Но в фойе кинотеатра их не было. Я заглянул в зрительный зал - там тоже. Я вспомнил, что в этом кинотеатре есть читальный зал, и сбегал туда. Но и там никого. Фильм шел старый, и кинотеатр был почти пуст. Так что мне понадобилось совсем немного времени, чтоб убедиться, что Майи с подругой здесь нет.
И тогда я вдруг понял: они меня обманули. Они вовсе и не собирались идти в кино. Кино - это предлог, чтоб от меня отвязаться. Они попрощались со мной, посмеялись мне вслед и пошли в другое место.
Смотреть фильм я, конечно, не стал. Я ушел, решив никогда больше не встречаться с Майей. И, уж конечно, не звонить ей. И даже не здороваться на улице. А пленку с ее снимком вытащить из аппарата, засветить и бросить в ведро, которое стоит в туалете. И больше о ней не вспоминать.
Но на следующий день о ней вспомнил Юра. В обеденный перерыв он предложил мне сыграть в ноус, я отказался, и Юра спросил, почему я не хочу. Я сказал: "Просто разлюбил ноус". Юра подмигнул и спросил: "А ту девушку?" Я ответил: "И ее тоже".
И пошел в цех. Юра догнал меня. "Неужели? - спросил он. - Ты ее или она тебя? Кто кого бросил?" Я ответил: "Я ее. Я ее так бросил, что поставил рекорд по дальности. Я теперь чемпион".
Тогда Юра закричал на весь цех: "Ребята! Слышали новость? Савинов бросил девушку!"
Многие уже вернулись к этому времени из столовой и сидели за своими столами без дела. Обеденный перерыв еще не кончился, им было скучно, и они обрадовались развлечению.
"Ай-яй-яй", - сказал один. "И надо же - с ребенком на руках!" сказал другой. "Хорошо еще, что не двойня", - добавил третий. "А что? - сказал четвертый. - Савинов и двойню может. Это ему запросто". "Это дело несложное, - сказал пятый. - Это не конденсаторы проверять". "Ладно, кончайте о конденсаторе! - крикнул Юра. - С каждым могло случиться".
И они начали сначала. Обеденный перерыв все длился и длился.
"Конденсатор - это пустяки, - сказал первый. - Речь идет о судьбе человека. Бросить женщину с ребенком - надо же!" "А какая она из себя?" - спросил второй. "Сила! - ответил Юра. Я хотел к ним пристроиться, так Савинов царапаться полез: иди, говорит, откуда пришел, нам некогда, мы в кино… А между прочим, вел двух сразу". "Ну и артист!" - сказал третий. "А это не треп, что у него отец - настоящий артист?" - спросил четвертый. "Ведущий артист драмтеатра, - сказал пятый. - Играет люкс!" "Культпоход бы организовать на савинского папашу", - предложил шестой. "Не отвлекайтесь, - сказал седьмой. - Человек бросил девушку с ребенком, а вы о культпоходе".
И они продолжали дальше. Я не дослушал, вышел во двор. Здесь было холодно. Еще вчера стояла солнечная, почти летняя погода, а сегодня небо заволокло тучами. В заводском сквере дул сырой, холодный ветер, он свистел в ветвях тоненьких деревьев, но взять с них было уже нечего - все листья давно облетели, и деревья только гнулись.
В аллее стоял директор. И с ним какие-то люди. Они что-то говорили, жестикулируя, но слов не было слышно, ветер относил голоса. Директор морщился то ли от неприятного разговора, то ли от ветра, бившего ему в лицо.
Он увидел меня и поманил пальцем. Я подошел, и он положил мне руку на плечо, продолжая слушать. Говорившие поглядывали на меня - наверное, они думали, что я директорский сынок. "Ладно, составьте докладную, разберемся", - сказал директор, и они ушли.
"Ну, как жизнь, путаник? - спросил он у меня. - Как товарищи относятся? Игорь Петрович не притесняет?"
Я пожал плечами - просто так, не зная, что ответить. Но директор понял этот жест иначе. "Ничего, - подбодрил он. - Потерпи. Главное, нашел мужество признаться. Таким и оставайся - честным и принципиальным".
Он похлопал меня по плечу и ушел, улыбаясь. А я вернулся в цех. Обеденный перерыв уже кончился, и никто больше не шутил.
Я вошел в кабинет Игрека. Он разговаривал с кем-то по телефону, и мне пришлось подождать. Наконец он повесил трубку.
"Меня не то смущает, что я соврал, - сказал я. - Будто я в своей жизни не врал. Господи, я сколько угодно врал и раньше".
"Что же тебя смущает?" - спросил Игрек.
"А то, что меня хвалят, - ответил я. - Говорят, что я честный и принципиальный. Это не входило в мои планы, когда я соглашался врать. Я думал, меня накажут. Вы сами говорили, что мне объявят выговор".
"И не обманул, - ответил Игрек. - Я объявил тебе выговор. Сегодня подписал приказ".
"Ну и что? - спросил я. - Что толку с вашего выговора? Директор меня обнимает за плечи. Мне даже кажется, что он хочет меня усыновить".
"Не исключено, - ответил Игрек. - Тем более, что своих детей у него нет. Одного он уже усыновил, но тот вырос. Летчик-испытатель".
