"Понимаешь, включили в программу. Не хотели, сволочи. Я раз десять ходил к директору. Говорит: ты уже стар. А мне всего тридцать два. Перерыв, говорит, у тебя был большой. Но я его уломал. - Стасик захохотал и радостно потер руки. - Знаешь, чем я ему поклялся?"
"Чем?" - спросил я.
"Я ему будущими детьми поклялся, во хохма!" - сказал Стасик.
"В чем ты поклялся будущими детьми?" - спросил я.
Лицо Стасика сделалось недовольным. "Тебя хлебом не корми, только дай задавать вопросы, - сказал он. - Ясно, в чем. Что пить брошу, вот в чем. И знаешь, что он на это ответил? Совсем, говорит, не зарекайся, я тебе разрешаю выпивать шесть раз в году: на Первое мая - раз, Октябрьские, Новый год - три, на свой день рождения - четыре, на день рождения жены и на день рождения лучшего друга - шесть".
"Только пять раз тебе можно выпить, - возразил я. - Потому что жены у тебя нет". "Он послал меня на медкомиссию, - сказал Стасик. - Там покрутили и пришли в восторг. Сердце, говорят, у тебя, как у быка, а вот печень немного барахлит. Но ничего, говорят, если ты бросишь пить, она у тебя воспрянет".
Он сам был какой-то воспрянувший. Таким радостным я его. никогда не видел. Пока он говорил, пот на его теле высох, и оно потускнело. "Ты еще повыжимай гири, - сказал я. - Вспотей посильнее, а я сейчас вынесу аппарат. Мне надо, чтоб ты сверкал. Выжимай до седьмого пота, сердце у тебя здоровое".
"Давай, - сказал Стасик. - Скоро будут готовить мою афишу, тащи аппарат, у тебя лучше всех получается. Ты меня в прошлом году снял - блеск! Я тогда на фотографию посмотрел и решил бросить пить. У нас в цирке есть фотограф, он хуже тебя снимает".
"Выжимай гири", - сказал я и побежал за фотоаппаратом.
Я сфотографировал его в лучах заходящего солнца. Оно освещало Стасика только с одной стороны, и эта часть тела блестела, а другая находилась в тени и на снимке должна была получиться черная, как чугун. А весь Стасик со своими мышцами должен был выглядеть, как статуя. "Эта фотография будет лучше, чем прошлогодняя, - сказал я Стасику. - У меня растет мастерство".
На следующий день я уволился. Папа, узнав об этом, рассвирепел. "Теперь я понимаю, чего ты добиваешься! - кричал он мне, но так и не объяснил чего. - Теперь я тебя сам устрою работать. Бездельником ты у меня все равно не будешь, не удастся!" И он позвонил директору станкостроительного завода.
Было уже поздно, директор долго не снимал трубку, возможно, он уже спал и ему пришлось вылезать из постели.
"Это Савинов! - закричал ему папа. - Здравствуйте! Извините, что так поздно. Но тут с сыном безотлагательная проблема!". И, прикрыв микрофон ладонью, сказал мне: "Ты у меня больше ни одного дня бездельником не будешь!"
Станкостроительный завод шефствовал над театром, его начальство часто сиживало в директорской ложе и очень уважало папин талант. Папа всех их хорошо знал: и директора, и главного инженера, и разных заместителей.
"Нет, нет! - кричал он. - В лабораторию ни в коем случае. В самый тяжелый цех! На самую неквалифицированную должность! Чтобы он с работы еле домой добирался".
"Да, да, - сказал он потом спокойным голосом. - Премьера откладывается на начало декабря… Конечно, роль сложная… Надеюсь, что получится… Обязательно пригласим вас на генеральную". Директор, видно, любил театр, интересовался его делами, ему было приятно поговорить с ведущим артистом Но папу в этот момент интересовало другое, и он тут же снова закричал: "Только, пожалуйста, никаких скидок! На грубую, тяжелую физическую работу, чтоб он почувствовал, что такое труд! Очень вам буду благодарен!"
"Ничего, - положив трубку, сказал он уже мне. - На этот раз я постараюсь, чтоб ты не улизнул. Погнешь спину! Пусть вся дурь из тебя потом выйдет. Дурь только потом и выходит. Через год-два будешь у меня квалифицированным рабочим. Как и Николай".
"Николай - гений, - сказал я. - А я обыкновенный человек".
"Николай просто трудолюбивый парень, - ответил папа. - И ты у меня будешь трудолюбивый. Я из тебя все соки выжму".
"У Николая все-таки задатки гения", - не согласился я.
Николай - мой ровесник. Он когда-то жил в нашем доме, в той квартире, где теперь живет Стасик, его пол был нашим потолком. Он всегда что-то мастерил и вечно стучал в этот пол-потолок. Я помню его стук с пяти или шести лет. Он перекусывал кусачками все провода в доме, перепиливал ножовкой спинки всех кроватей и стойки лестничных перил. Весь дом стонал оттого, что в нем жил Николай.
Он и теперь иногда заходит к нам в гости, хотя живет в другом районе. Несмотря на молодость, у него уже шестой разряд, и недавно он занял первое место в городском соревновании молодых слесарей. Об этом даже писали в газете. Последний раз он был у нас, когда я работал корректором. "Хорошее дело, - сказал он, узнав, где я работаю. - Только я что-то не помню, чтоб ты этим делом увлекался в детстве". "Разве обязательно нужно увлекаться в детстве?" - возразил я. "Не обязательно, конечно", - согласился он.
