- знаю.
- можно порыться в чулане?
- действуй.
я направился к холодильнику и вернулся с пивом. Дэн сидел, держа в руках какие-то жеваные бумажки.
- ага, вот это неплоха гм-гм. а это говно! и это говно, и это тоже, хи-хи-хи! что с тобой стряслось, Буковски?
- не знаю.
- гм-гм. а вот это не очень плохо, а-а, это говно! и это!
не знаю, сколько пива я выпил, пока он отпускал критические замечания по поводу стихов, но я почувствовал себя немного лучше.
- а это…
- Дэн!
- да-да?
- у тебя нет знакомой мохнатки?
- чего?
- у тебя нет знакомой женщины, которая лежит и тоскует по четырем, максимум - по пяти дюймам?
- эти стихи…
- отъебись ты со своими стихами! мохнатка, старина, мохнатка!
- вообще-то есть Вера…
- пошли!
- кое-какие из этих стихов я бы…
- забирай, выпьешь пивка, пока я буду одеваться?
- вообще-то бутылочка не повредит.
вылезая из халата и влезая в свою поношенную одежонку, я дал ему бутылку, ну и рифмоплет! единственная пара обуви, рваные трусы, молния на брюках, которая застегивалась лишь на три четверти, мы вышли из дома и сели в машину, по дороге я остановился и купил большую бутылку виски.
- я ни разу не видел, как ты ешь, - сказал Дэн. - ты что, никогда не ешь?
- только некоторые продукты.
он показал дорогу к Вере, мы выбрались из машины - бутылка, я, Дэн. позвонили в дверь довольно дорогой квартиры.
дверь открыла Вера.
- а-а, привет, Дэн!
- Вера, это… Чарльз Буковски.
- а-а-а, я давно хотела узнать, как выглядит Чарльз Буковски.
- ага. я тоже. - я ввалился мимо нее в квартиру.
- стаканы есть?
- э-э-э, да.
Вера принесла стаканы, на кушетке сидел какой-то тип. я наполнил два стакана виски, один дал Вере, другой взял сам, потом уселся на кушетку между Верой и типом, который там сидел. Дэн сел напротив.
- мистер Буковски, - сказала Вера, - я читала ваши стихи и…
- да насрать на эти стихи, - сказал я.
- о-о-о, - сказала Вера.
я залпом выпил виски, схватил Веру за платье и задрал его чуть выше колен.
- у тебя красивые ноги, - сказал я ей.
- по-моему, я немного полновата, - сказала она.
- да нет, в самый раз!
я налил себе еще виски, нагнулся и поцеловал ее в коленку, потом я отхлебнул еще и поцеловал ей ногу немного повыше.
- а, черт, я ухожу! - сказал тип, который сидел с другой стороны кушетки, он встал и вышел.
свои целовальные телодвижения я разнообразил занудной беседой, вновь наполнил стакан Веры, вскоре ее платье уже задралось до жопы, я увидел трусики, трусики были дивные, они были сшиты не из обычной бельевой материи, а скорее напоминали старомодное стеганое одеяло - высокие, выпуклые, с отдельными квадратиками из мягкой шелковистой ткани; ни дать ни взять перешитое в трусики миниатюрное стеганое одеяльце, и цвета восхитительные: зеленый, голубой, золотистый и бледно-лиловый, воистину ее исподнее будило страсть.
я поднял голову, на миг оторвавшись от сокровища у нее между ног: Дэн сидел напротив нас и сиял.
- Дэн, мальчик мой, - сказал я, - по-моему, тебе пора.
Дэн, мальчик мой, явно нехотя удалился - увиденное должно было впоследствии помочь ему в тонкой ручной работе, но так или иначе, уйти ему было нелегко, впрочем, и для меня это было бы затруднительно, и весьма.
я сел прямо и выпил еще. она ждала, я пил не торопясь.
- Чарльз! - сказала она.
- слушаю, - сказал я. - мне нравится моя выпивка, но не волнуйся, я и до тебя доберусь.
Вера сидела в платье, задранном до самой жопы, и ждала.
- я слишком толстая, - сказала она. - нет, правда, тебе так не кажется?
- да нет же, ты само совершенство! я мог бы тебя три часа насиловать, маслянистая ты моя! так бы и растаял в тебе навеки!
я допил виски, налил еще.
- Чарльз! - сказала она.
- Вера! - сказал я.
- что? - спросила она.
- я самый великий поэт на свете, - сообщил я ей.
- из живущих или умерших?
- из мертвых, - сказал я, поднял руку и ухватился за грудь. - Вера, мне хочется запихнуть тебе в жопу живую треску!
- зачем?
- откуда я знаю, черт подери!
она расправила платье, я прикончил стакан виски.
- ты ведь ссышь из своей мохнатки, верно?
- кажется, да.
- в том-то вся и беда с вами, с бабами.
- Чарльз, боюсь, что мне придется попросить тебя уйти, мне завтра с утра на работу.
- с утра. пора, пора не пора - прочь со двора.
- Чарльз, - сказала она, - прошу тебя, уходи.
- не волнуйся, пожалуйста, я тебя обязательно выебу! просто мне хочется еще немного выпить. я из тех, кто любит свою выпивку.
я увидел, как она встает, и, позабыв об этом, налил себе еще виски, когда я поднял голову, рядом с Верой появилась еще одна женщина, с виду она тоже была ничего.
