Критика современного общества "гарантированного успеха" у Ф. О’Коннор часто облачена в религиозные одежды, она усложнена аллегорией и символикой, но тем не менее остается критикой. Приверженность католической догме и тяга к реализму мирно уживаются у О’Коннор лишь до известного предела, и часто реалистическое начало вырывается из прокрустова ложа догмы
.
Когда появился второй роман О’Коннор, "Яростные разрушают", ортодоксальная католическая печать подвергла его резкой критике. Писатель-католик Роберт О. Боуэн отмечал в частности: "Это не просто не католический роман, это роман - антикатолический". Герой романа юноша Таруотер не желает подчиниться последней воле фанатика деда, который повелевает ему стать проповедником. Как и многие персонажи О’Коннор, Таруотер взыскует истины и в поисках ее обращается к своему дяде, учителю Рейберу. Но в самую трудную минуту Рейбер, сухой педант, воздвигший между собой и миром непроницаемую для чувств стену рационализма, "науки", предает племянника. Интересно отметить, что в новелле "Хромые выйдут первыми", по сути дела, задан тот же самый конфликт: между озлобленным подростком Руфусом Джонсоном и ученым педагогом Шепардом. Шепард, "знаток" детской психологии, лишает своего единственного сына Нортона, сироту, простой отеческой любви. Хотя материальных благ у мальчика предостаточно, он одинок и несчастен. Фанатик Руфус, напротив, сумел расположить к себе Нортона и заставил уверовать в существование райского блаженства. И вот - страшная расплата Шепарда за равнодушие: самоубийство Нортона, повесившегося, чтобы ускорить "встречу" с любившей его и умершей матерью там, "в вечности".
Любовь Ф. О’Коннор категорически противопоставляет рассудку. Причем, как она говорила, "любовь безрассудную, любовь, которая явно не имеет будущего и поэтому бессмысленна, любовь, которая существует потому, что этого требует сама природа любви; любовь-захватчицу, любовь-повелительницу, которая в одно мгновение превращает человека в глупца".
О’Коннор - враг не только безлюбовной рациональности, но и той ложной мудрости, что делает человека черствым себялюбцем, вроде Эсбери ("Озноб"), которого из бездны эгоизма спасает опять-таки простая, искренняя, нерассуждающая любовь матери. Нет, О’Коннор не против разума вообще, но разум должен покорно идти в упряжке веры. Такова была позиция О’Коннор, но смысл многих ее произведений - в обличении не только "холодной" власти науки, но и порабощающей человеческий дух, ломающей волю человека, не брезгующей насилием для утверждения своей духовной власти религии.
Эту противоречивость позиции и победу над католической догмой видим мы в лучших новеллах писательницы: "Соль земли", "Хорошего человека найти не легко", "На вершине все тропы сходятся". Нужно иметь в виду, что в произведениях О’Коннор всегда несколько уровней смысла. Первый - это то, что сразу бросается в глаза - главный конфликт. В рассказе "Соль земли" - это столкновение доктора философии Хулги Хоупвел с мнимым продавцом Библий. У Хулги "самое высшее образование", какое только может быть. Она уверена, что нет ничего непознаваемого, что нет бога, а есть лишь "ничто". У нее свое вероучение, по ее "выкладкам", причастность к науке уже спасение и сила, ибо позволяет видеть "суть вещей". Трагический парадокс состоит в том, что как раз об окружающем мире и людях сама Хулга ничего не знает и горько обманывается в первом же встречном - жестоком мерзавце, который питает извращенный интерес к калекам.
В начале рассказа писательница замечает, говоря о Хулге, что она "чуть скашивала льдисто-голубые глаза с таким видом, будто ослепла усилием воли и прозревать не намерена". А устами лжепродавца выносится и окончательный приговор ее "духовной слепоте": "И чего я тебе еще скажу, Хулга: ты уж не строй из себя. Заладила: ничто, ничто - да я сроду ни во что не верю". Так Фланнери О’Коннор уравнивает интеллектуальную "гордыню" с предельным невежеством и глухостью души. И жаловаться Хулге вроде бы не на что: ее неверие, только грубо и примитивно "сдублированное", обратилось против нее же. Но это - первый "уровень" смысла. Исключительная, острогротескная ситуация рассказа отнюдь не лишена социально-разоблачительного смысла и, объективно, даже того духа сомнения и неверия, которого так опасалась О’Коннор. Ведь столь несоразмерны "наказание" искалеченной в детстве Хулги и ее "преступление", состоящее главным образом в том, что она несчастна, одинока и ищет утешения в знании, а не в вере и надежде. А главное, писательница ополчается не столько против "дьявола образованности" - термин самой О’Коннор, - сколько против обывательского равнодушия и самодовольства, расхожего легковесного оптимизма мещан и собственников. Отвращение и ужас внушает О’Коннор не только лжепродавец Библий, но и миссис Фримен, которая является типичной представительницей этих "добрых" обывателей. К ней писательница испытывает прямо-таки ненависть, холодную, сдержанную и непреодолимую. Останавливает внимание и сама фамилия "Фримен", что значит "свободный человек". Характерно, что у новеллиста 20-х годов сатирика Ринга Ларднера "Фримен" - имя почти нарицательное для преуспевшего буржуа, глухого к добру, начисто лишенного сердца. "Фримен" у О’Коннор тоже пародирует представление о настоящем, "стопроцентном", американце, воплощающем деляческое трезвомыслие и мертвенность, "несвободу" духа.
