* * *
Со временем поездки за границу участились, и впечатления от них утратили свежесть. В памяти остались лишь наиболее яркие штрихи и отдельные эпизоды, почему-то запомнившиеся Горелову.
На улицах Будапешта его внимание привлекло обилие крепких, спортивного вида мужчин. "Они выглядят, как триумфаторы, хотя воевали на стороне Гитлера, – отметил Горелов. – Ходят с высоко поднятой головой. Как такое могло случиться?"
Позднее, когда Горелов ближе познакомился с Венгрией и ее обычаями, он, как ему казалось, нашел разгадку этого явления. Венгры, по наблюдениям Горелова, удивительно театрализованный народ, умеющий создавать атмосферу праздника. Они обожают пение, зажигательные танцы "под скрипочку" и хорошую пантомиму. Одним словом, каждый мадьяр в душе – немножко цыганский барон. Горелов пришел в восторг, когда узнал, что роль официантов на заключительном банкете после научной конференции в Будапеште исполняли профессора. И с каким блеском они это делали! Как видно, роль триумфаторов после проигранной войны также оказалась венграм по плечу.
Поляки удивили Горелова своей набожностью. При виде храма они немедленно осеняли себя крестом, припадая на правое колено. А церквей в каждом городе видимо-невидимо. Вот и двигаются горожане по улицам, слегка ковыляя. Впоследствии Горелов так привык к этому обстоятельству, что вообще перестал его замечать.
К советским туристам поляки относились с подчеркнутым вниманием. Заметив группу наших мужчин, с унылым видом стоявших возле автобуса в своих черных драповых пальто и темных шляпах, проходивший мимо человек вежливо осведомился у Горелова: "Простите, это делегация пасторов?"
* * *
Самое сильное впечатление от первой поездки во Францию: красные герани! Горелов просто оторопел от красоты наружных балконов, уставленных вазами с крупными ярко-красными геранями. Он вспомнил захламленные балконы своего московского дома и содрогнулся. Как просто, оказывается, можно украсить улицу и сделать город привлекательным. Всего-то навсего поставить на балкон красную герань!
Горелов очень надеялся встретить в Париже какого-нибудь представителя первой волны белоэмиграции, и ему повезло. Одним из гидов по городу оказался как раз бывший эмигрант. Он четко выговаривал слова по-русски, но фразы звучали почему-то на иностранный манер. Время от времени он обращался, слегка грассируя, к шоферу, тоже русскому, со словами: "Будь добр, остановись, дорогуша", а затем давал пояснения туристам: "Наш автобус выруливает на магистраль!".
Уже позднее, когда в СССР началась перестройка, один старый белоэмигрант спросил Горелова: "Что, Горбачев у вас там взаправду или кривляется?"
* * *
Сюрприз поджидал Горелова в бельгийском городе Брюгге, где в XV веке трудился замечательный нидерландский живописец Ганс Мемлинг. При посещении художественной галереи Горелова привлекла серия мужских портретов, написанных Мемлингом на одинаковом фоне: ткани с характерным рисунком "гусиные лапки". Этот фон обычно рассматривается искусствоведами как удивительная находка мастера: строгие готические лица мужчин выгодно контрастируют с игривым рисунком ткани.
Из объяснений местного гида выяснилось, что, по-видимому, ни о каком искусно подобранном фоне речи не шло. Просто в доме Мемлинга имелась одна единственная занавеска, которая и служила постоянным фоном для всех портретов.
За пределами художественной галереи Брюгге производил впечатление богатого провинциального городка, населенного, как, впрочем, и вся Бельгия, самодовольными и неприветливыми людьми.
Соседняя Голландия показалась Горелову куда более открытой и привлекательной страной. Ее жители, которым на протяжении многих веков приходилось постоянно сражаться с наводнениями и сооружать дамбы, отличались доброжелательностью и охотно вступали в разговор.
Местный гид поведал туристам, как остроумно использовали голландцы во время второй мировой войны свои знаменитые мельницы, где скрывались жители, преследуемые немецкими оккупантами. При приближении карательных отрядов лопасти мельниц приводились в движение и останавливались в определенном положении. Это был сигнал об опасности, и беглецы быстро перемещались в чердачные помещения, на самый верх мельницы. "Ни одного случая поимки или предательства зафиксировано не было", – с гордостью произнес гид.
