Герман повторял это перед судьей и заседателями. Они слушали его и делали короткие записи. Судья аккуратно вела заседание. Она задавала точные вопросы мягким, приятным голосом. В этой ее манере просматривался особый стиль.
Герман подумал, что аккуратная женщина сочувствует ему. Она даже ни разу не нахмурилась.
Произнося последнее слово, он обращался лично к ней.
– Пожалуйста, сохраните мне жизнь, я буду трудиться каждый день, выполнять самую тяжелую работу и никогда никого не подведу, – плача сказал Герман.
Перед вынесением приговора он провел чрезвычайно тяжелые для себя минуты.
В комнате для совещаний судья подала заседателям чай и стала говорить с ними.
– Вы правы, это ужасно – лишать человека жизни в таком молодом возрасте, – сказала она. – Я согласна. Но речь идет о помощи. Нужно помочь обществу, то есть всем нам, обыкновенным людям, почувствовать себя в безопасности. Дети и старики, молодежь и все, кто трудится, не должны страдать от бессилия перед преступностью. Давайте же очистим улицы и посадим цветы. Кроме того, убит работник милиции.
– Но подсудимый почти еще мальчик!
– У погибшего остались четверо, им еще меньше, – почти шепотом сказала судья. – Я не призываю вас расквитаться с убийцей, а прошу позаботиться о всех нас. Пожалуйста, подпишите приговор. Вспомните о ваших, моих и всех других детях. Их будущее зависит от нас. Пусть они никогда не узнают, что такое безжалостные, коварные личности с молотками в подъездах.
Германа привели в зал заседаний на оглашение приговора.
От волнения у него понизилось зрение.
Он видел лишь силуэт аккуратной женщины, силуэты заседателей. Не чувствовал ступней. Суставы его пальцев словно замерзли.
– К высшей мере наказания – расстрелу, – объявила судья.
Герман все слышал, но почти ничего не мог разглядеть. В зале раздавались вздохи и всхлипывания, кто-то произнес: "Невероятно!" Позже он узнал, что его мать вынесли в обмороке.
Когда его уводили, он сказал: "Я ничего не вижу". Конвойный схватил его за локоть. Ему принесли воды. В какой-то комнате усадили на стул.
– Это еще не конец, – сказал кто-то. – Напишешь прошение о помиловании, возможно, решат положительно – отменят высшую меру и назначат пятнадцать лет. Таких случаев сейчас немало.
Герман стал думать о прошении о помиловании, и зрение к нему вернулось.
В тюремной камере он увидел человека средних лет, спокойно читающего книгу. Это была камера для ожидающих казни.
Незнакомец делал вид, будто не замечает никаких перемен.
Герман спросил:
– Вы уже написали прошение?
– А тебе какое дело?
Сердце Германа сжалось от тоски и уныния. Он сел у стены и тихо заплакал.
– Жду ответа со дня на день, – неожиданно сказал незнакомец. – А ты не впадай в отчаянье. Жизнь закончится не сейчас и не завтра. Полгода и даже больше можно ни о чем не беспокоиться.
На Германа это произвело такое впечатление, что он вдруг перестал плакать.
Ему было странно видеть невозмутимость человека в такой важный момент его жизни. Он подумал, что еще недостаточно понимает все тонкости человеческого существования. Это горько осознавать. Он мог бы подумать об этом раньше. Мог бы опереться на какое-нибудь свое наблюдение или исследование и не стал бы преступником.
– Моя фамилия Бродов, – сказал незнакомец. – Не знаю, за что тебя приговорили, но можешь не рассказывать. Только скажи, виноват или нет.
– Виноват, – прошептал Герман.
– Я тоже виноват, хотя до конца этого не чувствую. Моей дочери было всего девять лет, ученица третьего класса. Двое пьяных негодяев забрали у нее жизнь. А я забрал у них.
Герман рассказал обо всем, что с ним случилось.
Бродов нахмурился. Он оказался строгой личностью.
– Ты ошибся в самом начале, – сказал он. – Романтически относился к преступникам. Слушал их гнусные рассказы о подвигах и удаче и забыл, что это дьявольщина. И теперь ты во мраке и ужасе.
Он помрачнел и продолжил:
– Многие сейчас романтизируют преступников. Мальчики, зрелые и даже пожилые люди. Преступники притягивают своей необычностью. Но что ты приобрел? Ровным счетом ничего. А этот Глен с первой минуты знал, как тебя использовать. Он хотел раздобыть пистолет. Но такие люди, как он, все делают чужими руками. Для этого они разыграли сцену с пропажей денег. Потом, я думаю, они бы тебя застрелили, как ненужного свидетеля. Чистый расчет: ты сделал черное дело и больше не нужен и за твою жизнь не присудят смертной казни. Да и где тебя искать? Ведь ты, конечно, не сказал матери, куда едешь.
Герман признался, что именно так и вышло.
– Я не знал, как все обернется, – тихо произнес он. – Если бы все повернуть обратно! Я сделал столько ужасных ошибок из-за своей молодости.
