17
Третий этап готовили серьезно, с полной выкладкой. Провели рекогносцировку. Дом был из тех, что в провинции назовут "обкомовский", а в столице назовут и по-хлестче: строгого изжелта-розового кирпича с аккуратными желобками вдоль кладки, он культурно высился в глубинах Сивцева Вражка среди сомнительных построек середины предыдущего, бескультурного века и представлял стерильный укор творившейся вокруг коммунальной вакханалии. Он глядел с высоты десятиэтажного роста на скучную суету у подножия и на двух молодых людей, о чем-то настороженно перешептывающихся и поглядывавших на подъезд. Но надобно описать и подъезд. Он состоял из козырька, подбитого снизу темно тонированным брусом, под которым… Эх, вот бы пожить в таком подъезде!.. По обеим сторонам подъезда лежал газон, сейчас пожухший, но старательно вычесанный от листьев и прочей дряни, попадающей осенью на газоны.
Молодые люди обогнули дом и наткнулись на детскую площадку, устроенную по всем правилам дошкольного образования - с резными домиками, из которых несло мочой, с горкой, что оканчивалась за метр от земли, с длинными перекидными качелями, на которых враз отдавишь любые ноги, с лесенками, частоколом и бог знает чем еще. Все было внимательно осмотрено молодыми людьми, а также дети, резвившиеся посреди этого Диснейленда.
- Хорошо, хоть забора нет, да? - прошептал один на ухо другому.
Другой кивнул.
- А то бы атас, - прибавил первый.
Снова кивок.
- Этот знаешь домик, ну, на Рылеева? Там заборчик, да? Толщина - во? - он развел руки. - И охрана, вот куда сунуться, га-га.
Второй, поморщившись, закинул голову, внимательно оглядел окна верхних этажей, кумекая что-то, снова осмотрел детей.
- Мент идет, ну все… - сказал первый.
Второй походил под кожей желваками, хмуро проводил милиционера, наконец, разжал губы:
- Мальчика или девочку? - бросил он.
- Н-не знаю, к-как ты…
- Обоих, - отрезал второй.
18
В три часа дня в квартире номер тридцать повелительно брызнул звонок. Татьяна открыла - и отступила на шаг, пригладив копну волос.
- Они говорят они к вам дети. Вызывали? - мужским голосом спросила консьержка, которую по простоте забыли взять в расчет.
- Ко мне? Дети?
- Вы - Таня? - вклинилось снизу рыжее существо, как видно, без идеалов, с дерзкими глазами, в платьице а-ля инфанта Изабелла, только грязнее, и решительно высвободило ладонь из железной руки мужской женщины.
- Я? Да, я Таня, - уже с веселым интересом ответила Татьяна.
- Эдик, скажи, - существо вытянуло из-за спины опрятного малыша при огромном букете астр - в уровень с очками на подвязочках.
Мальчик деловито пересек порог, подошел вплотную к Татьяне, громко вздохнул раз, потом другой, плечом поправил очки и сказал Татьяне в колени:
- Это пр-р-росил пеледать… один… это-плосил-пер-ре-дать-один-глусный… - он оглянулся на сестру, та прошипела что-то и, наклонившись, немного стукнула его кулаком в поясницу.
- Один-гр-русный-модой-чиавек, - выпалил Эдик, перевел дух и повернулся уходить.
- Ц-цветы, - прошипело существо.
Мальчик послушно поворотился, другим плечом поправил очки, вздохнул очень тяжело и протянул Татьяне цветы.
- Все? - спросили сверху мужским голосом.
Татьяна, с детской улыбкой, нюхала астры, оставив
букет, вертела его туда-сюда с придирчивым любопытством.
- Вперед, - сказали сверху.
Закрыв дверь, Татьяна бросилась к окну, не забыв по дороге хлопнуть по брюху фото-собаку, к другому окну, увидела Сашульку, встала на цыпочки, прижав ненароком букет - узкие лепестки просыпались на ковер.
Сашулька принужденно шел наискосок по детской площадке ("Волнуется", - подумала Татьяна), воровато заглядывал назад, и тогда Георгий, не видный с верхотуры, матом скрежетал из-за угла и дрыгал рукой: отвернись, кретин!
Спустя минуту он же, отсчитав двадцать "Белочек" рыжей, сказал:
- Молодец. Смотри, чтоб попа не слиплась, - и похлопал для верности по месту.
Эдик с тоской проследил, куда ушли конфеты.
Когда разгляделся как следует Сашулька, Татьяна подумала: "Вот как?" С высоты, однако, он вроде оказался покрепче (Татьяна склонила голову налево, потом направо)… да, покрепче, чем когда мелькал в институте, да и ростом… (она еще приподнялась на цыпочках) посерьезнее. "Да-а", - думала она, пустившись по квартире на поиски вазы.
19
Иногда мама, приехав, бывала в духе. Тогда, усевшись на кухне и отключив телефон, она ошарашивала подругу, даму, приятную во всех отношениях, но невыездную - подробностями жизни.