Горелов был, конечно, наслышан о голландских тюльпанах, но то, что он увидел, превзошло все ожидания. В Голландии очень мало свободной земли, а почва неблагоприятна для культивирования растений – сплошной песок, деревья сажать негде, вот жители и стараются украшать свои крошечные приусадебные участки цветами, кто как может. Горелова особенно восхитила одна композиция: три параллельные грядки огромных тюльпанов – черных, желтых и фиолетовых. "Ничуть не уступают французской герани", – подумал он.
* * *
Горелов хорошо помнил, как впервые увидел железобетонную стену, разделяющую столицу Германии на две части, и затем оказался в Западном Берлине. Он предполагал, что это тихий, аккуратный немецкий город, а перед ним простирался самый настоящий Лас-Вегас, с многочисленными неоновыми вывесками, ресторанами, казино и невероятно насыщенной ночной жизнью. На фоне пестрой уличной толпы нелепо выглядели одинокие фигурки скромно одетых восточных немцев, получивших разрешение навестить своих родственников в Западном Берлине. Как-то вечером Горелов наткнулся на старушку, которая едва не угодила по ошибке в один веселый дом. "Что вы здесь делаете, liebe Frau?" – полюбопытствовал он. "Да, вот, хотела тут взглянуть – mochte mal gucken", – оправдывалась старушка.
В Берлине Горелова ожидало важное дело. Ему предстояло нанести визит дочери покойного генерала фон Болля, принимавшего участие в известном мятеже 1944 года против Гитлера. Состоялся суд, и хотя вина фон Болля не была доказана, его разжаловали и отправили в ссылку, где он вскоре скончался. Горелов, собиравший материалы о восстании, попросил дочь генерала о встрече, и она охотно откликнулась на его просьбу.
Отбросив приставку "фон", Ирэн Болль окончила после войны университет и посвятила свою жизнь преподаванию истории. Горелов без труда нашел нужный дом. Это был изящный двухэтажный особняк с портиком, окруженный зеленым газоном. В дверях его встретила величественная женщина с надменным взглядом, в руках она держала небольшую тетрадь в кожаном переплете. "Здесь дневниковые записи отца, – сказала Ирэн. – Вряд ли я смогу к ним что-либо добавить. Пойдемте в дом, я покажу вам фотографии", – любезно предложила она.
Войдя в гостиную, Горелов увидел целую галерею фамильных портретов фон Боллей, таких же надменных, как хозяйка дома. Рассматривая альбом с фотографиями, он не сразу заметил, что в комнате присутствует какой-то человек, похожий на коммивояжера. Он сидел на стуле без пиджака, в брюках с подтяжками и был поглощен починкой домашней утвари. Ирэн не сочла нужным представить его гостю. Когда Горелов собрался откланяться, в комнате вдруг появилась миниатюрная женщина преклонного возраста с седыми, взбитыми вверх волосами. На ней было короткое облегающее платье ярко-бирюзового цвета, а ноги обуты в детские туфли с перемычками и белые носочки.
– Зачем ты спустилась вниз, мама? – воскликнула Ирэн. – Сядь!
Женщина беспрекословно повиновалась. Человек в подтяжках привстал было с места, но Ирэн так на него взглянула, что он тут же плюхнулся обратно.
– Пойдемте, я вас провожу, – сказала Ирэн, обращаясь к Горелову. – Ну вот, теперь вы видели все, – добавила она уже на выходе. – Этот человек – мой муж, он присматривает за мамой. Она повредилась умом, когда отца арестовали, и с тех пор ее нельзя оставлять одну. Гюнтер – ничтожество, но он делает все по дому и по-своему заботится о маме. Ну, а я могу спокойно заниматься преподаванием истории. Вы спросите, зачем это нужно Гюнтеру? В Германии до сих пор ценится общественное положение, а имя фон Болля считается незапятнанным.
"Какие персонажи! – думал Горелов, возвращаясь в отель. – Теперь я, наконец, воочию убедился, что значит "смерить взглядом"".
Никаких напарников!
Как-то раз на студенческом вечере, уже после войны, у Горелова взяли шуточное интервью.
– Ваша любимая песня?
– У меня нет любимой песни, у меня есть любимый танец.
– Какой?
– Мазурка!
– И вы хорошо ее танцуете?
– Совсем не умею, но люблю смотреть, как ее танцуют мастера.
– Вас что-то связывает с Польшей?
– Да нет. Впрочем, был у меня друг поляк, один из самых необычных людей, которых я встречал.
– Почему вы говорите о нем в прошедшем времени?
– Не знаю толком, жив он или нет, и, если жив, то где находится.
Вечер давно закончился, а на Горелова нахлынули воспоминания. Ничего не значащий вопрос неожиданно задел одну из важных страниц его жизни. Лех Ковальский! Где-то он сейчас?