Я ждала, что, как только мы вернемся домой, мама снова набросится на меня с руганью, а может быть, и с кулаками. Но дома она, не говоря ни слова, зажгла газ и принялась готовить мне еду, хотя время было позднее. Поставив сковороду на плиту, она вошла в комнату и, освободив один конец стола от лоскутов, стала накрывать. Я сидела на диване, куда совсем недавно она приволокла меня за волосы, и молча смотрела на нее. Я была в сильном замешательстве, так как она не только не упрекала меня, но даже старалась показать всем своим видом, что она чему-то очень рада и довольна. Кончив накрывать на стол, она пошла в кухню и немного погодя вернулась, неся сковороду.
- Садись, поешь.
По правде говоря, я была сильно голодна. Я смущенно подошла и села на стул, который мама заботливо мне придвинула. На сковороде была необычная еда: кусок мяса с яичницей.
- Мне много, - сказала я.
- Ешь… это полезно… тебе надо поесть, - ответила она.
Мне казалось странным это ее внимание ко мне, в нем была, пожалуй, насмешка, но не чувствовалось никакой враждебности. Немного погодя она с еле заметным ехидством спросила:
- А Джино и не подумал накормить тебя?
- Мы заснули, - ответила я, - а потом уже было поздно.
Она ничего не сказала, а только стояла и смотрела, как я ем. Так было всегда: она подавала мне еду и смотрела на меня, а потом сама шла есть на кухню. Она никогда не садилась вместе со мной за стол, ела она мало - или то, что оставалось после меня, или то, что похуже. Мама смотрела на меня, как на дорогую и хрупкую вещь, единственную вещь, которой она владеет и с которой надо обращаться осторожно и аккуратно, и эта ее ласковая услужливость и преклонение уже давно перестали меня удивлять. Но на сей раз ее спокойствие и довольный вид вызвали во мне смутную тревогу.
- Ты сердишься на меня за то, что мы с Джино… Но он обещал жениться на мне… и мы скоро поженимся. Она тотчас же ответила:
- Я уже не сержусь на тебя… я сердилась потому, что прождала тебя весь вечер и очень беспокоилась… а теперь больше не думай об этом, ешь.
Ее фальшиво бодрый тон и уклончивый ответ - так обычно разговаривают с детьми, когда не хотят отвечать на их вопросы, вызвали во мне сильное подозрение.
- А почему не думать? Ты не веришь, что он женится на мне? - допытывалась я.
- Конечно, верю, но сейчас лучше поешь.
- Нет, ты не веришь.
- Не бойся, верю… ешь.
- Я не буду есть, пока ты не скажешь правду, - заявила я раздраженно, - почему у тебя такой довольный вид?
- Ничего подобного.
Она взяла пустую сковороду и унесла ее на кухню. Я дождалась, когда она вернется, и снова спросила:
- Ведь ты довольна?
Мама долго молча смотрела на меня и потом очень серьезно ответила:
- Да, я довольна.
- Но почему?
- Потому что теперь я наверняка знаю: Джино на тебе никогда не женится и бросит тебя.
- Неправда, он сказал, что женится.
- Не женится. Того, чего он хотел, он уже добился… он не женится и бросит тебя.
- Но почему он не женится на мне?.. Объясни, пожалуйста.
- Он не женится и бросит тебя… он только позабавится с тобой и бросит, ни гроша ты не получишь от этого босяка.
- Поэтому ты и радуешься?
- Конечно… теперь я твердо знаю, что вы не поженитесь.
- Но тебе-то какая в этом корысть? - с раздражением и горечью воскликнула я.
- Если бы он хотел жениться, он не стал бы спать с тобой, - неожиданно заявила она, - я была невестой твоего отца два года, и он только перед самой свадьбой первый раз меня поцеловал, а этот поиграет с тобой и бросит. Уж поверь мне… Я даже рада, что так получилось, если бы ты вышла за него, ты бы пропала.
В глубине души я чувствовала, что мама права, и мне на глаза навернулись слезы.
- Я знаю, ты не хочешь, чтобы у меня была своя семья… ты хочешь, чтобы я вела такую жизнь, какую ведет Анджелина, - сказала я.
Анджелина жила в нашем квартале. Сперва она все меняла женихов, а потом открыто занялась проституцией.
- Я хочу, чтобы тебе было хорошо, - буркнула мама и, собрав посуду, понесла ее на кухню мыть.
Оставшись одна, я долго размышляла над мамиными словами. Я вспоминала обещания Джино, его поведение и пыталась убедить себя, что мама ошибается. Но меня смущали ее уверенность, спокойствие, ее веселый и довольный вид. Мама тем временем мыла на кухне посуду. Потом я услышала, как она поставила тарелки в буфет и пошла в спальню. Немного погодя я погасила свет и, усталая, разбитая, легла рядом с ней.
