Махоня встал из–за стола и поднялся наверх, где обитала временно горстка тех, кто разбирался со своей жизнью. Священник и Френсису предложил остаться - если он просохнет. У него будет чистая постель, чистая одежда, трехразовый харч и теплая комната на двоих с Христом, покуда он будет решать для себя вопрос "Что дальше?" Рекорд миссии принадлежал Махоне: восемь месяцев житья, а с четвертого - заведующий хозяйством, столь стоек он был в воздержании. Не пей, не кури наверху (пьяные пожароопасны), неси свою трудовую ношу и подымешься тогда, непременно подымешься в сияющие объятия Бога праведного. Кухонные добровольцы прервали работу и с торжественной жалостью пришли наблюдать изгнание молодого многообещающего собрата. Махоня спустился с чемоданом и поставил его у двери.
- Махоня, дай сигаретку, - сказал молодой человек.
- У меня нет.
- Ну скрути тогда.
- Говорю, нет у меня табаку.
- А–а.
- Ты должен уйти, Рыжик, - сказал священник.
Элен встала, подошла к Рыжику и протянула ему сигарету. Он взял ее, ничего не сказав. Элен зажгла спичку, дала ему прикурить и вернулась на место.
- Мне некуда идти, - сказал он, выдув дым мимо священника.
- Надо было подумать об этом до того, как начал пить. Ты своеволен, молодой человек.
- Мне чемодан даже некуда деть. И я забыл наверху карандаш и бумагу.
- Чемодан оставь здесь. За карандашом и бумагой придешь, когда из тебя выветрится отрава и ты сможешь говорить о себе как разумный человек.
- Штаны там остались.
- Никуда они не денутся. Никто твоих штанов не возьмет.
- Можно выпить чашку кофе?
- На пиво деньги нашлись - найдутся и на кофе.
- Куда мне идти?
- Не имею представления. Приходи трезвый, получишь еду. А теперь - ступай.
Рыжик взялся за ручку, открыл дверь, шагнул за порог. Потом вернулся и показал на чемодан:
- У меня там сигареты.
- Так забери их.
Рыжик расстегнул ремень на чемодане и, порывшись, достал пачку "Кэмела". Потом снова стянул чемодан ремнем и выпрямился.
- Если я завтра приду?..
- Завтра и посмотрим, - сказал священник, открыв дверь, и вытолкнул молодого человека в темноту.
- Штаны мои не потеряйте, - крикнул Рыжик в стекло затворившейся двери.
Френсис в новых носках первым вышел из приюта, первым тревожно заглянул за угол, где со вчерашнего вечера, все так же прислонясь к стене, сидела Сандра: ночь зашила ей глаза, как дневной птице. Френсис тронул ее твердым пальцем, она пошевелилась, но глаз не открыла. Он поглядел на полную луну - серебряный уголь, который освещал эту ночь для кровящих женщин и пенногубых безумцев, а его согревал - его же собственной огромной тенью, мостившей ему путь. Когда Сандра пошевелилась, он прикоснулся к ее щеке тыльной стороной руки и ощутил ледяной холод ее тела.
- У тебя нет там старого одеяла, или тряпок, или от какого бродяги пальто осталось - накинуть на нее? - спросил он Махоню, который стоял в тени, размышляя о неожиданной встрече.
- Что–нибудь найдется. - Махоня высвободил ключи и отпер дверь темного приюта: все огни были погашены, только на кухне еще горели и будут гореть до одиннадцати - до окончательного закрытия.
Махоня распахнул дверь и вошел, а Руди, Элен и Френсис, окружив Сандру, наблюдали за ее дыханием. На глазах у Френсиса человек двенадцать испустили последний вздох - все были бродяги, кроме отца и Джеральда.
- Может, перережем ей горло, тогда ее "скорая" заберет, - сказал Френсис.
- Не нужна ей "скорая", - сказала Элен. - Она заспать все это хочет. И даже холода не чувствует, точно вам говорю.
- Она как ледышка.
Сандра шевельнулась, повернула голову на голоса, но глаз не открыла.
- Вино есть? - спросила она.
- Вина нет, золотко, - сказала Элен.
Вышел Махоня с серой тряпкой, возможно бывшим одеялом, и шершавой этой двуличностью обернул Сандру. Он заткнул край в ворот ее свитера и соорудил вокруг головы подобие капюшона, отчего она сделалась похожа на монахиню.
- Я на нее нагляделся, - сказал Френсис и пошел прочь, из–за холода прихрамывая сильнее обычного. За ним последовали Элен с Махоней, а потом и Руди.
- Ты ее раньше знал, Махоня? - спросил Френсис. - Ну - когда она была в форме?
- Конечно. Ее все знали. По очереди. А потом она стала устраивать любовные вечеринки - так у ней это называлось, - только злобничать начала: сперва, значит, любовь, а потом искусает. Столько народу поранила, что потом только незнакомые соглашались. А потом кончила с этим, сошлась с одним ханыгой, Фредди, и с год они специализировались друг на дружке. Потом он куда–то уехал, а она - нет.
- Никто так не страдает, как покинутые возлюбленные, - сказала Элен.
- Это всё колеса, - возразил Френсис. - Полно народу страдает, а никогда не любили.
- Кто любил, страдает больше, - сказала Элен.
