс, - пусть войдет.
Мальчишка вышел, унося на подносе переполненную пепельницу.
- Всюду негры, - заметил Гринберг, уткнувшись носом в кофе.
- Нужно говорить "черные", - проворчал Биддль. - Так пристойнее. Или "афроамериканцы" - это все меняет, понимаешь? Сам себя не уважаешь - никто не будет.
Дверь незаметно отворилась, и в бюро проскользнул дядя Нат, который в своей прекрасной зеленой куртке походил на сушеного кузнечика.
- Добрый день, господа, - сказал он, снимая фуражку.
Он понизил голос и принял вид важный и конфиденциальный.
- Я узнал, господа, об одном сенсационном происшествии, которое наверняка заинтересует ваших читателей, господа. О происшествии абсолютно сенсационном и эксклюзивном, господа.
- Убийство? - встрепенулся Флапс, подбадривая.
- В Гарлеме есть человек, - сказал дядя Нат, - в Гарлеме есть человек, который умирает с голоду.
Флапс скорчил гримасу. Гринберг издал насмешливое карканье.
- На свете миллионы людей умирают с голоду, - сказал он, - и если вы думаете, что о каждом из них будут писать в газетах…
- Но он умирает от голода в Нью-Йорке, - настаивал дядя Нат. - В самом центре Нью-Йорка.
- Неинтересно, - отрезал Флапс. - Тысячи людей умирают от голода в Нью-Йорке. Я сам умираю от голода в Нью-Йорке. Это никого не волнует.
- В Нью-Йорке всегда так: сначала сами начинают голодать, а потом заставляют умирать с голоду других, - сказал Гринберг. - И это называют "добиться успеха".
- Но он, - сказал дядя Нат очень тихо, - он умирает от голода ДОБРОВОЛЬНО.
Воцарилась тишина. Биддль вдруг проснулся.
- То есть как добровольно? - пролепетал Флапс.
- А вот так, - сказал дядя Нат. - Он объявил голодовку.
- Почему? - хрипло спросил Гринберг.
Дядя Нат открыл рот, но ничего не сказал, а принялся усердно рыться в кармане.
- Послушайте, я записал, где же… Вот.
Он важно надел очки.
- "В знак протеста против нищеты в мире, - прочел он. - Чтобы вернуть наконец людям вкус бескровной жертвы и показать им дорогу. Чтобы в нашу эпоху унижений пробудить великое эхо братства и солидарности человеческой…"
- Ганди, - прошептал Костелло. - Нью-йоркский Ганди. Звучит хорошо. Он черный?
- Белый, - сказал дядя Нат.
- Белый Махатма Гарлема! - взревел Флапс.
Биддль рывком поднялся. Гринберг поймал его шляпу.
- Идем? - взвизгнул он.
V
Белый Махатма Гарлема
Тюльпан сидел посреди чердака на коврике перед кроватью и прял. Металлические очки вздрагивали на кончике его носа, череп был обрит наголо, простыня окутывала Тюльпана, как тога. Перед ним стояла миска с пеплом - время от времени он брал щепотку и библейским жестом посыпал голову.
- Вылитый папаша, - сказал Флапс чуть взволнованно.
Он снял шляпу. Гринберг ничего не сказал, Биддль восхищенно вздохнул. Костелло щелкнул фотоаппаратом.
- Пресса, патрон, - возвестил дядя Нат.
Тюльпан обернулся к визитерам.
- Посмотрите на меня, хорошенько посмотрите, - заявил он. - Я - холст Творца. Я - портрет современного Запада во весь рост. Я тот, для кого тщетно пел Гомер, ваял Микеланджело, считал Ньютон и думал Маркс. Да, я тот, для кого напрасно были рождены Гомер, Микеланджело, Ньютон и Маркс. Я предстаю перед вами таким, каким за двадцать веков христианства ускользнул от Баха, Иисуса и Рафаэля, как и ото всех прочих отчаянных попыток замять дело и сохранить лицо. Смотрите на меня хорошенько: я стал стройнее, на роже и на груди у меня теперь меньше растительности, чем двадцать тысяч лет назад, но, несмотря ни на что, убожество мое осталось прежним. Быть может, милосердная коммуна чернокожих Гарлема захочет сделать что-нибудь для бедного Белого, бесконечно осмеянного в своих скромных нуждах, растоптанного в своих самых мирных мечтах, ограбленного в элементарных правах, презренного по крови, эксплуатируемого до седьмого пота и такого одинокого в море вселенской ненависти, что каждого пса, вильнувшего перед ним хвостом, он почитает братом? Есть ли у вас вопросы ко мне?
- Что вы думаете о белой проблеме в Штатах? - спросил Костелло.
- Думаю, она приняла тревожные размеры.
- Вы считаете, ее можно решить?
- Да. Я твердо уверен, что со временем эта проблема сама исчезнет во всем мире.
- А что вы думаете о черной проблеме?
- Можете сказать вашим читателям, что как европеец я безгранично восхищаюсь деликатностью, с которой этот вопрос решают в Соединенных Штатах, никогда не доходя до бесчинств Дахау, Бельзена, Бухенвальда или Сталина.
- Так с нашими читателями нельзя, - запротестовал Биддль. - Мы - газета респектабельная. Нас выписывают даже несколько белых.