Занятия в школе рабочей молодежи происходили три дня в неделю вместо обычных шести, и то - по три урока после обеда. Для учебы в ШРМ требовалось, чтобы до обеда молодежь либо трудилась на производстве, либо мучилась состоянием здоровья, о чем в дирекции хотели справку. Состояние здоровья учеников было неважное, дирекция купалась в диковатых заключениях ортопедов по плоскостопию, отоларингологов, стоматологов и логопедов. Поневоле держали и здоровую молодежь. Она жалась по углам и изо всей силы подражала основной болезненной публике. Недужная публика одевалась изысканно, выражалась цинично, развлекалась весело и богато, директрису посадили уже после того, как Таня получила аттестат. ("Держи!" - сказала мама.) Аттестат состоял с ног до головы из пятерок.
Самые дородные ученики из обычных спецшкол, девять лет оттрубившие на задворках страны знаний, перебравшись в ШРМ, зацветали вдруг неожиданным интеллектуальным цветом и принимались, как сумасшедшие, успевать. И даже не сразу как-то умели сообразить и свыкнуться, что уже отличники. На растроганных учителей, как из сломанного рога изобилия, дуплетом сыпались снизу - подарки родителей, сверху - грамоты роно за "дело воспитания подрастающего поколения".
Тут-то, среди рабочей молодежи, Таня уже как следует поняла, - как в жизни делаются дела.
После Ирака мама элегически рассказала подруге:
- …Ужас один, представляешь, я дала им неправильный адрес. А как жалко Селима! А, Танюш? Жалко тебе Селим-мелима?
- Мне жалко, - серьезно ответила шестилетняя Таня.
- Ах, ты не поверишь, киса, вот садовник был у нас - Селим этот, они ж ведь привязчивые к белым, одежду старую у нас берут - семеро детей, ну так плакал, так плакал, а что делать? Несанкционированный контакт! - мама расширила глаза - она всегда расширяла глаза, когда дело касалось иностранцев.
Таинственный этот контакт представлялся Тане в виде ржавого пушечного дула, приставленного к груди Селим-мелима. Селим-мелим, всей душой прикипевший к семье и их далекой фотографической дочке, пах финиками, какие прямо на ветках выбирал под Новый год в посылку специально для "Танихья".
20
Наступивший день и весь следующий - Георгий живо наблюдал, как невольно Татьяна ищет глазами Саши ка, откровенно морщась, когда заслоняют. Сашулька же, совсем обалдев от прошедшей смелости, позабыл, кажется, к чему все это было. Он только принимал дурацкие позы и в беседах нес совершеннейшую дичь - мысль борзо скакала в невероятных пространствах.
На третий день, решив так, что дозрела, Георгий приступил к основной, подводной части плана.
- Алло, здравствуйте, - деловито сказал он. - Это Георгий Середа.
- Кто-кто? - в голосе Татьяны послышалось: "Наконец-то!"
- Мне необходимо с вами встретиться и поговорить об одном молодом человеке, - выдохнул Георгий. - Это очень серьезно.
Через полчаса сидел на скамейке перед фонтаном в начале Тверского. Фонтан доживал осенние дни, журчал отрывисто и грустно, по воде взволнованно кружили листы, иногда попадая под капли - и тогда, вздрогнув, ускоряли ход, торопясь выбраться из-под холодной бомбежки. Зачарованный, загляделся на беспокойную, осеннюю их игру.
- Георгий. - сказал он. едва успев вскочить, и наклонил голову навстречу Татьяне. Она любопытно стрельнула глазами, селя на скамью.
- Я вас а-ха-слушаю, - сказала она.
- Э… - Георгия вдруг охватило волнение. - Да я хотел… - начал он. - Вы, конечно, п-понимаете, о ком речь? - Он зачем-то поскреб пальцем невидимую заусеницу на брюках.
Татьяна пожала плечами.
