Лузгин, когда летал в Москву на утверждение, был неприятно поражен столичной чистотой, изобилием в магазинах, отсутствием на улицах бронемашин и колючей проволоки и полным, улыбчивым равнодушием столичных жителей к тому, что происходило за пределами Московской кольцевой дороги. Он выкроил время и забежал в известный журналистский кабачок на Гоголевском бульваре, где пообнимался и крепенько выпил, стал обвинительно рассказывать про зону и добился лишь сочувственных мычаний между рюмками, а один, в бороде потомственного либерала, спросил его: "Сам видел или с чужих слов вещаешь?" После обмена Чечни на долги в Москве ничего не взрывалось. А разве не так было в Тюмени всего лишь несколько лет назад, когда и война на юге, и война на Кавказе, и новая война на Балканах для большинства тамошних жителей оставались только картинками в телевизоре и поводом для разговоров, и если бы не телевизор (газеты давно уж никто не читал, разве что местные), войны бы не существовало вовсе. От пьянства на дорогах в год погибало больше, чем в Чечне… И даже принятие думой продавленного Западом закона об охране инвестиций - иначе санкции, блокада экспорта - поначалу все восприняли нормально, и лишь когда американский армейский спецназ высадился в Нижневартовске и вместе с нашими омоновцами взял штурмом захваченное профсоюзом здание нефтяной компании (спецназ лишь командовал, друг в друга стреляли свои), все ахнули и забурлили, пошли первые митинги "Русской России", и вот чем все закончилось.
"Сам видел или с чужих слов вещаешь?.." Многое Лузгин действительно видел сам, но главного не видел и вот решил наконец посмотреть. Если хочешь быть объективным, если искренне желаешь увидеть и понять… "Что увидеть, что понять?" - спросил себя Лузгин. Как люди убивают людей? Выстрели сегодня те психи не в "пешку", а в "уазик", то разве он успел бы хоть что-нибудь понять, прежде чем его, Лузгина, разорвало бы в клочья гранатой?
Дверь потихоньку, без стука отворилась, и в комнату сначала заглянул, а после весь проник со шкодливым видом Воропаев. Правая рука его была глубоко засунута за левую полу расстегнутого бушлата, и будь он наемным убийцей, он бы извлек сейчас оттуда пистолет, но Коля-младшой был просто отличным парнем: он вытащил бутылку и сел напротив - на кровать, стараясь не слишком скрипеть пружинами.
- Я смотрю, вы не спите, Василич, - в голос, не таясь, произнес Воропаев. - Как насчет грамульки перед сном?
- Всегда, - радостно отозвался Лузгин. Коля поставил бутылку на тумбочку, достал из карманов бушлата пару мутного вида стаканов.
- Подъем перенесли на час, - сказал Воропаев, разливая водку и объясняя свой визит. - В темноте все равно не пойдем, пусть хоть пацаны выспятся нормально… Ну что, Василич, с крещением вас - в смысле, с боевым.
- Да ну тебя, Коля, - скривился Лузгин, поднимая стакан. - Грешно смеяться над старым больным человеком. - И выпил. Воропаев тоже выпил, хлопнул себя по лбу и вытащил из кармана сверточек с закуской: два ломтя хлеба с полосками желтого сала.
- Не, ты зря, Василич, - с набитым ртом и уже переходя на "ты" серьезно сказал Воропаев. - Сколько раз ходили первый раз в самом начале машину потеряли.
- Это я невезучий.
- Сплюнь, сплюнь! - сурово приказал ему Коля-младшой.
- Извини, это ничего, что я вас на "ты" называю?
- Валяй, - небрежно разрешил Лузгин и сказал: - Тьфу-тьфу-тьфу… А вообще бывало?
- Что бывало?
- Ну, с машинами…
- А как же, - простенько ответил Воропаев и добавил, наливая, что на марше их не жгли ни разу, а вот на блокпостах сгорели две машины и еще одну пришлось бросить: салага-водитель двигун запорол, застряв весной в раскисшем поле под деревней Казанлык.
- А летом, во время боев?
- Ну, там отдельный счет… За вас, Василич.
- За нас, Коля, за нас… Уф-ф… Тяжело было летом? - спросил Лузгин, вытирая запястьем скользкие губы.
- Да веселого мало… - Воропаев достал сигареты. - У меня случай был. Идем колонной, дорога полевая и два пригорка слева - справа. И, как назло, как раз между пригорками "Урал" заглох. Я на "пешке" замыкающей, люди - на броне, командую водителю: "Слева обходи!". Тот стал обходить и круто забрал, лезет вверх и лезет, "пешка" уже боком стоит. Ну, думаю, сейчас! Дал команду: "К машине!". Пацаны кто куда. И точно: еще метров пять проехал и набок, через башню, блин, два раза перевернулся и прямо в борт "Уралу". У того от удара оба моста снесло, бросить пришлось. А "пешка" ровно на гусеницы встала и ползет дальше вперед, даже двигун не заглох. Вот так вот бывает, Василич. Безо всяких "духов" мог людей угробить на ровном месте.
- Ну да, на ровном, - сказал Лузгин, и оба рассмеялись. Лузгин тоже закурил и стал оглядываться в поисках пепельницы, но Воропаев махнул ладонью: давай, мол, на пол, потом уберут, а в подтверждение бросил окурок и растер его ботинком.