- Инфантри дэй! - говорила мама и делала паузу.
- Да что ты! - заранее ужасалась подруга.
- Хм. Ин-фан-три-дэй, бож-же мой, - мама двигала подбородком и подымала чашечку с чаем, сильно поджав мизинец, так, что делалось даже странно - как это он такой с обратной стороны перпендикулярный.
- День пехоты! - переводила мама. - Можешь себе представить, киса? Это день зарплаты у нас в ООНе. Представь, наши получают в ООНе три тысячи долларов… Что ты так смотришь, киса? Погоди, слушай дальше - и сразу идут гуськом в наше посольство сдавать две с половиной. Как думаешь, за что? - Мама укладывала локти на стол и приближала лицо к подруге. - За бесплатное образование и здравоохранение, ах, чтоб вы были здоровы!
Подруга тут совершенно не могла произнести уже ни звука.
- Ну, хорошо, - горячилась мама, - пять лет контракт умножить на две с половиной в месяц, это будет… м-мэ-э… сто тридцать пять тысяч, теперь умножь на покупательную способность, допустим, джинсы тут 20 - там двести, выйдет тебе, а? Миллион триста пятьдесят тысяч! Киса… Киса, что с тобой? Ну на, на. Представляешь? Да на эту сумму… Ну все, все, отдавай чашку… Я говорю, на эту сумму не то, что вылечиться - снова родиться можно, особенно в эсэсэр. - Мама еще подальше отодвигалась от телефона. - А бухгалтерша? Нет, ты послушай, кис. Приедешь валюту сдавать, а эта змея с бородавкой так вот выглянет из окошечка… Я уж ей говорю - ты бы хоть операцию, что ли, пластическую сделала, говорю, глядеть же страшно, а она мне - не нравится, говорит, проваливай, хамка! Придешь в родное посольство кровную валюту сдавать, а тебя матом…
- Ох!..
- Именно, киса. - Мама вставала и убирала телефон в сушилку. - Ей-то, змее, всего 150 платят в месяц, так она из окошка приловчилась - пачки у нас так выхватит, так выхватит, луком дыхнет - где-то же лук дешевый находит, стерва, или высылают? - пальцы наслюнит, носом уткнется - шур-шур-шур, шур-шур-шур-шур, и еще в ведомость сто раз заглянет - все ли сдаешь…
- Подозревает!
- Ну! Четыре года уже сидит, а все не поймет, как это люди сами приходят такие деньги сдавать… Нет, кис, знаешь, операция ей не поможет, у таких снова отрастают, ну, я думаю… Да. И что потом с этими нашими долларами делают, кис? Они их, - мама стреляла глазами в сушильный шкаф и переходила на шепот, - они их в свой дырявый бюджет, вместо чтоб производительность труда или это… соцсоревнование, - мама обо всем имела свое понятие, - а ихняя производительность потому и не растет, кис! А взять кино, кис?.. Правда. По двадцать долларов соберут - за просмотр, говорят, "советского киноискусства в зале посольства". Ну, мы, понятно, доллары сдадим - и ни ногой, что я, дура, - лишний раз туда соваться…
Подруга платочком утирала глаза - ей было жалко маму, и этих в особенности двадцати долларов, и вообще работников заграницы, но отказаться, объяснила мама, и не сдавать двадцать - нельзя.
- Почему нельзя - никто не знает. Спросить - можно ли отказаться - тоже нельзя. И даже спросить, почему спросить нельзя, нельзя. Но всем и без вопросов откуда-то понятно, почему. Если ты, например, - добивала подругу мама, - вышла из комсомольского возраста… Ну посмотри на меня, кис, похожа я на комсомолку? То есть, я хотела сказать… - мама выхватывала зеркальце и цепко всматривалась. - М-да, ну неважно, так вот, если ты уже вышел, то все равно должен платить взносы долларами. Заявить, что ты уже вышел и не должен, - нельзя. Неудобно. Подумают, что хочешь и на елку сесть, и попу не уколоть, - подвела итог мама.
Нет, скажу: удивительное это дело в России - такой похмельный общественный договор, какой не снился французу Руссо.
Благоразумный человек по расторопности ищет стороной узнать, как бы это поточнее выведать, что именно запрещено выяснять, чтоб уж наверняка затвердить, о чем определенно не спрашивать. Но нет ответа. Только ветер гудит в проводах, да тучи ходят хмуро. Край суровый тишиной объят. Да, совершеннейшая русская загадка, морок и наваждение, и дознаться ничего решительно невозможно.
С десятого класса мама, приехав на месяц, энергично перевела дочь из обычной спецшколы в ШРМ - школу рабочей молодежи № 14, что на улице Горького, за испуганной гостиницей "Минск". Она прослышала, что из хороших семей теперь приводят в "шэрээм", поразилась, разведала - и точно.