* * *
Прошло немало лет, прежде чем Горелов снова услышал о Лехе. В России закончилась перестройка, и люди вновь обрели возможность ездить за границу.
Однажды Горелову позвонила незнакомая женщина, назвавшаяся Мартой, двоюродной сестрой Алика Рютеля.
– Вас разыскивает Лех, – сказала она. – Алик гостит у него сейчас в Ньюпорте. Он очень просил меня встретиться с вами.
– Приходите, пожалуйста, как можно скорее!
Женщина не заставила себя ждать. Она была маленького роста, с суетливыми, порывистыми движениями, и даже отдаленно не напоминала крупных, неторопливых Рютелей.
От Марты Горелов узнал, что в свое время Инна действительно получила официальное извещение о гибели Леха и впоследствии вышла замуж, а сыну дала свою фамилию. Сейчас живет где-то на севере.
– Она сама сообщила об этом Алику, – добавила Марта. – Насколько я знаю, больше он с ней не переписывался. А Лех женился на француженке, ее зовут Мари-Кристин. Лех очень хочет, чтобы вы приехали к нему в гости, но частные приглашения ограничены, и придется долго ждать. У вас есть другая возможность?
Возможность нашлась. К этому времени Горелов уже заслужил репутацию одного из лучших синхронных переводчиков с английского. Он без особого труда получил месячную командировку в Штаты "для дальнейшего совершенствования по специальности".
В нью-йоркском аэропорту к Горелову подошел невысокий, невзрачного вида человек в очках, с очень светлыми волосами, одетый в джинсы и куртку.
"Вы от Леха?" – чуть было не спросил Горелов.
– С приездом, Андрей! – сказал человек.
– А я тебя не сразу узнал, – ответил Горелов. Ему стало неловко.
– Ничего удивительного. Когда ты меня последний раз видел?
– В суде.
– Чего же ты хочешь? Столько воды утекло! Зато ты почти не изменился.
"Вот и обменялись любезностями", – подумал Горелов. Он все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Но когда Лех снял очки, мгновенно успокоился. Все те же лучистые глаза, проникновенный взгляд.
Они направились к выходу.
* * *
Горелов почему-то ожидал увидеть роскошный лимузин – мечту состоятельного москвича, но Лех подошел к видавшему виды старенькому "Форду". "Подстать своему хозяину, – заключил Горелов. – Богатство здесь демонстрировать не принято".
– Хорошо переносишь автомобиль? – спросил Лех. – Нам предстоит долгий путь до Нъюпорта.
– Я ведь не за рулем, а как ты?
– Привык! За прошедшие годы исколесил всю Америку. Это страна автомобилистов. Американцы пешком не ходят, даже к ближайшим соседям едут на машине, не говоря уже о покупках. У Мари-Кристин свой автомобильчик с повозкой, ездит на нем за продуктами. Ну, в путь!
Лех оказался первоклассным водителем. По дороге они только раз остановились перекусить в "Макдональдсе". Говорили мало, о том, о сём, не касаясь животрепещущих тем.
– Не знал, что ты собирался стать архитектором, – сказал Горелов.
– Видно, время пришло, – усмехнулся Лех. – После войны в Европе был огромный спрос на жилье, а денег не хватало. Парфюмерная фирма "Л’Ореаль" объявила конкурс на торговый павильон, вписанный в ландшафт, и мой проект признали лучшим. В качестве приза я получил возможность стажироваться в Америке у знаменитого архитектора Райта. Мог бы со временем создать свою мастерскую, но выбрал более надежный путь: строительство жилья для среднего класса. И сделался сам его представителем, хотя американцем так и не стал.
– Почему?
– Слишком разная система ценностей. Когда разговариваешь с европейцем нашего круга, ему не нужно объяснять, кто такой граф Альмавива или Мефистофель. Ну, и многое другое. Я, конечно, упрощаю.
– Нет, я тебя, прекрасно понимаю, Меня бы это тоже раздражало.
Они помолчали.
– Впрочем, у американцев есть чему поучиться, – продолжил Лех. – Они готовы сто раз начинать с нуля, чтобы чего-то добиться. Разорившийся миллионер будет спокойно торговать пирожками на улице или разносить пиццу, не считая это зазорным. Страна колоссальных возможностей! Но, вероятно, я слишком европеец по духу. За прошедшие годы не смог сблизиться ни с кем из американцев, а друзей, как видишь, выписываю из Москвы.
* * *
В Ньюпорт они приехали поздно вечером. На пороге дома их встретила Мари-Кристин. Она оказалась отнюдь не тонкой, изящной парижанкой, какой представлял себе ее Горелов, а крупной широкоплечей бретонкой. Голос у нее был низкий, грудной, движения резкие. Чувствовалось, что она обожает Леха. Как позднее убедился Горелов, в ее отношении к нему присутствовало что-то материнское. За столом она подвязывала ему на шею салфетку и уговаривала доесть последний кусочек.
К причудам Леха, таким как пребывание в доме друзей из России, Мари-Кристин относилась спокойно, и гости были окружены вниманием. Она вставала рано, обливалась холодной водой и бегала трусцой вокруг дома, а, когда мужчины просыпались, завтрак был уже на столе. Иногда Мари-Кристин и Лех перебрасывались между собой французскими фразами, предваряя их неизменным "cherie", но в присутствии гостя они разговаривали только по-английски.
После завтрака наступало "свободное время", как мысленно окрестил его Горелов. Они с Лехом садились в машину и направлялись к побережью Атлантического океана, выбирая какое-нибудь малолюдное место, Там, глядя на необъятную водную поверхность, можно было поговорить по душам.
