Да, и здесь мы встречаем характерные элементы о’конноровской католико-символической образности, и здесь есть тема откровения, тема мессианства и пророчества. Но в данном случае это лжепророчество и лжепророчица, - ненавидящая "перемещенных" за то, что они "не похожи на других", жестокая, невежественная, глядящая "ничего не видящим взором" миссис Шортли, решившая не уступать ни пяди своей религиозной, а заодно и "американской" избранности "отсталым" пришельцам. Победа Ф. О’Коннор-реалиста и заключается в том, что она показывает теснейшую связь между духовной, религиозной нетерпимостью миссис Шортли и ее сугубо эгоистическими инстинктами собственницы, которой и видение является по ее образу и подобию, словно воплощая ненавистнические, мещанские, "разрушительные" инстинкты.
Как это часто бывает у Ф. О’Коннор, одна фигура иллюстрирует другую, схожую, но - с еще более укрупненными "родовыми" качествами. Так, миссис Шортли дополняется миссис Макинтайр, девиз которой: что одному беда - другому выгода. Для миссис Макинтайр и "Христос - перемещенное лицо". И все-таки нельзя сказать, что у нее нет бога. Ее бог - выгода, и ему она рьяно служит. Она извлекает выгоду из всего: из невежества и покорности негров-работников, из тяжелого положения поляка Гизака, бежавшего из Европы в Америку от нацистских погромов, даже из своего вдовства - оно дает ей необходимое внутреннее удовлетворение: осталась после смерти мужа с разоренной фермой, а теперь это крепкое хозяйство. О’Коннор мастерски рисует конфликт, "жертвой" которого становится миссис Макинтайр: страсть к наживе вступает в борьбу с расовой нетерпимостью. Гизак неосторожно пообещал работнику-негру Салку выдать за него замуж свою племянницу, лишь бы тот помог ему вызволить ее из концентрационного лагеря. А этого миссис Макинтайр никак не может допустить даже в мыслях. Но и рассчитать хорошего работника Гизака, способствующего процветанию фермы, она не может. И Гизак погибает, раздавленный трактором, а по сути дела, смертоносным механизмом нетерпимости, жадности и эгоизма. Рассказ подкупает удивительной правдивостью. Даже конец его не обычное в духе О’Коннор "искупление", ибо смерть Гизака, потрясшая миссис Макинтайр, все же не приводит ее к перерождению. Потеряв ферму, она с той же цепкостью и эгоизмом пытается сохранить свой последний "капитал" - убывающее здоровье…
Хотя О’Коннор - автор двух романов, она справедливо считается прежде всего мастером реалистической американской новеллы, чуткой, совершенной, "оперативной", с такими ее характерными чертами, как правдивость, использование сатирических приемов иронии и гротеска, глубокий психологизм.
Существенную роль в новелле Ф. О’Коннор играет символическая образность. Символ, по словам писательницы, - "скрытый двигатель" рассказа, таящий в себе "зерно", смысл конфликта. Символичны (и часто ироничны) имена персонажей у О’Коннор, их поступки. Движение, которым Джулиан выдергивает свою руку у опирающейся на нее матери, символизирует его грядущее отступничество от нее, когда он лишит мать и нравственной опоры. Солнце, "пронзительными" лучами освещающее фигуру Шифтлета, идущего по дороге к одинокой ферме, к "добыче", как бы предупреждает старуху хозяйку об опасности. Но она символическим жестом надвигает на глаза шляпу, словно не желая видеть очевидное. В рассказе "Хорошего человека найти не легко" символичны гротескный образ обезьяны, ловящей и поедающей блох, - символ мрачной, абсурдной безысходности и завершенности "круга", по которому мечется Изгой; символичен и образ ныне не существующего поместья - воплощения былого южного великолепия и благополучия.
Новелла Ф. О’Коннор, во многом традиционная по форме, очень современна по тематике. Ей свойственны темы все возрастающей индивидуалистической разобщенности людей в буржуазном обществе, искажения и разрушения эмоциональных связей между ними; разоблачение мещанской ограниченности, пагубности буржуазного успеха - а это темы, привлекающие внимание всей большой реалистической литературы США.
Рассказы О’Коннор прекрасно написаны, их мрачному колориту великолепно соответствует строгая, несколько ироничная манера повествования (этим, кстати, они близки новеллистике другой известной американской писательницы Д. К. Оутс). Но, несмотря на эту сдержанность, рассказ О’Коннор звучит подчас как вопль отчаяния при виде попранной, изуродованной человечности; он полон жажды другой, более возвышенной, гармоничной, исполненной братских чувств жизни.
Трудно сказать, в каком направлении развивалось бы далее творчество Ф. О’Коннор, которая не раз признавалась, что голос "дьявола" - сомнение - смущает ее, тот самый голос, который будил дух протеста в Таруотере, протеста против насилия над природой человека, и физического, и духовного. Однако бесспорно одно - ей было очень трудно примирить жесткую католическую догматику с пытливой честностью и скептицизмом реалиста.
