После распада России журналист Владимир Лузгин, хорошо знакомый читателю по трилогии "Слой", оказывается в Западносибирской зоне коллективной ответственности. Ее контролируют войска ООН. Чеченские моджахеды воюют против ооновцев. Сибирские мятежники - против чеченцев, ооновцев и федералов. В благополучной Москве никто даже не подозревает об истинном положении вещей. В этой гражданской смуте пытается разобраться Лузгин, волею журналистской судьбы оказавшийся в зоне боевых действий. Помалу он поневоле начинает сочувствовать тем, кого еще недавно считал врагом.
Присущие авторуострое чувство современности, жесткий и трезвый взгляд роднят остросюжетный роман Виктора Строгалыцикова с антиутопиями Джорджа Оруэлла и Олдоса Хаксли. Но, в отличие от прославленных западных образцов жанра, "Край" оставляет надежду. Надежду на то, что лучшие, родовые черты российского народа помогут ему остановиться у края…
Виктор Строгальщиков
Край
1
- Ты старый болван, - сказал ему полковник. - Ты знаешь о том, что ты старый болван?
- Кончай трепаться, - сказал Лузгин. - Давай подписывай.
Полковнику полагалось быть лысым и толстым, но он был маленький и худой и такой же кудрявый, как и сорок лет назад, когда суетился разыгрывающим в школьной сборной по баскетболу и откликался на прозвище Мар-чик. Лузгин не видел его все эти годы, после школы Мар-чик уехал в Новосибирск в военное училище, где-то там служил и даже воевал в Афганистане, как говорили знакомые, потом вернулся в Тюмень военпредом на оборонный завод, но они не встречались и даже не перезванивались, жили в разных слоях, и уже потом, недавно, когда всё перевернулось и смешалось, Лузгин узнал, что полковник Марченко служит комендантом в зонном комиссариате.
- Кстати, Марчик, чего ради вы все тут в камуфляже восседаете? - спросил Лузгин. - Здесь же не война.
- А его гладить не надо, - ответил полковник. - Как был ты пижонской занудой, Лузгин, так и остался.
- Давай подписывай, - сказал Лузгин.
Марченко тронул пальцем лузгинскую анкету.
- Так… Несовершеннолетних детей не имеем… Образование имеем… Воинской специальности не имеем… Ознакомлен… Ознакомлен… В общем, так, старик, - полковник взял ручку и прицелился в нос Лузгину, - только "вольня-гой", без права ношения оружия.
- Это почему же? - обиделся Лузгин. - Я ведь могу контрактником, на корреспондентов ограничений по возрасту нет, а медкомиссию я прошёл.
- Ты не медкомиссию прошёл, а справку раздобыл. И я не спрашиваю, как ты её выклянчил у наших медтёток. Пойдёшь "вольнягой", на общем довольствии. Туда и обратно. Понял? Туда и обратно.
- Не понял, - упрямо мотнул головою Лузгин. - Почему я контрактником быть не могу?
- А потому, - ласково глянул на него поверх очков маленький худой одноклассник по прозвищу Марчик, - что если тебя с контрактной книжкой поймают, то никто не посмотрит, что там написано.
Полковник длинно расчеркнулся на анкете в двух местах.
- Последний раз спрашиваю, Володя: зачем тебе это надо?
- Вернусь, отвечу, - сказал Лузгин и подмигнул.
- Марченко пальцем подвинул к нему листок по столешнице.
- И последнее, старик. Если что с тобой случится, старлею голову отрубят. Так что не подведи человека и меня не подведи.
Лузгин сложил анкету вчетверо и спрятал в карман пиджака.
- Между прочим, полковник, каким это образом ты командиром по прессе заделался?
- Поставили, вот и заделался, - сказал Марченко. - Дуй домой и собирайся. Рота с Андреевского лагеря пойдёт сразу на тракт, тебя подберут у моста через Пышму завтра в четырнадцать.
- А как же я туда доберусь?
- Да как хочешь. Пропуск и предписание получишь во втором отделе, это в конце коридора. Пожрать с собой чего-нибудь возьми. Спиртного не бери. Понял, да?
- Яволь, гер оберст! - Лузгин щёлкнул под стулом каблуками английских ботинок. Он был благодарен Марченко за помощь; хотя тому и позвонили сверху (Лузгин на всякий случай организовал такой звонок), но это была просьба, не приказ, и маленький полковник вполне мог послать его подальше, а теперь вот командирует в рейд корреспондентом воинской газеты, и Лузгин хотел обнять его по-стародру-жески, но ограничился рукопожатием, потому что ясно чувствовал презрительную жалость старого офицера-строевика к нему, штафирке-журналисту, с жиру сдуру вознамерившемуся поиграть в военные игрушки. Это было не так, не с дуру и не с жиру, но маленький полковник едва ли понял бы его, пустись Лузгин в объяснения и оправдания. Много ли ты сможешь объяснить чужому человеку, если и в себе всё до конца понять не можешь и не хочешь.