В рассказе "Хорошего человека найти не легко" мы встречаемся с особенно гротескной фигурой христоборца. Герой в противовес евангельскому Христу - "Христос наоборот", воплощение зла. В разговоре с одной из своих жертв он упрекает Христа за то, что тот "перевернул все вверх тормашками": умер якобы во искупление зла и спасение человечества, а зло продолжает существовать. Более того, люди находят, по словам Изгоя, особую радость в том, чтобы причинить другому "пакость". Как и сам Изгой. Ему нипочем убить неповинных людей, в том числе грудного младенца. То, что, убив целое семейство, Изгой не испытывает "счастья" и не находит "спасения", по замыслу писательницы, очевидно, и должно доказывать несостоятельность его бунта. Однако опять за этим страшным актом "богоборчества" вырисовывается другое значение конфликта между Изгоем и несчастным семейством. Все они - в какой-то мере продукт современной "цивилизации" отчуждения и разрушенности "братских", родственных связей между людьми. Даже у бабушки сохранились лишь остатки инстинктивной привязанности к сыну, но больше всего она любит себя и в конечном счете думает среди разразившегося по ее вине несчастья только о себе. Правда, под угрозой неминуемой смерти у нее "в голове прояснилось" и она почувствовала какое-то странное родственное чувство к Изгою: "Ты ведь мне сын. Ты один из детей моих?" Но прозрение пришло слишком поздно. В ответ на человечный жест - она касается плеча Изгоя - следует трехкратный выстрел, а затем и "надгробное" слово убийцы: "Хорошая была бы женщина, если бы в нее каждый день стрелять…"
Анализируя рассказ, один из американских критиков подчеркивал его неправдоподобность: трудно себе представить, - говорил он, - что по дорогам Америки рыщут убийцы, которые, обсуждая теологические проблемы, попутно отправляют на тот свет целые семейства. Но опять-таки, каким бы невероятным ни представлялся сюжет (а он, кстати, не так уж невероятен: достаточно вспомнить документальную повесть Т. Капоте "Обыкновенное убийство"), создается впечатление значительной жизненной правды, поданной в намеренно заостренной форме. Изгой носит такое имя не только потому, что в окружающем его мире он "ни при чем"; он - жертва общества "хорошо пригнанных", которые, попавшись ему в руки, сами становятся жертвой, "искупают" безразличие общества ко всем неприкаянным.
Интересно, что и этот рассказ Ф. О’Коннор вызвал неудовольствие ортодоксальных католиков. Очевидно, им не понравилась не только "святотатственная" антитеза Изгой - Христос, но и то, что религия в данном случае - орудие социальной критики и служит таким конкретным, "мирским" целям, как разоблачение общества "чужих", общества "одиночек", о котором впоследствии напишет американский публицист Вэнс Пэккард, озабоченный распадом "добрососедских" связей между людьми в современном американском обществе.
В творчестве писательницы-южанки не могла не отозваться и проблема расовых взаимоотношений. Мы нигде не найдем у Фланнери О’Коннор "лобового", прямолинейного разоблачения расовых предрассудков. Более того, и ей, как, например, Фолкнеру, свойственна в какой-то степени тоска по прошлому, когда, казалось, расовые взаимоотношения были "упорядочены". Теперь же, под напором торгашеского "северного" духа, они, эти "патриархальные" отношения, выродились и распались. И вместе с тем писательница свидетельствует непреложность перемен и объективную необходимость и закономерность равенства. Да, она отвергает расовую агрессивность и озлобленность негритянки из рассказа "На вершине все тропы сходятся" или артиста из "Судного дня", но для нее столь же неприемлемо и высокомерное пренебрежение к "черным" мистера Хеда из "Гипсового негра". Все расовые беды имели источником именно неравенство, считает Ф. О’Коннор. Вот почему умирающую мать Джулиана "ждут" в вышней вышине и дедушка-плантатор и добрая старая няня-негритянка, а ужасный "судный день" для Тэннера, всю жизнь отвергавшего именно равенство между собой и негром, является днем возмездия: символично, что он умирает словно "в колодках" (с заклиненными между стойками перил руками) - умирает, как умирали в Америке тысячи безвестных невольников - в "колодках" рабства. О’Коннор-реалист показывает и питательную среду расовых предрассудков - мещанскую ограниченность и сознание собственного "белого" превосходства. А такая замечательная новелла, как "Перемещенное лицо", уже явный пример того, как реалистическая сторона дарования О’Коннор решительно одерживает верх над религиозным ригоризмом.