В бывшей шумной комнате девочек оставалось только двое – Ирочка и Галка. Галкин курортный роман получился совсем удачным: за парня, с которым она здесь познакомилась, она собиралась замуж (с прежним мужем уже было подано на развод).
Катина соседка тоже укладывала свой чемодан с обильными нарядами: все ее танцевальные хлопоты оказались впустую.
В последнюю ночь перед отъездом – Катя уезжала на день раньше Ирочки – она оставалась в комнате одна. Ирочка знала об этом. Но что могла предложить ей Катя – приходи ко мне ночевать?
Уснуть Катя не смогла. Она вышла в коридор. Ах, если бы вдруг Ирочка прошла в туалет или умывальную комнату. Или бы просто за чем-нибудь вышла. Может, постучать тихонечко, вызвать и, молча, ничего не говоря, взять за руку и потащить к себе в комнату?
Катя подошла к их двери, прислушалась. Как у них тихо… Нет, шорохи какие-то, движения. Что это может быть? Ну что, прям вот так взять и постучать? Вдруг она уже спит? Галка через дверь будет спрашивать, кто там, нужно будет что-то объяснять, потом она станет будить Ирочку; та выйдет сонная, ничего не поймет: что? зачем?
Ни к чему всё это. И вообще глупо. Иди к себе и спи! – приказала себе Катя. Ах, если бы наоборот: не она, а Ирочка оставалась в комнате одна… Черт бы побрал эту Галку!
А быть может, она для нее ничего не значит? Быть может, тот ее огромный кавалер, к которому она, скорее всего, особых чувств и не питала, больше войдет в ее память, чем она, Катя, пусть даже и будоражащая в ней такое диковинное и новое, не испытанное прежде ни к одной женщине, чувство?
Почему маленькие любят всё большое? Огромный кавалер, огромный чемодан. И муж, наверное, тоже огромный. Катя даже не очень-то расспрашивала Ирочку о муже – какое это имеет значение?
Неужели она сейчас спокойно спит и ничего не чувствует? Не чувствует, как под ее дверью терзается от любви к ней и не находит себе места – нет, не влюбленный юноша, а ненормальная девчонка?
Сколько уже их было – таких "ненормальных", неудавшихся любовей! И всякий раз будто та, любимая, уносила с собой кусочек ее сердца. Но если у Кати останется даже крохотный осколок, она всё равно им будет любить.
Таиться, несуразно отшучиваться на вопросы, почему не выходит замуж, ощущать себя вечной белой вороной, инакой, удушливо краснеть в обывательских разговорах о преступности женской любви и – тяга к уединению, одиночество – что знают они, "нормальные", об этих мучениях?
Быть может, она еще встретит в своей жизни женщину…
Катя прошла в умывальную комнату, глянула на себя в зеркало.
"Остынь, – сказала она своему отображению. – Чего ты мечешься? Что тебе даст одна ночь, даже если это и случится?"
Не будет же она потом, как чеховский Гуров, ехать в другой город, разыскивать по театрам свою "даму с собачкой"…
А Ирочка? Что ж, быть может, впредь не будет так осуждающе говорить о женской любви. И прежде, чем поставить кому-либо презрительное клеймо "лесбиянка", вспомнив ее, Катю, промолчит – и то хорошо.
Только почему же так рвется сердце?
Утром, уже после завтрака, Ирочка пожаловалась Кате, что совсем не спала: Галка привела своего жениха, устроив брачную ночь.
– Пришла бы ко мне, – как можно беспечнее сказала Катя. – Ты же знаешь, я ночевала одна.
Ирочка стрельнула на нее глазами:
– Я сначала хотела, а потом… А!
Катя поняла: она испугалась.
Катю пошли провожать Ирочка и Галка. Стояли у вагона электрички, желая друг другу всего хорошего: девочкам – рожать долгожданных детей, а Кате – выйти замуж, на что она криво усмехнулась. Уже уходя, за минуту до отправления Катя наклонилась и поцеловала Ирочку в щеку. Какая нежная у нее кожа, как утонули Катины губы в мягком аромате ее лица… Как много отдала бы она за возможность обладания…
Быть может, если бы не Галка, они сказали бы друг другу больше. Но что уж теперь?
Из вагона электрички, проходя к своему месту, Катя взглянула в окно и увидела, что Ирочка, уходя было, уже от здания вокзала вдруг обернулась, беспокойно отыскивая глазами Катю, и грусть расставания, смешанная с каким-то отчаянием, прочитала Катя в этом последнем брошенном на нее взгляде неожиданно для себя самой. Катя остановилась, улыбнулась и медленно помахала рукой. Ирочка порывисто ответила ей. Вот и всё. Электричка тронулась.
Какое непростительное преступление совершила Катя прошлой ночью…
Это уже потом, дома, так мучительно Катя будет ощущать сосущую пустоту в душе. Это уже потом каждая мелочь: санаторная книжка, камешки, подобранные на берегу – рука не поднимается выбросить! – будут вызывать всё новые приступы тоски и ностальгии. Это будет потом. А пока – в электричке, в поезде, мчащем ее всё дальше от ее несостоявшегося курортного романа – Катя старалась отвлечься дорожными впечатлениями, выветрить из сердца. Почему оно такое привязчивое – эдакая обуза! Как с таким жить?