- Ну да. Махоня, где этот шалман? На Грин–стрит?
- Ага. Еще пару кварталов. Где раньше был "Веселый театр".
- Я ходил туда. Смотрел канканных кисок с письками.
- Френсис, веди себя прилично, - сказала Элен.
- Я приличный. Приличней меня ты за неделю ничего не встретишь.
На Грин–стрит их окружили домовые, привидения в капюшонах, Чарли Чаплин с набеленным лицом, при котелке и тросточке, и девочка в старинной громадной шляпе, которую украшала натуральной величины птица.
- Они заберут нас! - сказал Френсис. - Остерегись! - Он вскинул руки и затрясся в жуткой пляске. Дети засмеялись и заухали страшными голосами.
- Ох какой славный вечер, - сказала Элен. - Холодно, но славно, и погода ясная, правда, Френ?
- Славно, - сказал Френсис. - Все славно.
Дверь "Позолоченной клетки" вела в вестибюль бывшего театра "Веселье", превращенный в заднюю часть бара. Сам же бар изображал - отчасти пародийно - богемные пивные Нью–Йорка сорокалетней давности. Френсис уставился на пару монументальных полуодетых грудей, колыхавшихся под рыжей шевелюрой и алым ртом. Обладательница этого богатства исполняла с эстрады городские страдания: "Ты б меня не оскорблял, если б рядом Джек стоял" - голосом, настолько лишенным музыкальности, что это уже было пародией на пародию.
- Она ужасна, - сказала Элен. - Чудовище.
- Да, так себе, - сказал Френсис.
Пол был посыпан опилками, зал освещен старинными люстрами и бра, переделанными под электричество. Длинный ореховый бар с надраенной латунной подножкой и тремя сияющими плевательницами; за полупустым баром человек со стоячим воротничком, узкой бабочкой и резинками на рукавах разливал пиво по высоким бокалам, а за столами, никак территориально не выделенными в зале, сидела публика, знакомая Френсису: проститутки, бродяги, пропойцы. Среди них, за другими столами, расположились мужчины в строгих костюмах и женщины в лисьих горжетках и шляпах с птичкой - их места в зале если чем–то и выделялись, то тем только, что люди на этих местах выглядели иначе. Так что "Позолоченная клетка" сегодня была музеем противоестественного братства, и улыбка бармена приглашала бродяг Френсиса, Элен и Руди, равно как их друга в чистой рубашке Махоню, принять в этом участие.
- Вам стол, друзья?
- Пока есть бар - не нужно, - сказал Френсис.
- Так прислонись же, друг. Что будем пить?
- Лимонад, - сказал Махоня.
- Я, пожалуй, тоже, - сказала Элен.
- Это пиво прямо соблазняет, - промолвил Френсис.
- Ты сказал, не будешь пить, - напомнила Элен.
- Я сказал - вино.
Бармен придвинул к Френсису бокал и посмотрел на Руди. Руди заказал то же самое. Пианист заиграл попурри из "Она знала дни получше" и "Мой любимый свалился с Луны" и предложил тем, кто знает слова, подпевать.
- Ты похож на одного моего приятеля, - сказал Френсис бармену с пронзительной улыбкой.
Бармен с пышной, волнистой седой шевелюрой и выразительными седыми усиками ответил ему взглядом, достаточно долгим для того, чтобы разморозить память. Потом перевел взгляд с Френсиса на Махоню, тоже улыбавшегося.
- Кажется, я вас знаю, орлы, - сказал бармен.
- Тебе правильно кажется, - ответил Френсис, - только когда я тебя последний раз видел, ты не отращивал щекоталку.
Бармен погладил серебристые усики.
- Ну и напоили вы меня, ребята, в Нью–Йорке.
- Это ты поил нас в каждом баре на Третьей авеню, - сказал Махоня.
Бармен подал руку Френсису.
- Френсис Фелан, - сказал Френсис, - а это Руди–фриц. Хороший человек, но малость того.
- Люблю таких, - сказал Оскар.
- Махоня Пакер, - сказал Махоня и подал руку.
- Я помню, - сказал Оскар.
- А это Элен, - сказал Френсис. - Живет со мной, а почему - убей бог, не знаю.
- А я все так же прозываюсь Оскаром Рио, друзья, и я вас в самом деле помню. Только не пью теперь.
- Хе, я тоже, - сказал Махоня.
- А я еще не отстал, - сказал Френсис. - Подожду до пенсии.
- Он сорок лет уже как на пенсии, - сказал Махоня.
- Неправда. Сегодня весь день работал. Заколачивал деньги. Как тебе мой новый костюм?
- Красавец, - сказал Оскар. - Нипочем не отличить от тех вон франтов.
- Что франты, что бродяги - разницы никакой, - заметил Френсис.
- Только франты выглядят как франты, - сказал Оскар, - а бродяги - как бродяги. Правильно?
- Ты умный мужик, - сказал Френсис.
- Ты еще поёшь, Оскар? - спросил Махоня.
- За ужин.
- Так спой же, черт тебя подери, - сказал Френсис.
- Раз ты так вежливо просишь… - согласился Оскар и повернулся к пианисту: - "Шестнадцать".
Немедленно раздались аккорды "Шестнадцати нежных лет".