- Да, о нем, - сказал Георгин, не в силах поднять глаз. - Оп мой друг, и ему… ему сейчас так плохо, вы пе представляете, - голос сбивался, было не совсем ясно, кому плохо, - словом, ну… вчера я вынул его из петли.
- Откуу-уда? - Татьяна повернулась всем телом.
- Я хм… То есть… Не хочу вас пугать и э-э… бить на жалость, но… - Георгий напряг морщину на лбу. - У него, понимаете… Ну, немного внимания - это же нетрудно? - он поднял наконец карие глаза. - В терапевтических, так сказать, целях?
Георгий внезапно почуял, что Татьяна не слышит слов, а попала в ритм его волнения, и теперь ои - ведет ее.
- У него, понимаете. - Георгий осмелел, - было тяжелое детство, и… словом, возможны психические отклонения.
Татьяна кивала, как под гипнозом.
- Да что вы? - сказала она, опоздав.
- Да, - скорбно подтвердил Георгий, увлекаясь. - Понимаете, он такой нервный… ну, в смысле… Два-три слова, - что вам стоит? Его мама в детстве била… м-мэ… кажется, полотенцем… - Георгий снова колупнул заусеницу на брюках. - И привычки такие, знаете, странные… Нет, так-то он хороший, общественную работу ведет… Он долго лечился, знаете ли… - Георгий посмотрел в небо. - И, знаете, почти вылечился… Очень тяжело… - он протер указательным пальцем глаз. - И, что удивительно, успеваемость - ни богу свечка, ни черту кочерга… Да и, если разобраться… - Георгий внезапно посмотрел ей прямо в лицо, - у вас сумка сползает.
- Что? Да как хоть его зовут?! - в сердцах сказала Татьяна, не сводя с него глаз и на ощупь ловя на плече сумочку.
- Кого? - удивился Георгий.
Они немного поглядели друг на друга.
- Ах, да! - спохватился Георгий, - конечно, зовут!
Его зовут! Да-да! - Георгий потерял пить. - А он не идет… Странно, - шепотом закончил он.
Татьяна, попав наконец на сумочку, встряхнула головой, словно отгоняя наваждение, отвернулась, завозилась, достала платок. Георгия осенило.
- Сашульку! - выдал он.
Татьяна повернула голову, мгновение смотрела на него, наморщив нос, потом дрогнула, уронила руку с платком и, откинувшись на спинку скамьи, рассмеялась. Вволю, откровенно и легко, как бывает, когда рухнули планы и получилась свобода.
Институт совершенно расцвел на следующий день. Институт по-прежнему волчонком возился и колобродил вокруг Татьяны, но сегодня Татьяна была у него в кармане вместе с детской улыбкой и ямкой пониже губ.
Держа за руку на прощание, уговорился: на людях сухо кивать друг другу "раз-два, давай попробуем". Татьяна было от условия опешила, но Георгий сурово разъяснил: не в его правилах афишировать отношения, особенно если… "Если что?"… Если такая девушка, как Татьяна… Тут мельтешила двусмысленность, но Таня - ребенок еще в институте - кажись, не заметила.
- Ага, так? Ладно! - сказала она.
С утра мгновенно прорезался привкус дегтя: что-то уж чересчур холодно кивнула. Зашел еще на круг - снова кивок, и дальше себе балаболит с кем-то, с каким-то ублюдком, кивок без тени тайного смысла, дьявол…
Свидание Георгий назначил через три дня.
- Есть срочная работа, - сказал он.
Георгий, и точно, был занят три дня. Взяв напрокат машинку "Москва" с визгливой кареткой, он впервые печатал на мансарде сомнительный этюд, где главный герой шлет любимой торт, потом тридцать телеграмм, потом девочку без мальчика с цветами. Этюд вышел немного натянутым, торопливым, как проза "Юности", да неважно. Важна была дата под ним - два года назад. Ее он от бил с особенным усердием, сильно вдавив палец в клавишу верхнего регистра.