- сэр, - сказала вторая женщина, - я подруга Веры, вы ее напугали, а ей завтра рано вставать, я вынуждена просить вас уйти!
- СЛУШАЙТЕ, ВЫ, ПИЗДЕНКИ ВШИВЫЕ, Я ВАС ОБЕИХ ВЫЕБУ, ОБЕЩАЮ! ДАЙТЕ МНЕ ТОЛЬКО НЕМНОГО ВЫПИТЬ, БОЛЬШЕ Я НИ О ЧЕМ НЕ ПРОШУ! ВАС ЖДУТ ДОБРЫХ ВОСЕМЬ ДЮЙМОВ!
я сидел, неудержимо приближаясь к донышку бутылки, когда вошли два полицейских, сидел я на кушетке, в трусах, без башмаков и носков, мне там понравилось, очень уютная квартирка.
- господа, - спросил я, - вы из Комитета по Нобелевским премиям? или Пулитцеровским?
- надевай брюки и башмаки, - сказал один из них. - БЫСТРЕЕ!
- господа, вы отдаете себе отчет в том, что обращаетесь к Чарльзу Буковски? - спросил я.
- документы ты нам предъявишь в участке, а теперь надевай брюки и башмаки.
они заломили мне руки за спину и надели наручники, как всегда, грубо, в вены впились маленькие зазубринки на браслетах, потом они быстренько вытолкали меня наружу, вниз по наклонной подъездной дорожке, подталкивая меня чуть быстрее, чем передвигались ноги, у меня было такое чувство, будто за мной наблюдает весь мир, и еще, как ни странно, мне было стыдно за что-то. я ощущал себя последним дерьмом - виноватым, неполноценным, как обоссанный муравей, как стреляная пулеметная гильза.
- ты что, великий любовник? - спросил меня один из них.
в этой реплике я неожиданно уловил одобрение и сочувствие.
- там уютная квартира, - сказал я. - эх, жаль, вы не видели трусиков!
- заткнись! - сказал второй.
не особенно церемонясь, они швырнули меня на заднее сиденье, я улегся поудобнее и стал слушать их превосходное, утешительное, благочестивое радио, в такие моменты у меня всегда возникала мысль о том, что копы лучше меня, и в ней была доля истины…
в участке - обычное фотографирование, конфискация содержимого карманов, все непрерывно менялось, модернизировалось, потом парень в штатском, после того как с трудом сняли отпечатки пальцев, как всегда, основательно повозившись с большим пальцем моей левой руки: "РАССЛАБЬСЯ! НУ ЖЕ, РАССЛАБЬСЯ!" - вечный комплекс вины при катании пальчиков, но в тюрьме разве можно РАССЛАБИТЬСЯ?
парень в штатском, задававший разнообразные вопросы для линованной зеленой бумаги, он все время улыбался.
- все мужчины - свиньи, - негромко сказал он. - ты мне нравишься, позвони мне, когда выйдешь. - он дал мне листок бумаги. - свиньи, - сказал он, - вот они кто. будь осторожен.
- я позвоню, - соврал я, решив, что это может помочь, когда попадаешь в каталажку, любой сочувственный голос кажется чудом.
- вы имеете право на один телефонный звонок, - сказал охранник. - звоните сейчас.
меня вывели из камеры для алкашей, где спали на досках и, похоже, прекрасно себя чувствовали: стреляли сигареты, храпели, смеялись, обоссывались. мексиканцы вели себя непринужденно, как в собственной спальне, я им даже позавидовал.
я вышел и начал листать телефонную книгу, именно тогда я и понял, что у меня нет друзей, я продолжал переворачивать страницы.
- послушайте, - сказал я охраннику, - пожалуй, не буду я вас задерживать, вы и так здесь уже пятнадцать минут.
в спешке я решил позвонить наугад и набрал номер, добился я лишь того, что меня начала поливать дерьмом чья-то мамаша, которая подошла к телефону, - по ее словам, он (ее сын) однажды угодил из-за меня в тюрьму, поскольку мы были пьяны и я решил смеху ради поспать на ступеньках какого-то морга на главном проспекте Инглвуда, штат Калифорния, у старой суки попросту не было чувства юмора, охранник опять отвел меня в камеру.
тут-то я и заметил, что я единственный в тюрьме человек без носков, в камере сидело человек сто пятьдесят, и сто сорок девять из них были в носках, многие угодили туда прямиком из товарных вагонов, носков не было только у меня, можно оказаться на самом дне, после чего наверняка отыщется новое дно. вот чертовщина!
при виде каждого нового охранника я неизменно спрашивал, имею ли я право на свой единственный телефонный звонок, не знаю, скольких людей я обзвонил, наконец я потерял всякую надежду и решил гнить там до скончания века, потом дверь камеры отворилась, и я услышал свою фамилию.
- за вас внесли залог, - сказал охранник.
- боже милостивый, - сказал я.
на протяжении всей процедуры оформления залоговых бумаг, которая занимает около часа, я пытался догадаться, кто мой ангел-спаситель, о ком только я не подумал! я перебирал в уме тех из своих знакомых, кто мог бы оказаться мне другом, когда я вышел, выяснилось, что это один малый с женой, которые, как я полагал, меня ненавидят, они ждали на тротуаре.