Я нашел место, где ворота были закрыты на цепь, погнулись, а я был достаточно худ, чтобы протиснуться между цепью, воротами и замком. Я огляделся и нашел "кадиллак". Года выпуска я не знал. Забрался на заднее сиденье и уснул.
Было, наверно, шесть утра, когда я услыхал, как кричит тот малыш. Ему было лет пятнадцать, и в руке он держал детскую бейсбольную биту:
- Вылезай из нашей машины, грязный бродяга!
Малыш казался напуганным. Он был в белой и теннисных туфлях, а во рту у него не было переднего зуба.
Я вылез.
Отойди назад! - завопил он. - Назад, назад!
Он замахнулся на меня свой битой.
Я медленно пошел к воротам, которые были уже открыты, правда, не настежь.
Потом из крытой толем лачуги вышел старик лет пятидесяти, толстый и заспанный.
- Папа! - завопил малыш. - Этот человек был в одной из наших машин! Я нашел его спящим на сиденье!
- Это правда?
- Да, правда, папа! Я видел, как он спал на заднем сиденье одной из наших машин!
- Что вы делали в нашей машине, мистер?
Старик был ближе к воротам, чем я, но я продолжал к ним идти.
- Я спрашиваю, что вы делали в нашей машине?
Я подошел ближе к воротам. Старик выхватил у малыша биту, подбежал ко мне и ткнул ее концом мне в живот, сильно.
- Ох! - воскликнул я. - Боже милостивый!
Я не мог выпрямиться. Я попятился назад. Увидев это, малыш расхрабрился.
- Сейчас я ему задам, папа! Сейчас я ему задам!
Малыш выхватил у старика биту и принялся ею размахивать. Он бил меня почти по всем местам. По спине, по бокам, по обеим ногам, по коленям, лодыжкам. Я только и мог, что защищать голову. Я обхватил голову руками, а он дубасил меня по рукам, по локтям. Я прислонился спиной к проволочной ограде.
- Сейчас я ему задам, папа! Сейчас я ему задам!
Малыш не останавливался. Бита нет-нет, да и добиралась до моей головы.
Наконец старик сказал:
- Ладно, хватит, сынок.
Малыш продолжал размахивать битой.
- Сынок, я же сказал, хватит!
Я отвернулся и, чтобы не упасть, ухватился за проволоку. Какое-то время я был не в силах пошевелиться. Они смотрели на меня. Наконец я выпустил проволоку из рук и обрел способность стоять. Прихрамывая, я потащился к воротам.
- Можно, я ему еще задам, папа?
- Нет, сынок.
Я добрел до ворот и пошел на север. С каждым шагом идти было все труднее. У меня все начало распухать. Шаги мои стали короче. Я знал, что много так пройти не смогу. Там не было ничего, кроме свалок. Потом между двумя из них я увидел пустырь. Я дошел до пустыря и подвернул в яме лодыжку, тут же. Я рассмеялся. Пустырь отлого опускался вниз. Потом я споткнулся о твердую ветку куста, которая даже не погнулась. Когда я поднялся, оказалось, что в правую ладонь мне впился осколок бутылочного стекла. От винной бутылки. Я вытащил осколок. Сквозь грязь проступила кровь. Я вытер грязь и присосался к ране. Когда я упал в следующий раз, то перевернулся на спину, вскрикнул от боли, потом вгляделся в утреннее небо. Я снова был в своем родном городе, Лос-Анджелесе. Прямо перед носом у меня кружили мелкие мошки. Я закрыл глаза.
Доллар двадцать центов
больше всего он любил конец лета, не осень, хотя осень, быть может, уже наступила, на берегу стало холодно, и он любил гулять у моря сразу после заката, вокруг никого, вода была грязной, вода была грозной, а чайкам спать не хотелось, они не любили спать, чайки снижались, слетались к земле, устремлялись к его глазам и его душе - к тому, что от души его оставалось.
если у вас почти не осталось души и вам об этом известно, значит, душа у вас еще есть.
потом он садился и всматривался в морскую даль, а когда всматриваешься в морскую даль, во все верится с трудом, к примеру, в то, что есть такая страна, как Китай, или Соединенные Штаты, или такое место, как Вьетнам, или в то, что он некогда был ребенком, нет, если вдуматься, в это поверить нетрудно: у него было кошмарное детство, забыть его он не мог. а зрелость: вся эта работа, все эти женщины, а потом женщин не стало, и вот уже не стало работы, нищий бродяга в шестьдесят лет. конченый человек, ничтожество, он имел доллар двадцать центов наличными, комнату, оплаченную на неделю вперед, океан… ему снова вспомнились женщины, одни относились к нему хорошо, другие были просто мегерами, скрягами, слегка сумасшедшими и очень жестокими, комнаты и кровати, дома и рождественские праздники, работа и песни, больницы и скука, тоскливые дни и ночи, и ни надежды, ни смысла.
и вот чего стоят его шестьдесят: доллар и двадцать центов.
потом он услышал, как они смеются у него за спиной, у них были одеяла, бутылки и банки с пивом, кофе и бутерброды, они смеялись, смеялись, двое мальчишек, две молоденькие девчонки, стройные, гибкие тела, никаких забот, потом кто-то из них увидел его.