"А я мелкий подлец", - сказал я.
"Хлюпик ты, а не подлец, - возразил Игрек. - Напрасно я с тобой связался. Мне знаешь сколько приходится брать на себя грехов для пользы производства? И ничего, терплю. Может, в пятьдесят инфаркт хватит. А ты с семнадцати хнычешь".
"Это все не то, - сказал я. - Мы, понимаете, убили двух зайцев, а это непорядочно. И цеху спасли авторитет, и меня все хвалят. Ребята ко мне чуткость проявляют. А директор - знаете, что он советует? Он советует потерпеть. Он думает, что меня все притесняют после этого случая".
Игрек усмехнулся.
"Меня скоро качать начнут, - сказал я. - У меня теперь один выход".
"Какой? - спросил Игрек. - Ты опять за свое?"
"Да, - ответил я. - Я все же пойду к директору. Понимаете, не могу больше. С меня камень свалится".
Игрек встал из-за стола и подошел ко мне вплотную. Он побледнел даже. "Камень свалится, ты думаешь, с тебя? - спросил он, щурясь от ненависти. - Нет, это с меня камень свалится. И знаешь на кого? На тебя, неврастеник. Я раздавлю тебя, божья коровка, если ты посмеешь открыть рот Я просто набью тебе морду. И знаешь как?"
"Знаю, - ответил я. - Мне уже били. Я потом схожу сфотографируюсь".
"Снимешь побои? - спросил Игрек. - В суд подашь?"
"Меня вывесят на витрину, - ответил я. - Когда я побитый, у меня очень возвышенный вид и меня выставляют для красоты".
Игрек пожал плечами и отошел. "По-моему, ты "с приветом", - сказал он. - И к тому же предатель по натуре. Когда собираешься к директору? Сегодня?"
"Да, сегодня", - ответил я и представил, что будет, если я сейчас пойду к директору. Сразу же состоится новое собрание, станут допрашивать: "Кто тебя научил взять вину на себя?" - и даже если я не признаюсь, всем будет ясно, что Игрек. "Ты свалил вину на парня, чтоб самому выйти сухим!.." - закричит ему директор…
И я стану невиновным. Чистым, как стеклышко. Буду проверять свои конденсаторы, не выслушивая ни обвинений в подлости, ни похвал за честность. Но ребята начнут обходить меня за версту. Они больше не станут подшучивать надо мной и смеяться над тем, что я бросил девушку. Они скажут: "Савинов - опасный человек. С ним лучше не шутить. С ним лучше не иметь дел".
А Игрека, наверное, снимут. Он лишится работы, которую любит, а я останусь на работе, которую не люблю, и буду всю жизнь проверять осточертевшие конденсаторы. И вообще, от моих признаний никому не станет лучше, а только хуже.
"Нет, сегодня я не пойду, - сказал я. - И вообще, Игорь Петрович, я придумал другой выход. Знаете, я просто уволюсь. Уволюсь - и все".
Я видел, что Игрек обрадовался. Что где-то в глубине его организма вспыхнула огромная радость, но он постарался ее скрыть, ему не хотелось, чтоб я ее заметил. "Ерунда! - сказал он. - Как тебя зовут, Савинов? Сережа? Плюнь ты на все это, Сережа, иди работай, а со временем мы из тебя приличного радиомонтажника сделаем. Способностей к нашему делу у тебя, правда, не очень много, но, как говорится, терпение и труд все перетрут. Научим!"
И он бодро засмеялся, как бы радуясь моему светлому будущему. Но я сказал: "Нет, нет. Это уже окончательное решение. Не бойтесь, я не передумаю"- и вышел из его кабинета. Сел за свой стол и до конца рабочего дня спокойно проверял конденсаторы. А потом пошел домой.
Чувствовал я себя отлично. Так легко, будто ко мне подвесили воздушные шары. С меня действительно свалился камень - и для этого вовсе не понадобилось идти к директору, выдавать Игрека, достаточно было принять решение уйти с завода. Конечно, я понимал - это не очень красиво: за три месяца человек бросает третью работу. Но совесть у меня была чиста - я старался. Я старался полюбить и работу корректора и работу на радиозаводе. Я купил паяльник и научился неплохо паять, но полюбила это дело бабушка, которая паять как следует так и не научилась. А я полюбить не смог. Я восхищался ребятами, которые все умеют, - собирать радиоприемники за пятнадцать минут, разбираться в сложнейших схемах, - но стать таким, как они, не сумел бы. Я понял, что и корректор и радиотехник- это профессии, которыми я могу восхищаться только со стороны. А когда приходится заниматься этим делом самому, я не чувствую никакого воодушевления. А раз так - значит, надо уйти. Потому что, если человек работает без удовольствия, он только портит дело.
Но вся беда была в том, что я по-прежнему не знал, где та работа, которая доставила бы мне радость. Где бы я не портил. По дороге домой я перебрал в уме профессий тридцать или сорок - ни одна из них в восторг меня не приводила.
Во дворе нашего дома стоял Стасик и выжимал гири. Он поднимал их вверх, разводил в стороны - его тело блестело от пота, как статуя после дождя. "Тренируешься?" - спросил я и, подойдя, удивился: вокруг него не пахло водкой.
Стасик улыбнулся мне. Он поставил гири возле ног и сказал: