И вот бабушка - маленькая, сухонькая, в каком-то байковом халате, шутливо-ласково причитая, вышла навстречу нам!
Через полчаса мы ушли. Нам обоим было стыдно в глубине души краткости нашего визита - но гангстеры, которых мы усиленно изображали, никогда на какие-то там сантименты не тратят времени… Это немножечко смущало нас. Некоторое время мы шли молча. В смысле финансов всё было о’кей, даже в большей степени, чем мы рассчитывали… и та радость и простодушие, с которой бабушка поверила в нашу изощрённую ложь, также смущала нас.
Почему бабушки часто любят внуков сильнее, чем собственных детей, а те, в ответ - их сильнее, чем собственных родителей? Да потому что любовь родителей к детям не может быть свободной и безоглядной - надо, хочешь не хочешь, загонять детей в какую-то узду - те с ненавистью сопротивляются… и только у бабушек любовь свободная, безграничная!
Мы чувствовали, что могли бы вынести всё - и бабушка радостно бы нам помогала… Приятно цинично перехитрить сильного врага… но когда тебя бесконечно любят и безгранично доверяют - совесть скребёт!..
- Да-а… а я думал… у тебя бабушка другая! - смущённо кашлянув, проговорил Игорёк.
Чтоб Игорёк - и смущался… абсолютно невероятно… это бабушка его проняла!
- Да какая же другая! - поняв, что от цинизма можно немного передохнуть, радостно вскричал я. - Всегда такая была!
- А я думал… она завитая, с маникюром… сквозь зубы говорит! - задумчиво проговорил Игорёк.
- Почему это? - простодушно изумился я.
- Ну как же… всё-таки… жена академика… хоть и бывшая! - проговорил Игорёк.
Тут я мгновенно и яростно смял этот разговор, вернувшись к спасительному цинизму… такого разговора я не выносил.
Академик… муж… а где он?
Единственный раз его - седого, величественного я видел, когда мы переезжали из Казани в Москву - посадил в "ЗИМ", отвёз… куда - не помню! Есть чудесная, весёлая - временами грустная бабушка - и всё! И я её люблю! А какой-то муж, который почему-то исчез… будь он хоть разакадемик… Не надо! Это стыдливое стремление ни о чём таком не говорить было принято в нашей семье и объяснялось то ли очень высокой моралью, то ли нелюбовью к острым переживаниям… Например, только годам к тридцати я понял (не хотел раньше понимать!) - понял и мучительно содрогнулся, узнав, что старшая сестра Эля от другого отца… Зачем это знать?
Так и с дедом. Потом я, конечно, корил себя, что не пытался больше увидеть его, понять… может, через него лучше узнал бы и себя… корил я себя - но как-то вяло… не хочется попадать в болезненное - честно говоря, и о себе не хочется узнавать всего.
Однажды шёл разговор о чудесах, и бабушка рассказала:
- Было это как раз после нашей женитьбы с Василием Петровичем (как легко она это выговорила!)… Вышло, что одновременно ко мне посватались двое - Василий Петрович, обычный ещё сельский агроном, и некий Орлов… Василию Петровичу я дала согласие, а Орлову отказала… И вот - в первую же нашу ночь мы лежим с Василием Петровичем на постели - и вдруг явственно слышим в соседней комнате босые шаги. И главное - не то чтобы мерещится, потому что явственно слышим оба - босые шаги. "Ты слышишь, Василий Петрович?" Молча кивает. Шаги абсолютно уверенные, в соседней комнате - хотя входная дверь заперта была и не скрипела… "Сходи, - говорю, - Вася, посмотри!" "Ты знаешь, - шепчет, - я боюсь". Потом всё-таки решительно встал - характер у него был вспыльчивый, тяжёлый - пошёл… Запор проверил форточку… всё закрыто. Вернулся, лёг… через некоторое время снова явственные босые шаги! Ну - тут уж мы оцепенели, не сдвинуться!.. И главное - оба поняли, хотя вслух не сказали друг другу, что это шаги Орлова, по походке, что ли? - и по глазам Василия Петровича я поняла, что и он это понял… А что уж это было… - бабушка развела ладошками.
На протяжении всей этой истории я весь искрутился - встать и выйти было невежливо, потом я всё-таки встал, вышел.
- Дура! - молча, но яростно думал я. - Ну и вышла бы замуж за этого Орлова - он, видно, хоть любил… раз стал привидением… уж он бы тебя не бросил, как этот академик!..
Мысль о том, что при таком раскладе я вовсе не существовал бы на свете, как-то совершенно не охлаждала меня! Ну и пусть!.. И уж во всяком случае - молчала бы о том, как упустила своё счастье! Я метался.
Невыносимо - и сейчас невыносимо, - когда твоих близких кто-то не любит, ужасно с ними обходится… лучше - тайна… пусть это называется - стыд!