Обычно первым начинал разговор Jlex в своей хорошо знакомой Горелову манере, без ненужного предисловия.
– Рассказать, как я бежал из лагеря? – спросил он.
– Мне говорили… – начал Горелов.
– Откуда им знать? – перебил его Лех. – Слушай, как было на самом деле. Мы рыли окопы под Москвой, а по окончании работ нас должны были этапировать на восток. Все тогда делалось кое-как, боялись, что вот-вот придут немцы. Охрана тоже работала спустя рукава. Поэтому план побега у меня созрел с первого же дня. Лагерь был окружен колючей проволокой, но земля вокруг отсырела. Подкоп под проволоку было сделать несложно и замаскировать его тоже.
Почему-то в голливудских фильмах из заключения бегут всегда двое. Этот прием очень популярен, он дает простор воображению, особенно если один беглец белый, а другой, для контраста, темнокожий. Но я твердо решил: никаких напарников!
Подлезть под проволоку незаметно с наступлением темноты оказалось просто. Гораздо опаснее был следующий этап – пробежка через огороды до поезда. Дело в том, что заключенных обували в резиновые сапоги со срезанными голенищами, и их легко можно было опознать. Мне удалось без приключений добежать до ближайшей станции и сразу же нырнуть в толпу, осаждавшую электричку. Поезда брали в то время буквально на абордаж. Главное, затеряться среди людей, чтобы никто не увидел твои ноги.
– А контролеры по вагонам не ходили?
– Ходили, но разве в такой давке что-нибудь разберешь? Одним словом, доехал я благополучно до Москвы и сразу же к Рютелям. Другого места у меня не было.
Лех помолчал.
– Удивительный человек Иван Карлович! Встретил меня, как ни в чем не бывало, ни единого вопроса. А у него дома жена и младший сын школьник, да еще соседи по квартире. Переобули меня и в военкомат, мол, вышел из окружения. Дальше – штрафная рота. Остальное ты знаешь.
– Тебе впору практическое пособие писать по бегству из заключения.
– И знаешь, как я бы его назвал? "Никаких напарников!"
* * *
Послеобеденное время тянулось медленно. Лех и Мари-Кристин уединялись в своих комнатах и погружались в сон, а Горелов, не привыкший к дневному отдыху, не знал, чем заняться. Он с удовольствием прогулялся бы пешком по городу, но на улицах отсутствовали тротуары. Земельные участки, на которых располагались дома, плотно прилегали друг к другу и всюду пестрели грозные надписи: "Не вторгаться в чужое владение!". Все же Леху удалось договориться с соседями, и Горелов смог беспрепятственно совершать послеобеденные прогулки к живописному озеру. При этом Лех счел нужным предостеречь его:
– Не связывайся ни с кем!
– Почему я должен с кем-то связываться?
– А вдруг он сам с тобой заговорит?
– Кто он?
– Чикано.
– Что такое "чикано"?
– Латиноамериканец.
– Да ты настоящий расист!
– Расист – не расист, но если ты ему что-нибудь не то скажешь, засудит тебя за нарушение прав человека.
– Впрочем, я бы сам охотно пошел с тобой прогуляться, – добавил Лех, но доктор запретил. После ранения легкие не тянут. Теперь могу передвигаться только на автомобиле.
* * *
И вот они снова на берегу океана.
– Алик меня огорчил, – начал Лех, словно отвечая своим мыслям, – он очень изменился.
– В каком смысле?
– Он всегда казался таким рассудительным и правильным, Я нередко сверял по нему свои представления. И тут вдруг узнаю, что во время войны он вступил в компартию. Как он мог?
– Наверное, ему было нелегко тогда, с его немецкой фамилией. Обстановка была сложная, и многие так поступали.
– Многие, но не все. Я бы никогда не поверил, что Алик может стать конформистом. У его отца трудностей было не меньше, но он не согнулся.
Лех разволновался.
– А потом Алик вдруг начал расточать неумеренные восторги по поводу всего американского, даже таких культурных дешевок как благотворительные концерты на стадионах для малоимущих.
– Почему ты не вернулся в Европу, если тебе здесь все так не нравится? – спросил Горелов.
– Очень просто: жизнь в Америке в пять раз дешевле, чем во Франции. Ну, и пространства больше – есть возможность уединиться. Кроме того, европейцы отчаянные снобы, всегда дадут тебе понять, что ты иностранец. А здесь я этого не чувствовал, даже когда начинал работать в мастерской Райта. Америка – исходно страна приезжих.
– В Польшу не тянуло?
– Ты что? Там же коммунистический режим! Впрочем, в Польше я однажды побывал, ездил повидаться с матерью. Родители у меня были правоверными коммунистами, приехали в Москву строить новый мир, ну и получили по заслугам. Отец погиб в лагере, а мать выжила. После освобождения ей удалось каким-то образом перебраться в Варшаву.
– И как встретились?
– Разговора у нас не получилось. Я ни с того, ни с сего стал ее укорять за участие в коллективизации. Она не знала, что возразить, заплакала. Одним словом, лучше бы не приезжал.
Они помолчали.
– У тебя есть семья? – неожиданно спросил Лех.
– Была попытка, но не сложилось, – ответил Горелов. – Наверное, я не прилагал к этому достаточных усилий. Меня все время старались улучшить, а я упирался.
– Знакомая картина, – сказал Лех.
* * *
Последний день в Америке. Снимок на память и дорога в аэропорт. Улыбающийся Лех долго машет на прощанье рукой.
Фотографию с Лехом Горелов бережно хранит в своем старом письменном столе, в одном конверте с маленькой, плохо выполненной фотокарточкой молодой, красивой Инны.