Помню, однажды мы целой компанией решили залезть на крышу кинотеатра. Во время сеанса мы пробрались тайком через служебный ход на какую-то лестницу, где было темно, и стали по ней подниматься, но тут из кармана Николая вывалился напильник и со страшным грохотом покатился вниз. На шум отовсюду выбежали люди и поймали нас.
Он всегда носил в карманах напильники, зубила, сверла и другой инструмент, который иногда вываливался, разорвав одежду, и его мама потом зашивала дыры, проклиная увлечение сына. Иногда она даже била его, но он все равно стал слесарем.
11
И все же я позвонил Майе. Во-первых, нужно было договориться насчет фотографий - как их отдать ей. А во-вторых, я все же хотел узнать, зачем она меня обманула. Нет, я не собирался ревниво допрашивать, куда она с подругой ходила. Я просто хотел сказать: "Не понимаю, зачем понадобилось обманывать? Ведь вы ходили не в кино". И на ее удивленный, испуганный вопрос: "Откуда ты знаешь?" - спокойно, усмехаясь, ответить: "Я вообще знаю все. Обманывать меня - занятие бесполезное".
Одним словом, я позвонил. Три, тридцать шесть, сорок один.
"Алло", - сказала Майя. Я сразу узнал ее голос, но все-таки оставались кое-какие сомнения, поэтому не ответил, а постучал ногтем по микрофону. "Алло, кто говорит?" - спросила Майя, и я окончательно убедился, что это она. "Это ты?" - спросил я. "Кто это? Кто это?" - закричала Майя. "Слава богу, что это ты, а не твоя мама", - сказал я, но она продолжала спрашивать: "Кто это? Кто говорит?" - с таким волнением и так громко, будто ей звонили из Парижа или Нагасаки.
"Это Сережа", - объяснил я. "Ах, Сережа! - сказала Майя. - Здравствуй". "Ты разочаровалась?" - спросил я. Что-то в ее голосе было разочарованное. "Откуда ты взял, милый? - удивилась Майя. - А почему ты боишься моей мамы?". "Просто не хочу тебя дискредитировать", - сказал я и предложил встретиться. "А чем ты можешь меня дискредитировать?"- спросила Майя. Я ответил: "Своим мужским голосом" - и снова предложил встретиться. "V тебя вполне приличный голос, - возразила Майя. - Моя мама не имела бы претензий".
Тогда я сказал в третий раз: "Давай встретимся". "Давай, - согласилась Майя. - Когда ты хочешь?"
"Можешь выбирать время сама, - ответил я. - Теперь я свободный человек. С завода уволился". "Вот и чудненько! - сказала она. - Давай как-нибудь днем". "В субботу, завтра, - предложил я. - В три часа тебя устраивает? У меня с тобой будет серьезный разговор". "Ну и чудненько, - ответила Майя. - В три устраивает. Все, милый, до встречи". "Подожди! - закричал я. - Не клади трубку! Ты же не знаешь, где я тебя буду ждать!". "В самом деле, - согласилась Майя. - Где же?". "Там же, - ответил я. - На той же скамейке". "Вот и чудненько", - сказала Майя, и в трубке сразу же загудело: ту-у-у-у. Гудок прозвучал как продолжение Майиных слов. Будто она сказала: "Вот и чудненько, ту-у-у-у". Я даже засмеялся, так это получилось забавно.
Во дворе стоял голый Стасик и вздымал грудь. Ока у него раздувалась, как резиновая. "Почему ты сегодня без гирь?" - спросил я. "С ума сошел! - ответил Стасик. - Завтра утром сдаю комиссии свой номер. Нельзя утомлять мышцы. Только дыхательные упражнения".
Я поздравил Стасика и пожал ему руку. "Если на комиссии пройдет нормально, со следующей недели выхожу на арену, - сказал он и радостно засмеялся. - Так что готовь там у себя в типографии афишу. Только чтоб без ошибок". - Он шутливо погрозил мне кулаком. "Я уже не работаю корректором", - сказал я. "Куда же ты перешел?" - спросил Стасик. "И там, куда перешел, уже не работаю", - ответил я. "Летун ты, - сказал Стасик. - Летаешь с места на место. А я к цирку навеки прикипел".
И он снова стал вздымать свою грудь.
А я отправился в фотоателье. Накануне я был на станкостроительном заводе, и в отделе кадров меня уже оформляли. В литейный цех. Оставалось только принести фотографию для пропуска.
Когда я поступал на радиозавод, то в фотоателье не ходил. Отнес для пропуска фотографию, которую сделала бабушка. Я сам тогда навел на резкость, сам поставил выдержку и диафрагму - бабушке оставалось только нажать кнопку, но и это она не сумела сделать как следует. Снимок получился немного расплывчатым, и в отделе кадров приняли его неохотно. Но другого у меня не было. У меня накопились сотни снимков, есть портреты всех знакомых и соседей, а своего нет. Папа на этот счет шутит: "Сапожник ходит без сапог". И действительно, с тех пор, как меня фотографировал старичок фотограф из центрального ателье, а больше никогда не фотографировался. Только фотографировал других.
А теперь пошел. Конечно, в то же центральное ателье. Мне хотелось сфотографироваться именно у него - у старичка фотографа. И вообще хотелось его увидеть.