За кадром дед, конечно, существовал… Когда переехал в Москву - в его казанскую квартиру переехал профессор Лебедев, а мы - в лебедевскую… где я и родился… Да и в Ленинград, во Всесоюзный институт растениеводства родители мои, хоть и талантливые учёные, вряд ли попали бы без его помощи…
Что ещё? Три светло-серых тома его сочинений по сельскому хозяйству, по обработке почв. Ещё - протокол заседания знаменитой сельскохозяйственной конференции, на которой Лысенко громил генетиков… но выступлений деда - Василия Мосолова - при этом не было, хоть и сидел он, конечно, в президиуме - Лысенко был президентом Сельскохозяйственной академии, дед - вице-президентом… Был ли он прихвостнем Лысенко, исполнителем его воли? Навряд ли! Такого никто не говорит. И на резолюции, шельмующей генетиков, его подпись таинственно отсутствует. Хотя - почему… неизвестно! Характер, как дошло до меня, он имел самостоятельный, крутой - особенно уже будучи во славе за заслуженные труды… Фотография: приплюснутое властное лицо, седой бобрик, сановное пенсне. Что за этим? Что-то клокотало - раз умер он во время какого-то бурного заседания, почти на трибуне… Мало, конечно мало… но не надо было бабушку бросать! - мог бы догадаться, что внук будет писателем!.. Надо было для карьеры? Ерунда! Все расчёты эти обычно оказываются просчётами!
Рассказ бабушки: приехал навестить сына Валентина, ещё в молодости… стал выговаривать, что тот пижонит. - А почему бы нет? - Валентин ему отвечает. - Ты ведь сын марийского крестьянина-бедняка, а я - сын академика…
Сын, две дочери - одна из них - моя мать… Как бы всё сложилось, когда бы всё вышло иначе?.. Не знаю, не знаю как с непокорным сыном - кажется, плохо, а дочерей - мать и тётю Люду - он всё же поддерживал.
Следующее воспоминание по этой теме: сочная, тёплая, чавкающая весна… новая, гулкая, радостная акустика. С улицы - громкие голоса бредущего детсада - отвыкли от такого за зиму. В углу двора - как бывает лишь в эту пору весны - гулко и сочно хлопает маленькая дверка, и во двор входит довольно большая и какая-то торжественно медленная цепочка… не ходят люди с такими лицами просто так… я настораживаюсь! Тут как бы и первая семейная подруга - Катя Кротова, которая часто почему-то оказывается горевестницей, и какие-то важные люди из института - чувствуется, раз они идут пешком (хотя бы и по двору) - это что-то особое, исключительное! Мама как-то удивительно неопределённо взмахивает в моём направлении рукой - как понимать этот безвольный жест моей всегда волевой мамы? - и цепочка исчезает на нашей тесной лестнице. Внимание моё раздваивается… лишь через некоторое время - разобраться с напряжёнными дворовыми делами было для меня, вахлака, в то время неизмеримо важнее! - я всё же, с тревогой, являюсь домой. Горевестники, не снимая пальто, сидели на стульях. Быстро подошла бабушка - какая-то слишком спокойная, что-то из прежнего достойного воспитания проступило в ней… вдруг шмыгнула носом - и снова - совершенно спокойно:
- Аля! (к матери моей, Алевтине) Ты не помнишь - где-то тут у нас валерьянка была?!
- Василий Петрович скончался! - оттащив меня в угол, скорбно-торжественно сообщила Катя Кротова. Я быстро поворачиваюсь к бабушке. Она как бы спокойна… Ну что ж… они же и не жили уже!.. но сколько, чего и как прожили раньше - я же не знаю - и не узнаю!
Из тёмной, таинственной ниши огромного нашего буфета снимается наша семейная статуэтка - обливная, блестящая, фаянсовая: пастушок в зелёном жилете, томно склонивший головку в аккуратной короткополой шляпе к сливочному барашку, игриво вставшему рядом на дыбы… головка у пастушка - мы почему-то звали его Мишкой - часто отваливалась, её прилепляли расплавленным сургучом… за спинами Мишки и Барашка - два, тоже сливочных, скрупулёзно-извилистых сучковатых пенька: внутри пустых, и в них у нас лежит всякая дребедень… Мать накапывает валерьянку… Да-а… долго ты у нас не был, Василий Петрович… явился лишь в день смерти!
Следующее воспоминание на эту тему: пребывание в Москве, уже взрослое, не принимающее и теперешних сантиментов, не то что прошедших.
К себе домой - я у него остановился - звонит с работы брат, тот самый блистательный Игорёк… хотя в работе его, в которую он нынче впряжён… мало блеску… но не об этом речь!
- Я тут… сейчас срываюсь, - приглушённо-таинственно говорит он.
- Давай встретимся у головы (краткое название одного памятника)… ещё заеду в одну контору - и всё! Свобода!
Но до конторы оказывается ехать через всю Москву… не так уж она близка, оказывается, эта свобода!
У какого-то типично-стеклянного НИИ он покидает меня… Дальше идёт какая-то старая архитектура, зубчато-кирпичная стена…
- Это что… какой-нибудь монастырь бывший? - зная о последней его страсти - истории Москвы, - спрашиваю я его…
- Да-да… посмотри! - торопливо кивает он мне, и скрывается в стеклянной коробке, к истории Москвы, а тем более к её архитектуре, не имеющей ни малейшего отношения.
Я иду вдоль старинной стены… жадно вдыхая старые запахи… что же, интересно, за этой стеной… что-то старинное…