Однажды О’Коннор спросили, почему она пишет. И, очевидно на краткий миг забыв о своей религиозной миссии, она ответила просто и лаконично: "Потому, что у меня хорошо получается". Она действительно писала хорошо: в ее рассказах и романах много жизненной правды, запечатленной в острой, гротескной форме, правды о современном американском обществе, правды, которая уже подарила миру столько честных, страстных и нужных книг. К ним относится и наследие американской писательницы Ф. О’Коннор.
Перемещенное лицо
I
Павлин шел за миссис Шортли вверх по дороге. Медленно выступая друг за другом, они вдвоем составляли целую процессию. Одолев подъем, женщина остановилась и, скрестив руки на груди, застыла на своих исполинских ногах, словно нагромождение гранитных глыб, суживающееся кверху, к двум излучающим ледяной свет голубым точкам, от пронзительного взгляда которых ничто не могло укрыться. Преисполненная неколебимой уверенности в себе, она высилась, точно великанша - хранительница здешних мест, вышедшая на шум узнать, что стряслось. Не удостаивая вниманием белесое послеполуденное солнце, которое, словно незваный гость, пряталось за зубчатой стеной облаков, она обратила свой взор на ответвлявшийся от шоссе рыжий проселок.
Павлин остановился у нее за спиной. Хвост его чуть-чуть приподнялся над землею и, ниспадая по обе стороны, будто шлейф, сверкал на солнце золотисто-зелеными и синими переливами, а сам он, откинув назад голову на длинной и тонкой, как тростинка, шее, казалось, разглядывал вдали нечто, не видимое больше никому.
Миссис Шортли смотрела, как черный автомобиль свернул с шоссе и въехал в ворота. У сарая с инвентарем, футах в пятнадцати от ворот, оба негра, Астор и Салк, бросив работу, тоже глазели на автомобиль. За большой шелковицей их совсем не было видно, но миссис Шортли все равно знала, что они там.
С крыльца навстречу машине спускалась миссис Макинтайр. Она усердно улыбалась во весь рот, однако миссис Шортли даже издали разглядела, что у нее нервно кривятся губы. Эти люди всего-навсего наемные работники, ничуть не лучше семейства Шортли или негров, а вот, поди ж ты, сама хозяйка спешит им навстречу. Вырядилась в свое лучшее платье, нацепила бусы и несется, растянув рот до ушей.
Машина остановилась на дорожке одновременно с миссис Макинтайр, и первым вышел священник - длинноногий старик в черном костюме, в белой шляпе и в рубашке с воротником задом наперед, как всегда носят священники, когда хотят, чтобы их сразу узнавали. Он-то и устроил сюда этих людей. Священник открыл заднюю дверцу, и из машины выскочили дети - мальчик и девочка, а вслед за ними неторопливо вышла женщина в коричневом платье, фигурой напоминавшая арахис. Потом отворилась передняя дверца и появился мужчина - само Перемещенное Лицо. Он был маленького роста, сутуловатый, в очках с золотой оправой.
Миссис Шортли сощурила глаза так, чтобы в поле ее зрения остался только он один, а потом постепенно включила в групповой портрет женщину с обоими детьми. Прежде всего ее поразило, что они ничем не отличались от всех других людей. Каждый раз, как она пыталась представить себе этих Перемещенных Лиц, в ее воображении возникали три медведя, идущие гуськом по дороге, в деревянных башмаках наподобие тех, какие носят голландцы, в матросских шапках и ярких куртках со множеством блестящих пуговиц. Но на этой женщине было платье, в каком миссис Шортли могла бы выйти и сама, а ребята были одеты точно так же, как все их сверстники в округе. Мужчина был в брюках защитного цвета и в голубой рубашке. Когда миссис Макинтайр с ним здоровалась, он вдруг перегнулся в поясе и поцеловал ей руку.
Миссис Шортли резким движением поднесла к губам собственную руку, но тут же ее отдернула и энергично вытерла о платье сзади. Вздумай мистер Шортли поцеловать руку миссис Макинтайр, она б наверняка послала его подальше. Конечно, мистер Шортли и не стал бы ей руку целовать. Недосуг ему такой чепухой заниматься.
Прищурившись, она вгляделась пристальней. Мальчик стоял в центре группы и говорил. Известно было, что он знает английский, потому что выучился еще в Польше, и теперь он слушал, что отец скажет по-польски, и повторял это по-английски, а потом слушал, что миссис Макинтайр скажет по-английски, и повторял это по-польски. Священник сказал миссис Макинтайр, что мальчика зовут Рудольф и что ему двенадцать лет, а девочку зовут Жужа и ей девять. По мнению миссис Шортли, имя Жужа больше подходило для жука и звучало так же странно, как если бы кто-нибудь назвал своего сына Тараканом. Ну а фамилию ихнюю вообще могли выговорить только они сами да еще, пожалуй, священник. Насколько она разобрала, их звали Гусаки. По крайней мере всю ту неделю, что они с миссис Макинтайр готовились к их приезду, они только так их и называли.