– Напиши прошение, – сказал Бродов. – Они не могут не обратить внимание на твой возраст.
На следующий день Бродову объявили о его помиловании. Вместо смертной казни назначили пятнадцать лет. От волнения Герман едва держался на ногах. Он был напуган мыслями о том, что его не помилуют.
– Желаю удачи, – сказал на прощание Бродов. – Думаю, ты доживешь до старости. Я почему-то в этом уверен.
Герман написал прошение и стал ждать.
Он попросил книги, и ему принесли "Робинзона Крузо" и "Остров сокровищ". Как в детстве, он прочитал их с большим удовольствием, а когда закончил, прочитал снова.
Но даже во время чтения его настигали унылые мысли. Ночью ему снились темные колодцы, душные, мрачные комнаты и боль. Боль во сне была тупая. Болели суставы, локти, ключицы, шея.
Однажды ему приснилось светлое, распахнутое окно. Он выглянул наружу и увидел радугу. Она была стеклянная. Ему захотелось взобраться на нее и запеть. Но, вскочив на подоконник, он проснулся. Дивный сон рассеялся, оставив надежду на избавление, самое лучшее, самое приятное для Германа чувство.
Вскоре ему снова приснился светлый сон. Герман остался доволен и даже попробовал улыбаться.
На прогулке он смотрел в небо и думал о просторе. Теперь, вынужденный жить в стеснении и видеть только стены, он дорожил каждым воспоминанием.
Еще недавно ему принадлежали лес, луг, река, то есть, как всякий местный житель, он называл их своими. На берег реки он ходил по пыльной, горячей деревенской дороге. В сухой траве пели птицы. Он хорошо помнил их голоса. А теперь у него ничего этого нет, ему не принадлежит даже собственная жизнь.
Герман давал себе клятвы.
Если его помилуют, он будет писать книги для детей и станет философом. Сочинит красивые сказки. В его голове никогда не будет темных мыслей. Ни одна темная мысль не задержится в его голове больше чем на мгновение.
Наконец к Герману пришли, чтобы сообщить о решении.
Герман держался за стену, чтобы не упасть. Его язык высох, а в ушах от напряжения раздавались щелчки.
– Ваше прошение отклонено, Пряхин, – сказали ему.
Герман видел только силуэты этих людей. Он не мог ничего сказать. Ему никто не выразил сожаления. Оставшись один, он громко заплакал, затрясся и завертел головой. А потом упал на пол и стал извиваться, как большая змея.
Ему вызвали врача.
С этого времени Герман больше никогда не думал о детских книгах.
В первые дни, когда к нему приходили, он бросался на пол в углу и кричал, что никуда не пойдет, потому что его хотят повести на казнь.
– На прогулку, – говорили ему.
Герман не верил.
– Вы хотите меня расстрелять!
– Да нет же, на прогулку.
Герман не мог есть, оставлял нетронутым даже хлеб. Его мучила невыносимая жажда. Мышцы лица неожиданно приходили в движение. Как от электрического разряда дергалась щека, прыгал глаз.
– Если не будете питаться, начнем кормить насильно, – сказал ему врач.
– Я не могу, – ответил Герман. – Я все время думаю о казни.
– Это случится не скоро, – прошептал врач, не глядя на Германа.
Герман стал съедать кашу и хлеб, но его тело все равно превратилось в щепку.
Через два месяца во сне он едва не задохнулся, когда что-то попало ему в горло. Герман упал на пол и зашелся в кашле. Оказалось, у него во сне выпал зуб.
Еще два зуба выпали спустя неделю во время завтрака.
Его зрение прыгало, как напряжение электричества в штормовую погоду. Утром и до обеда он мог видеть почти все, а вечером и сразу после пробуждения – только очертания. Читать у него не было сил, душевных сил для спокойного времяпрепровождения. Все отведенные ему часы он проводил в мрачных, тяжелых, болезненных раздумьях.
Его дыхание сделалось отрывистым, как у собаки. Шорохи заставляли его вздрагивать, вскакивать и припадать к двери. Потом, без причины, он бросался к дальней стене.
За четыре месяца у него выпало восемь зубов. Помутнели зрачки.
Однажды, стоя у двери, он вообразил, что кто-то снаружи приблизился и затих. Это его так напугало, что он закричал. Крик получился сухой, как треск ветки.
За дверью действительно стоял человек и смотрел внутрь камеры через специальное окно. Он прибыл утром и когда вошел, дежурный офицер произнес: "Прибыли, товарищ майор? Что ж, хорошо. Когда будете знакомиться – сегодня?"
– Зачем же откладывать? – ответил прибывший.
Это был среднего роста плотный человек. На нем хорошо смотрелась военная форма.
Это был исполнитель.
Он прочитал дело Германа Пряхина и захотел на него взглянуть. О возрасте Германа он не сказал ни слова. Твердость и спокойствие не покидали его ни на минуту.
Несколько офицеров, собравшись в кабинете, ждали его возвращения.
– Ну как? – спросили они.
– Нормально. Все пройдет как обычно.