Весь следующий день я раздумывала, стоит ли говорить Джино о маминых сомнениях, и после долгих размышлений решила, что не стоит. Теперь я в самом деле опасалась, что Джино, как говорила мама, бросит меня, и я боялась повторять ему мамины слова, чтобы не натолкнуть на подобные мысли. Я впервые поняла, что женщина, которая отдалась мужчине, подчиняется ему полностью и уже не может заставить его поступать так, как ей хочется. Но я все-таки не сомневалась, что Джино сдержит свое обещание, и его поведение при первой же нашей встрече укрепило мою уверенность.
Я знала, что Джино будет ко мне внимателен и очень ласков, но я боялась, что он не заговорит о свадьбе или в крайнем случае отделается общими словами. Но как только машина остановилась на шоссе на нашем обычном месте, Джино сказал мне, что намерен сыграть свадьбу не позднее чем через пять месяцев. Моя радость была так велика, что я не удержалась и сказала, невольно повторив мамины слова:
- А знаешь, что я думала?.. Думала, что ты меня бросишь после всего, что произошло вчера.
- Ты что же, считаешь меня подлецом? - спросил он возмущенно.
- Нет, но я знаю, что многие мужчины так поступают.
- Послушай, я могу и обидеться, - продолжал он, не обращая внимания на мой ответ. - Какого же ты мнения обо мне? Так-то ты меня любишь?
- Я тебя люблю, - ответила я просто, - но боялась, что ты меня не любишь.
- Разве я дал тебе повод так думать?
- Нет, но чужая душа - потемки.
- Знаешь, - сказал он вдруг, - ты меня так оскорбила, что я сейчас же отвезу тебя в мастерскую. - И он сделал вид, что собирается завести машину.
Испугавшись, я обхватила его шею руками и стала умолять:
- Нет, не сердись, я сказала просто так… забудь мои слова.
- Когда говорят такие вещи, значит, так думают… а если так думают, то, значит, не любят.
- Но я тебя люблю!
- А я тебя, стало быть, нет, - сказал он ядовито, - по-твоему, я решил позабавиться с тобой, а потом бросить… Странно, однако, что ты только теперь это заметила.
- Джино, почему ты так со мной разговариваешь? - спросила я со слезами на глазах. - Что я тебе сделала?
- Ничего, - ответил он и включил зажигание. - А теперь я отвезу тебя в мастерскую.
Машина тронулась, Джино с серьезным и хмурым лицом сидел за рулем, а я уже не сдерживала больше слез, глядя, как за окном мелькают деревья, километровые столбы и на горизонте, где кончаются поля, вырисовываются силуэты городских домов. Я подумала, как торжествовала бы мама, узнав о нашей ссоре и что Джино, как она и предсказывала, хочет оставить меня. В порыве отчаяния я открыла дверцу машины и, высунувшись наружу, крикнула:
- Остановись сейчас же, или я выброшусь!
Посмотрев на меня, он сбавил скорость и, повернув машину на боковую дорогу, остановил ее позади большой кучи щебня. Потом он выключил зажигание, потянул тормоз и, повернувшись ко мне, нетерпеливо сказал:
- Ну, давай, говори быстрее.
Я решила, что он и в самом деле хочет бросить меня, поэтому стала с жаром уговаривать его, и теперь, когда я вспоминаю свое тогдашнее волнение, оно кажется мне одновременно и смешным и трогательным. Я говорила о том, как люблю его, и даже сказала, что мне неважно, поженимся мы или нет, что я была бы счастлива остаться его любовницей. Он слушал меня с мрачным видом, качал головой и повторял:
- Нет… нет, на сегодня хватит… может быть, завтра я отойду.
Но когда я сказала, что я буду рада быть хотя бы его любовницей, он резко оборвал меня:
- Нет, или мы поженимся, или все кончено.
Мы еще долго спорили, и несколько раз он своей ужасной рассудительностью доводил меня до слез и полного отчаяния. Потом постепенно его мрачное настроение начало проходить, и наконец после бесконечных поцелуев и ласк, которые я растрачивала впустую, мне удалось, как я думала, одержать над ним победу. Я уговорила его пересесть на заднее сиденье и там отдалась ему. Я должна была бы понять, что, поступая таким образом, я не только не одерживаю победу, а становлюсь еще более зависимой от него, не говоря уже о том, что я показываю свою готовность принадлежать ему не просто из чистого порыва страсти, а лишь для того, чтобы задобрить его любой ценой, когда для убеждения одних слов мало. К этому прибегают все любящие женщины, сомневающиеся в том, что они любимы. А я была тогда ослеплена его благородством и безукоризненным поведением и не понимала, что все это не более чем его врожденное лицемерие. Он делал и говорил то, что полагается делать и говорить в данном случае.