* * *
Повествование Горелова не произвело особого впечатления на Титова. Степан Петрович отличался дотошностью. Он и сам любил когда-то побаловаться шахматами в свободное от работы время.
– Ну, во-первых, Капабланка не настоящий миллионер, а только зять миллионера, – резонно заметил он. – А во-вторых, вы так и не сказали, кто же стал победителем турнира.
– Не Ласкер и не Капабланка, – ответил Горелов. – Первые два места поделили между собой Ботвинник и Флор. Это стало в некотором роде неожиданностью.
– Почему же так получилось?
– Сменилось шахматное поколение, появились новые таланты, новые идеи.
Горелов помолчал.
– Пора и нам кое-что менять.
– Идеи?
– Для начала хотя бы словари. Теперь там о капиталистах и миллионерах совсем другое пишут.
Заграница, заграница…
Горелов был командирован за границу в 1955 году для сопровождения большой группы туристов в Прагу. Впервые выехать за рубеж в то время советские граждане могли только в социалистическую страну. На счастье Горелова, этой страной оказалась Чехословакия. И хотя он был прикреплен к группе в качестве второго переводчика и с туристами было много хлопот, поездка запомнилась ему как на редкость удачная.
Чехи встречали наших туристов не просто приветливо, а исключительно радушно. Еще свежа была память о войне, и люди на каждом шагу давали понять, что видят в русских освободителей от нацистской оккупации. До появления советских танков на улицах Праги оставалось целых тринадцать лет.
Горелову нравилось в Праге буквально все: и чистота гостиничных номеров, и пунктуальность обслуживания, и чешская кухня, и, разумеется, пиво. "Не хуже, чем в Германии", – заметил турист, успевший побывать в ГДР. "Славянская мягкость, помноженная на немецкую аккуратность, – подумал Горелов. – Лишь один недостаток – чересчур много мучного едят. Все эти кнедлики, роллады. Каждому чеху следовало бы парочку килограммов сбросить".
Единственное, что удручало Горелова, был вид наших туристов, бесцветно одетых, ежеминутно сбивающихся в кучу и двигающихся по улице толпой, привлекая к себе внимание прохожих. Происходило это, скорее всего, от боязни нарушить инструкцию, полученную перед выездом, и от незнания иностранных языков.
Каждый житель Праги, как правило, мог объясняться на двух-трех европейских языках, что прибавляло ему уверенности в себе. "Если знаешь язык, всегда можно как-нибудь проскочить!" – сказал Горелову по-немецки пожилой парикмахер, имея в виду частую смену оккупационных режимов.
Не без зависти Горелов был вынужден признать, что неторопливые и полноватые чехи чувствуют себя на улицах города свободно, хотя и строят социализм. "Они его лишь начали строить и не знают, во что это им выльется!" – утешал он себя.
Несмотря на повсеместные следы войны, Прага осталась в сознании Горелова как одна из красивейших столиц Европы.
О последующих поездках в Чехословакию Горелов старался не думать. Он не мог отделаться от чувства стыда, вспоминая с каким укором пражане смотрели на русских после их вторжения в страну, словно спрашивая: "За что? Что мы вам сделали?" Он не мог забыть, как однажды зашел с приятелем в пивной бар, и в ту же минуту из-за соседнего стола поднялась группа молодых людей и молча покинула помещение.
* * *
Горелов прекрасно помнил и свою первую поездку в ГДР.
Несмотря на поражение в войне, тяготы послевоенного времени и раскол Германии на две страны, трудолюбивые немцы быстро наверстывали упущенное. Во многом благодаря советским вливаниям в экономику уровень жизни в ГДР был выше, чем в других социалистических странах, но почему-то она не производила впечатления процветающего государства. "Отсутствие внутренней свободы, вот в чем дело, – догадался Горелов. – Восточные немцы слишком быстро перескочили из одной тоталитарной системы в другую".
При посещении Бах-хауза экскурсовод предложил туристам послушать запись одной из ранних пьес великого композитора. При первых же звуках музыки Горелов обомлел: неужели гитара? Оказалось, что это лютня, но манера исполнения была удивительно современной. Там же, в Бах-хаузе, произошел еще один любопытный эпизод.
– Я мог бы сыграть вам баховский этюд для тромбона, – сказал экскурсовод, – Но, к сожалению, инструмент уже более ста лет не функционирует. Пытались продуть – не получается.
– Позвольте, я попробую, – предложил молодой норвежский турист. – У меня хорошие легкие, я профессионально играю на саксофоне.
Действительно, через некоторое время тромбон заработал, но, к сожалению, концерт пришлось прервать за недостатком времени.
