5. Семья
В юности кажется, что ты один-единственный такой - да разве могут быть другие такие, как ты? И стоишь ты, великан, в чистом поле один, и не уходят твои ветви ни вглубь, ни вдаль, ни в прошлое - только, может быть, в будущее - да и то не точно… могут ли ещё возникнуть такие люди, как ты?! Ну, а если есть у тебя какие-то родственники, так называемые близкие, то это так… скорее соседи - и не понять их, не приблизиться хочется к ним, а по максимуму оттолкнуться: ты один, уникальный, что общего, вообще, может быть у тебя, утончённо-ироничного, с нелепым дядькой, приехавшим из деревни в чёрном тулупе и красных галошах? Конечно, не без участия родителей явился ты на свет - это ясно - но важней, конечно же, высшие силы, вошедшие в тебя…
- Родственники?!. - только с высокомерной усмешкой можно было произносить это слово тогда…
Но - сравнивая ход своей жизни с ходом жизни родных, теряя с десятилетиями ощущения своей абсолютной необычности, вдруг с интересом начинаешь видеть: а-а… так вот откуда это пошло… интересно, интересно! Даже и болезни, чёрт возьми, одинаковые… даже грыжа одинаковая - паховая случилась и у меня, и у отца с разрывом примерно в два года… Гнилое поколение! - привычно вздохнёте вы. - Отец когда родился? А ты когда? Родился на двадцать девять лет позже, а по болезням почти догнал!.. Да нет - дело значительно хуже, - добавлю я. - Не только я догнал по болезням, а даже обогнал! Сначала грыжа случилась у меня, отец два года снисходительно посмеивался: "Эх, ты!" - и вдруг такая же напасть случилась и у него… неожиданный зигзаг времени!.. и я уже, словно старший, утешал и инструктировал его: операция, конечно, противная, и сильно болезненная, но не опасная: сжать зубы - и выдержать! Я уже ощущал снисходительность старшего - от такого довольно трудно удержаться, похлопывал по плечу…
Да - связь, конечно, имеется. Даже в те безумные годы, когда любой дефективный с улицы казался тебе пророком по сравнению с родителями, когда родители - это лишь нравоучение, помеха, неудобство… всё равно - и тогда были рядом со мной мать, отец, бабушка - и, конечно, они слепили меня на семьдесят процентов… ну - на шестьдесят… ну - на пятьдесят!
В какую тьму, если вдуматься, уходишь ты, сколько людей двигалось, говорило, переезжало - для того, чтобы появился ты! Лица и судьбы их загадочны, темны - для меня! И я не пытаюсь поднимать архивы, боюсь, что конкретные названия мест их поселения, должностей слегка снизят ощущение таинственности, неисчерпаемой глубины жизни: ведь это главное ощущение. Но что-то знаю…
Дед бабушки (об этом я уже упоминал) был священник, - как и положено, с виду благостный, внушительный, вселяющий в окружающих уверенность, твёрдость - с элементами трепета. Сын его - бабушкин отец - Иринарх Воронцов, тоже бородатый, благообразный, и, судя по фотографии, весёлый и добродушный, священником, однако, не стал - и служил почему-то главным бухгалтером сумасшедшего дома… что побудило его не пойти по священным стопам отца? Вольнодумие ли, распространившееся в конце века, или слишком весёлый характер, или наоборот - слишком суровые, неумолимые обстоятельства жизни?.. Загадка! Когда это ещё можно было выяснить - я снисходительно пренебрегал… прадед - бухгалтер сумасшедшего дома… это произносилось лишь как шутка, как гротеск… долгие годы ради шутки, ради красного словца не жалели мы и родного отца, не говоря уже о каком-то там прадеде!.. Однако, как рассказывала бабушка, - и то место, которое занимал её отец, было местом вполне почтенным, ничуть не позорным… почему-то я даже уверен, что дед мой не обсчитывал бедных умалишённых - и в доме у вполне почтенного, весёлого и гостеприимного чиновника собиралась уютная, как бы сейчас сказали, тёплая компания, где все весело, с подтруниванием любили друг друга… Почтмейстер, полицмейстер, батюшка, доктор… особенно большим весельчаком и говоруном, по детским бабушкиным воспоминаниям, был священник… Всё же, похоже, намного теплей и уютней шла тогда жизнь! Слушая бабушку, я чуял уют слова "почтмейстер", видел его, благодушного, распарившегося у самовара, в гостях… нынче же… представить у себя в гостях начальника почты? Даже если само помещение этой конторы, надписи на стенах дышат бездушием и казёнщиной!.. а представить в гостях у нас участкового - один вид которого вызывает желание не видеть его больше никогда?.. Нет, было теплее. С завистью и тоской вижу я канувшую во тьму ту задушевную компанию у самовара.