- Утром, значит, Василич, делаем так… - Воропаев стал объяснять, что утром они пойдут тремя группами, повзводно, Елагин со своими прямо на Казанку, Воропаев левее, а прапорщик Лапин - правее главного шоссе, вот так вот веером, по три машины в группе, на каждую группу по три блокпоста, там до вечера сдача-прием, они остаются, а сдавшая дежурство рота возвращается в Ишим, тут ночевка-заправка и утром послезавтра на Тюмень.
- Я с ними, что ли? - спросил Лузгин.
- А как же? - удивился Воропаев. - Нам сказали: вас сюда и сразу обратно.
- Неправильно вам сказали, - Лузгин старался говорить спокойно и уверенно. - Туда и обратно, но с вами, Коля, с вами.
- Ну, не знаю, - заворчал Коля-младшой. - Нам сказали так…
- А ты сам подумай, - предложил ему Лузгин. - Если просто туда и обратно, то о чем мне писать? - И дожал еще, дожал, хотя и не хотел пугать младшого, но пришлось. - О чем писать-то? Как вы на марше с "пешкой" лопухнулись? Как ваш старлей без оружия бросился "пешку" спасать? Да это так я говорю, к примеру, - замахал примирительно сигаретой Лузгин, заметив темнеющий взгляд Воропаева. - Ничего такого я писать не собираюсь, я же не сволочь какая-то, Коля, но и ты меня пойми: возвращаюсь в Тюмень, а матерьяла-то нету! Зачем катался, спрашивается…
- Это вы с Елагиным решайте, - сказал Коля-младшой. - Вот завтра с ним поедете, вот завтра и решайте.
- Я бы лучше с вами поехал.
- Да я разве против? Командир так решил. Он же за вас лично отвечает. А так-то… ради бога… А можно вопрос, Василич?
- Валяй вопрос, - сказал Лузгин. Воропаев снова взял в ладонь бутылку и спросил как бы между делом:
- Вы о чем вообще писать-то собираетесь? У вас задание какое или так?
- Что, старлей забеспокоился? - вкрадчиво проговорил Лузгин. - Это он вас на разведку с бутылкой послал, а? Колитесь, Коленька, колитесь…
Воропаев молчал, вытряхивая капли над стаканами, ужасно занятый этим ответственным делом, потом сказал:
- Почему, я сам, смотрю - окно горит…
- Не любите прессу, не любите писак?
- Ну почему… - пожал плечами Воропаев. - Мы в роте-то еще ни одного не видели…
- Но все равно не любите? Отвечайте честно, Коля, врать вы не умеете.
Воропаев приподнял стакан, улыбнулся сжатыми губами и помотал головой.
- Потому что неправду пишут?
Не разлепляя губ, Воропаев качнул головой сверху вниз.
- Так нам и надо, - легко подытожил Лузгин. - Выпьем, Коля, за прессу… "Трое суток шагать… С лейкой и блокнотом, а то и с минометом…" Или огнеметом?
- Не обижайся, Василич, - сказал Воропаев. - Я ведь так, в общем.
- Все мы в общем, и даже где-то в целом.
Хлеб был хороший, с хрустящей корочкой, а сало старое, с прожилками, вязло на зубах. Лузгин проглотил его не без труда и сказал, глядя в нос Воропаеву:
- Нет никакого задания, Коля. Просто хреново мне стало, вот я и поехал. Понимаешь?
- Понимаю, - сказал Воропаев, и Лузгин ему ни на грош не поверил.
- Гак что передай Елагину, пусть не волнуется.
- Да он и не спрашивал…
- Коля, не ври, я же вижу. Я же, блин, инженер человеческих душ.
- Все обижаешься, Василич? Зря-а… Мы же это не со зла…
- Ага, проговорился! "Мы"! Ну тебя на хрен, Коля. Вконец ты, брат, запутался. - Он потянулся и шлепнул Воропаева по крепкому плечу.
Лузгин был пьян, но пьян незадиристо, мягко, и Коленька-младшой, огромный зеленый сопляк, ни черта еще не понимавший ни в жизни, ни в людях, как-то уловил этот лузгинский сентиментальный настрой и сам расслабился, обмяк на соседней кровати и даже намекнул, что может сбегать, это близко, но Лузгин отказался с недоступной для зелени мудростью старого волка, хранящего себя и молодняк к завтрашней славной охоте. Уже потом, когда Воропаев ушел, Лузгин свалился на подушку и понял, что Акела промахнулся с дозой - голова плыла, сало норовило выбраться наружу… Он вновь подумал: куда же все-таки гонял на бортовом "Урале" Воропаев? За водкой, что ли? Так ее и в Ишиме должно быть навалом! Разные мысли и версии еще побродили в его нетрезвой голове, но побродили недолго.
Утром было холодно, промозгло, подъем сыграли еще затемно, Воропаев заглянул к нему и повел завтракать. Ели кашу, пили чай, и оба отводили взгляд, понимая, что ночью на винных парах нагородили лишнего. Лузгин от неловкости и досады на себя даже не стал отпрашиваться у Елагина в воропаевскую группу и вообще вел себя сдержанно, немногословно, как и должен вести себя облеченный полномочиями официальный наблюдатель, разве что блокнот не вытаскивал, чтобы брать на карандаш недостатки. Водители подтягивали "броники" к воротам, выстраивали их на влажном асфальте привычной колонной - нос в корму, нос в корму, - солдатики курили в отдалении у бетонного забора, пока не появился прапорщик Лапин и не зарычал построение.