Он вышел из здания бывшей городской мэрии, где теперь располагался военный комиссариат, нырнул под металлический шлагбаум блокпоста (солдатикам лень было поднимать его для одинокого штатского) и двинулся налево, к углу Первомайской и Ленина, обходя по газону застывшую на тротуаре БМП. Трава газона была мокрой и холодной, и Лузгин подумал, что поздновато он собрался воевать, уже октябрь, а мысль пришла в июне, но долго телился, долго пил водку в компаниях, а лето шло, и вот когда уже никто - ни те, с кем пил и говорил, ни сам - уже не верил, что будет выход из питья и болтовни, - он вдруг узнал про Марчика, и всё решилось, пусть не сразу, но решилось. И странное дело: как только подал заявление, он перестал болтать и тусоваться. В отделе по связям с общественностью гражданской миссии ООН, где Лузгин числился консультантом, он отмечался ежедневно, чтоб не выгнали, быстро переписывал нормальным языком две-три бумаги, сочинённые "варягами", по большей части украинцами, прибалтами и эмигрантами из русских и не очень, заполонивших штаб "Эс-фор", настоящих иностранцев было мало, и бежал потом и прятался от всех, словно боялся, что кто-нибудь сглазит его при случайной встрече, или что сам передумает, струсит.
На центральной площади по углам тоже стояли боевые машины пехоты, только белые с синими буквами по бортам: "Эс-фор", "Сайбириен форсес", сибирские силы ООН - звучало смешно и нелепо, как смешно и нелепо смотрелась зенитная установка с радаром возле памятника Ленину: во-первых, в небе над зоной никто не летал, кроме ооновцев, а, во-вторых, орудие установили так, что, даже залети с юго-востока старый моджахедовский "МиГ-29", зенитка-автомат лупанёт в него сквозь голову вождя. Лузгин пошёл вдоль ограждения, замыкавшего площадь колючим квадратом. Холодный ветер рвал над белым домом российский триколор и белый флаг ООН, темнее прочих окон блестели бронестёкла третьего этажа - апартаменты назначенного Москвой генерал-губернатора буферной зоны и командующего сибирскими силами ООН американского бригадного генерала. Три месяца ходил сюда Лузгин и никогда не видел ни того, ни другого; отдел по связям гражданской миссии был на первом этаже, а выше Лузгина не пропускали красивые ребята в голубых касках, стоявшие на лестнице у окон. Он иногда стрелял у "голубых" настоящие американские сигареты (на чёрном рынке гнали суррогат), и дети наших эмигрантов, как правило, давали подкурить аборигену, а украинцы жопились и прогоняли с лестницы тычком приклада от себя. Казарма "голубых" располагалась здесь же, на первом этаже, в переоборудованном левом крыле с отдельным выходом в огороженный двор, и девок по ночам поднимали в окна на ремнях - "голубым" ведь платили "зелёными", полторы-две тысячи в месяц, а лузгинский гражданский паёк не тянул и на сотню. Он вдруг вспомнил, что сегодня понедельник и можно потолкаться у кассы и получить талоны на семь дней, синие талоны с белой полосой и цифрами - по ним местные ооновские служащие отоваривались в спецмагазинах, ближайший из которых находился на углу Советской и Водопроводной, где раньше был супермаркет Пассаж. Талоны хорошо менялись на рубли на каждом перекрёстке, и Лузгин частенько делал этот "чейндж", потому что в спецмагазинах выпивка была вкусной и дорогой, а в русских магазинах суровой и дешёвой.
Он было двинулся уже к воротам в ограждении и приспустил "молнию" куртки, чтобы видна была пресс-карта на шнурке, но развернулся и пошёл домой мимо разрушенного бомбой здания областного УВД. "Варяги" не стали здание восстанавливать, они вообще ничего не восстанавливали после штурма, но аккуратно прикрыли развалины цветной синтетической плёнкой на металлических лесах. А не пошёл в свою "варяжскую" контору Лузгин по причине того, что вспомнил про лежащие в кармане пиджака подписанные Марчиком бумаги. Они словно толкнули его в сердце, и этот белый дом, куда он ежедневно входил под недобрыми взглядами обычных горожан, лишённых доступа в святыню за забором, вдруг сделался ему противным и чужим, и пошли они на хрен с талонами, за ночь много не съешь и с собой не возьмёшь, то есть взять-то бы можно, но не станешь ведь жрать на глазах у своих американскую пайковую свинину из банки с самоподогревом. Как там Марченко сказал: на общем довольствии. Вот и заживём на общем довольствии с четырнадцати ноль-ноль завтрашнего дня. Прихвачу с собой, решил Лузгин, воды и пару бутербродов, съем у моста через Пышму, а дальше что будет, то будет. Вот с куревом проблема: забыл спросить у Марчика, есть ли курево в упомянутом общем довольствии. В конце концов возьму и брошу, сбудется заветная мечта исчезнувшей жены.