- эй, а ЭТО еще что такое?
- Господи, да откуда мне знать!
он не пошевелился.
- может, это человеческое существо?
- может, оно дышит? и трахается?
- ЧТО ему трахать?
все рассмеялись.
он поднял свою винную бутылку, там оставалось совсем немного, было самое время выпить.
- оно ШЕВЕЛИТСЯ! смотрите, оно ШЕВЕЛИТСЯ!
он встал, смахнул с брюк песок.
- у него есть руки, ноги! у него есть лицо!
- ЛИЦО?
они вновь рассмеялись, он не мог ничего понять, дети такими не были, плохих детей не бывает, а эти какие?
он подошел к ним.
- быть стариком не стыдно.
один из мальчишек допил пиво из банки, он отшвырнул банку в сторону.
- стыдно иметь за плечами попусту прожитые годы, папаша, а ты их, кажется, прожил зря.
- и все-таки я хороший человек, сынок.
- а что, если одна из этих девчонок предложит тебе побаловаться ее мохнаткой, папаша? ты что будешь делать?
- не надо, Род, так нельзя РАЗГОВАРИВАТЬ!
это молвила девушка с длинными рыжими волосами, она поправляла на ветру свои волосы, казалось, она раскачивается на ветру, вцепившись пальцами ног в песок.
- ну что, папаша? как бы ты поступил? что, если бы одна из этих девчонок тебе дала?
он отошел от них - обойдя одеяло, он направился по песку к дощатому настилу.
- Род, зачем ты так разговаривал с этим несчастным стариком? иногда я тебя НЕНАВИЖУ!
- ИДИ КО МНЕ, крошка!
- НЕТ!
он обернулся и увидел, что Род гоняется за девушкой, девушка вскрикнула, потом рассмеялась,
потом Род поймал ее, и они упали в песок, смеясь и продолжая бороться, он увидел, что другая парочка стоя целуется.
он одолел дощатый настил, сел на скамейку и смахнул с ног песчинки, потом он надел башмаки, десять минут спустя он уже был в своей комнате, он снял башмаки и лег на кровать, свет он включать не стал.
раздался стук в дверь.
- мистер Снид?
- да?
дверь открылась, на пороге стояла хозяйка, миссис Коннерс. миссис Коннерс было шестьдесят пять, лица ее в темноте не было видно, он был рад, что лица ее в темноте не видно.
- мистер Снид?
- да?
- я сварила суп. я сварила чудесный суп. может, принести вам чашечку супа?
- нет, что-то не хочется.
- ну что вы, мистер Снид, это чудесный суп, очень вкусный! давайте я принесу вам чашечку!
- ну хорошо, несите.
он встал, уселся в кресло и начал ждать, дверь она оставила открытой, и в комнату проникал свет из коридора, отблеск света, маленький лучик, падал ему на колени, туда она и поставила суп. чашку супа с ложкой.
- вам понравится, мистер Снид. я варю вкусный суп.
- спасибо, - сказал он.
он сидел и смотрел на суп. суп был желтый, как моча, это был куриный бульон, без мяса, он сидел и смотрел на пузырьки жира в бульоне, он сидел так какое-то время, потом он вынул ложку и положил ее на туалетный столик, потом он поднес чашку к окну, отцепил сетку и бесшумно выплеснул суп на землю, поднялся слабенький пар. потом и он исчез, он поставил чашку на столик, закрыл дверь и снова лег на кровать, было темней, чем обычно, он любил темноту, в темноте заключался смысл.
прислушавшись очень внимательно, он услыхал океан, он вслушивался в океан какое-то время, потом он вздохнул, один раз глубоко вздохнул и умер.
Без носков
пока она у меня отсасывала, Барни засадил ей в жопу; Барни кончил первым, сунул ей в жопу палец ноги, пошевелил им и спросил: "ну как, нравится?" - в тот момент ответить она не могла, она доводила меня до кондиции, потом мы часок-другой пили, потом за очко взялся я, а Барни достался рот. после чего он ушел к себе домой, я ушел к себе, я пил, пока не уснул.
днем, примерно в полпятого, позвонили в дверь, это был Дэн. Дэн всегда приходил, когда я болел или должен был выспаться. Дэн был кем-то вроде коммуняки-интеллектуала, он вел поэтический семинар и разбирался в классической музыке; он носил клочковатую бороденку и постоянно вворачивал в разговор занудные мудреные фразочки, хуже того - он сочинял
рифмованные стихи.
я посмотрел на него.
- а, черт! - сказал я.
- опять болеешь, Бук? Бук, сделай пук!
и то верно, пук не пук, а в туалет я поспешил, проблевавшись, я вернулся, он с весьма наглым видом сидел на моей кушетке.
- ну что? - спросил я.
- вообще-то нам нужны кое-какие твои стихи для весенних публичных чтений.
на его чтениях я никогда не показывался, да и интереса к ним не питал, но он ходил ко мне уже несколько лет, а я никак не мог найти подходящий предлог, чтобы от него отделаться.
- Дэн, у меня нет никаких стихов.
- у тебя же все чуланы были ими забиты.