Ничего, ничего, всё это просто от одиночества. Сама же говорила: расставаться нужно легко.
1995 г.
Желаю счастья
Когда уходит любовь, бывшие любовники расстаются либо врагами (и тогда испытанные друг к другу даже лучшие чувства теряют свою ценность и значение), либо остаются друзьями, помня всё хорошее, что было. С Николь мы остались друзьями.
Но прежде мы прошли с ней все этапы уходящей любви, которые проходят многие любовные пары – эти болезненные состояния отрыва: уже срослись, были единым существом, но вот отрываешься и отрываешь – порой вместе с кровью и мясом. И, трезвея, удивляешься, что же вызывало такую нежность и страсть? За что так боготворил? Начинают выпирать все недостатки, на которые прежде смотрел сквозь пальцы. То, что прежде умиляло, начинает раздражать. Быть может, именно потому, что прежде умиляло. И с облегчением, смешанным с легкой грустью, понимаешь, что выздоравливаешь от тяжелой, но прекрасной болезни. Однако остается еще пуповина, и нужно время, чтобы она перетерлась. Всё равно ревнуешь. Считаешь, что твоя бывшая возлюбленная должна страдать. Быть одной и непременно страдать. Как страдаешь ты. Потому что когда любовь приходит – это счастье, а когда уходит – это трагедия. И как бы ни бравадился, ни хорохорился, всё равно страдаешь – тебя разлюбили! И никакие утешения (ты ведь тоже разлюбил!) не помогают. Твое самолюбие задето. И начинаешь мелко мстить. За то, что любил. И хватит ли благородства – ох! – широты души, чтобы сказать своей бывшей возлюбленной: отпускаю. И действительно, благословляя, отпустить.
Я продолжала жить у Николь: у нее была отдельная квартира, у меня не было ничего. Мы жили как муж и жена около трех лет. "Женой" была я, а это значит, что я больше старалась сохранить семейный очаг. Не получилось.
Когда в квартире атмосфера всеобщего раздражения стала невыносимой, Николь принесла откуда-то щенка таксы. Такса была девочкой (еще мужика в доме не хватало!). Николь назвала ее Нюркой.
– Пусть будет хоть какой-то предмет общей любви, – криво усмехаясь, сказала она.
Так супруги, изведя друг друга, решают обзавестись ребенком: хоть что-то связывает.
Наши с Николь души друг друга уже не принимали, но тела отвыкают медленней: поэтому иногда мы еще спали вместе. Постель мирит. Но в наших отношениях была не просто трещина, которую можно залатать постелью. Мы отходили друг от друга всё дальше и дальше, как расколовшийся надвое айсберг.
Часто слышишь досужее обывательское любопытство об однополой любви: "И как это у вас там всё происходит?" Да так же, как и у вас! Дураки. У любви нет пола. Для нее не имеет значения, какой у человеческой оболочки набор признаков.
По роду занятий Николь ей часто звонят. Обычно за вечер она несколько раз подходит к телефону. Я обратила внимание, что на некоторые звонки она уж слишком ласково отвечает. О, я хорошо помню эти ее игривые интонации, от которых я млела в начале наших отношений. Я давно от нее не слышала таких чувственных тонов голоса. После этих разговоров у нее лучились глаза, а губы едва сдерживали блаженную улыбку. Я насторожилась.
Однажды, когда Николь не было дома, зазвонил телефон. Я взяла трубку: спросили Наташу. Я почему-то сразу догадалась, что звонит именно та девочка, с которой Николь разговаривает особенно ласково. Голос у нее был приятный – мягкий, "женский". И то, что Николь назвали Наташей, означало, что эта девочка не из нашего круга. Я ответила, что ее нет, и спросила, не передать ли ей что-нибудь.
– Пожалуйста, передайте Наташе, пусть позвонит Ане, – попросила незнакомка.
– Хорошо, – сказала я.
Значит – Аня. Интересно, как будет называть ее Николь? Наверное, Аннет. Так вот почему она назвала свою таксу Нюркой.
Я не ошиблась. Когда я передала Николь просьбу Ани, та мгновенно растаяла и засветилась. Я позавидовала ей: у меня-то на горизонте совершенно никого нет.
Появление Ани напомнило мне Николь на первых этапах наших отношений: она вот также вся светилась и была ко мне бесконечно добра. У меня внутри шевельнулся червячок ревности.
С Аней она разговаривала, когда я вышла покурить – нарочно выбрала момент. Я это поняла и еще торчала на кухне, пока она не налюбезничается со своей новой пассией.
Потом она вышла ко мне, продолжая сиять.
– Почему ты не приведешь сюда эту девочку? – спросила я напрямик. – Это я тебе мешаю?
– Да нет… – смутилась Николь.
– Ты ведь знаешь, на ночку-другую я могу уйти.
– Дело не в этом… – всё еще смущаясь, сказала Николь. – Просто у нас пока ничего неизвестно.