Посещение музеев оказало умиротворяющее действие на Горелова, но и тут он почему-то заметил неприятное. "Какие низкие потолки у них в спальнях, – удивлялся Горелов, побывав в Бах-хаузе и Шиллер-хаузе. – Неужели, как и мы, экономили на материалах?"
Не менее тягостное впечатление оставила послевоенная Румыния. Предполагался отдых у моря, но погода стояла ненастная. К тому же советским туристам разрешалось гулять только в специально отведенной социалистической зоне, заходить за пределы которой строго-настрого запрещалось. В соседней, капиталистической зоне процветали увеселительные заведения, и оттуда постоянно доносилась призывная музыка.
Чтобы развлечь изнывающих туристов, их решили повезти на экскурсию в аквариум. Аквариум оказался мрачным сооружением, где плавало множество рыб на фоне врезанного в гранит портрета румынского вождя Георгиу Дежа.
– Лучший друг рыб, – пошутил какой-то остряк, но испуганные туристы его не поддержали.
Еще одной социалистической страной, в которой Горелову довелось побывать в 60-е годы, стала заокеанская Куба – знаменитый Остров свободы. Это была весьма экзотическая республика. На улицах ее столицы Гаваны мелькали лица самых невероятных оттенков: оливкового, коричневого, медного, серого, не говоря уже о бело-розовом и иссиня-черном. Кубинцы производили впечатление людей, готовых с утра до вечера петь и танцевать прямо на проезжей части, не задумываясь о завтрашнем дне. Одевались кто во что горазд, благо погода позволяла. "Мы строим социализм!" – восклицали они, приплясывая.
Автомобили также пестрели разнообразием. Рядом с огромными, некогда роскошными, а теперь грязными и помятыми "Фордами" можно было увидеть и скромные советские "Жигули", и старенькие "Победы", и совсем уж крохотные двухместные спортивные машинки неясного происхождения. Все это двигалось, шумело, кричало, искрилось – настоящий карнавал! А вечером – любимый бар "Тропикана" с ромовым коктейлем "дайкири" и танцами "латино".
Когда же тут работать, да и зачем, если все само идет в руки? Кругом океан – полно рыбы, а на суше огромные плантации сахарного тростника. Только обрабатывать плантации некому, вот сахар и продают по карточкам. Зато свобода! И потом Фидель обещал: "Это временно!" Золотые слова.
На Острове свободы все стоило одинаково: два песо. Такси с оторванными дверцами – два песо в любой конец Гаваны; коктейль "дайкири" – два песо порция. И детские игрушки по той же цене. Правда, игрушки только по карточкам, но это, как опять же сказал Фидель, временно.
За пределами Гаваны уже не так шумно и весело, как в городе. Модный в свое время курорт Варадеро, славившийся уникальными песчаными пляжами, сделался теперь малолюдным. Горелов с удивлением наблюдал за официантами, укрывавшимися на кухне от ветра при 26° по Цельсию. "Холодно, камарадос!" – объяснил нашим туристам официант, зябко потирая руки.
Странное впечатление произвел на Горелова дом-музей Хемингуэя. Наслушавшись историй о спартанском образе жизни писателя, он ожидал увидеть скромный домик у моря, а это оказалась настоящая вилла. Комнаты отличались дорогим убранством. Особенно поразил Горелова столовый сервиз "эгоист", рассчитанный на одну персону, с множеством вспомогательных приборов: перечниц, солонок, подставочек и тому подобное. Как выяснилось, сервиз был изготовлен по заказу писателя в Италии, с изображением на каждом предмете родового герба Хемингуэев, придуманного им самим. "Зачем? Неужели ему нужно было что-то кому-то доказывать?" – недоумевал Горелов.
Под конец пребывания на Кубе Горелов чувствовал сильную усталость, как после затянувшегося спектакля. По возвращении в Москву ему хотелось поскорее выбросить из головы эту поездку. Он не думал, что когда-нибудь еще услышит приевшееся обращение "камарадос" и пожалел о своем опрометчивом обещании словоохотливому гиду Эдуардо прислать ему брошюру об Острове свободы на русском языке, "Наверное, он уже забыл про нее", – с надеждой думал Горелов.
Но не тут-то было! Прошло некоторое время, и Горелов получил рассерженное послание от Эдуардо с угрозой написать жалобу в ЮНЕСКО о невыполнении "международных культурных обязательств". "Ну и нахал! – подумал Горелов. – Только вчера революцию завершили, а ты уже соображаешь, куда жаловаться!". Но брошюру на Кубу все-таки решил отправить. "Эти фанатики на все способны, – справедливо рассудил он. – Будет орать на каждом углу "Para patria morir!", а ты расхлебывай. Так что, почесывайся, камарадос Горелов!".