Потом, когда бабушка - весёлая, разговорчивая, хлопотливая - появилась рядом со мной, я вовсе и не думал о том, откуда она произошла. Есть - и чудесно, у всех почти что есть бабушки, а у кого нет их - тому не повезло. Иногда лишь доходили какие-то глухие, почему-то волнующие звуки из прошлого… Дом на Кирпично-заводской улице - это ещё в Казани - до переезда на Лихачёвскую, где я и появился на свет… какой-то дом - наверное, деревянный, в глубине сада, за зарослями крапивы и бузины, скамейка на улице… у глухого чёрного забора… впрочем - может, это уже галлюцинация - почти что наверняка…
Вот мы весело разговариваем с бабушкою на кухне, со странным окном - маленьким, под потолком… потом - я вижу бабушку из оврага - это уже на селекционной станции, где летом работали и жили родители… Давно - и словно бы минуты ещё не прошло!
Вот бабушка мне делает какое-то внушение - в ней появляется какая-то старинная строгость… Дворянского воспитания у неё не было и крестьянских традиций - тоже… бабушка хоть не доучилась, но работала в маленьком городке Арске учительницей… и старинная, патриархальная строгость, манера были в ней, чувствовался другой человек, из другой эпохи - хотя человека ближе не было у меня… Оттуда же, из старины, доходили ещё какие-то обрывки… о бабушкиной, кажется, сестре-красавице… или тётке? - которая была любовницей какого-то знаменитого волжского купца… Глубже я в это дело не вникал и даже как-то уклонялся… какая-то повышенная стыдливость сопровождала меня тогда… нежеланье вникать, краснеть - я и без этого в те годы то и дело краснел!
Потом - из сильных волнений! - которых, впрочем, я всегда напряжённо ждал (и старался избегать, но тут вышло неожиданно)… из этих глубоких волнений я вспоминаю приход к бабушке в Москве вместе с моим столичным кузеном Игорем… Любимый мой московский брат Игорёк - это особое явление, о котором стоит здесь рассказать. С ним - весёлым, кудрявым, шустрым, сверхнахальным - мы впервые встретились в шесть лет, когда наша семья переезжала из Казани в Ленинград и одну ночь ночевала в семье отцовской сестры Татьяны (чей сын Игорёк) в Москве. Потом я полюбил приезжать в Москву, а точней - к Игорьку, мы полюбили друг друга… как бы два блистательных франта из двух роскошных столиц. Оба мы лет в двенадцать-четырнадцать казались себе блистательно-порочными, но Игорёк в те годы по этой части шёл значительно впереди, как, впрочем, и сама Москва блистала в те годы гораздо ярче. Благодаря везению - квартира их, правда коммунальная, находилась почти на самой улице Горького, а также благодаря темпераменту, врождённому покровительственному тону - Игорёк оказался в гуще московской жизни - не какой-нибудь гуще там марьинорощинской или шпанской замоскворецкой, - а в жизни центральной, официальной Москвы. В его классе учились - сын знаменитого мхатовского актера Абдулова Севка Абдулов, сын дирижёра Большого театра Мелик-Пашаева, внук академика Зелинского (живущего в роскошном гранитном доме на улице Горького), сын посла, кажется - Миша Игнатьев, изысканно-вежливо-шутливый, весь какой-то чистый, воздушный, отмытый… и в то же время изысканно искушённый, со снисходительной улыбкой упоминающий о какой-то Веронике Казимировне - но не с той грязно-оскорбительной, с какой говорили о бабах хулиганы, а с вежливо-выдержанной уважительной…
"Внешне у нас с нею всё очень светски!" Это покоряло меня, восхищало, вызывало светлую зависть. Вот это да - вот где по-настоящему здорово! - думал я, потягивая через соломинку с небрежным видом первый в своей жизни настоящий коктейль. Разговор заходил об Америке, о приёмах в посольствах, о разных роскошных шалостях блистательных московских вельмож. Было совершенно ясно, бесспорно, что кремлёвские звёзды будут светить этим людям всегда - они привыкли жить роскошно, и разве как-нибудь по-другому может быть? Это выглядело так же незыблемо, как помпезные высокие дома по улице Горького, казавшиеся пределом возможной роскоши и величия… Со своими высокими однокашниками Игорёк общался снисходительно-высокомерно… а может, стоило тогда подсуетиться, за что-то зацепиться - но зачем это было ему - он и так был величественен… кроме того - блистательно кончал школу, затем - институт…
И вот мы, два утомлённо-пресыщенных, промотавшихся франта (истративших выделенные нам родителями восемь рублей) шли по Москве. Игорёк снисходительно-высокомерно признался, что самый элегантный, по его понятиям, жест - это когда тросточкой цилиндр сдвигается на затылок… у нас не было ни тросточек, ни цилиндров, но мысленно мы проделывали этот жест буквально через каждые пять шагов. Высокомерно-насмешливый цинизм, отсутствие каких-либо моральных запретов, держащих в узде стадо и абсолютно бессмысленных для людей великосветских, - вот что было тогда нашим девизом. В данную минуту наш цинизм выражался в нашем мерзком намерении - "почистить родственников". Поскольку денег у нас совершенно не было, а родители Игорька (особенно отец) отличались удивительной, ужасно странной для родителей светского льва прижимистостью - путь наш лежал к другой нашей московской родственнице - тёте Люде на Каляевскую - там как раз гостила сейчас и бабушка. С цинизмом, неравномерно смешанным с любовью, я говорил Игорьку:
- Можешь быть спокоен - бабушка не подведёт!