Мы разговаривали еще долго. Игрек продолжал рассказывать мне сказку о том, как я подсунул негодный конденсатор. Как я ужаснулся своему проступку, но решил молчать. Потому что мне стыдно было поднимать шум. К тому же я, как очень темный в радиотехнике человек, подумал, что если один конденсатор будет чуть отличаться от остальных, то ничего страшного не произойдет. И это никого не должно было удивить, так как всем известно, что в радиотехнике я ничего не смыслю, и мне простят, а Игрек для виду объявит мне выговор, а в министерство полетит телеграмма, что виновен вчерашний школьник, ученик, и из министерства прикажут усилить воспитательную работу и техническую учебу среди молодежи, и на этом дело кончится. "Что тебе выговор? - сказал Игрек. - Что такое вообще выговор для человека, которому еще нет восемнадцати? Ему самим богом положено допускать промахи в работе. Ясно?"
"Ясно, - ответил я. - Спокойной ночи", - и положил трубку.
Бабушка всплеснула руками. "Сереженька, - воскликнула она, - я просто потрясена! Ты даже ночью ведешь производственные разговоры! Даже ночью в тебе нуждаются! Это замечательно, но, ради бога, объясни: что такое вноус? И микрофарад? Но, конечно, если это не государственная тайна…"
Я лег и быстро заснул. Но мне приснился новый сон, а потом еще один и еще. Они снились мне всю ночь - короткие и длинные, интересные и скучные, страшные и нестрашные. Я проснулся утром с таким чувством, будто вышел из кинотеатра.
9
В цехе уже знали. Я понял это сразу, как вошел. Все взгляды устремились ко мне. Под этими взглядами я прошел к своему столу и сел. Обычно с утра на мой стол ставят большой ящик с конденсаторами. На этот раз его не было. Я даже подумал: может, меня уже уволили?
Во всяком случае, заняться мне было нечем. Я сидел сложа руки и терпел взгляды. Но потом подошел Юра. Он сказал: "А ведь я тогда пошутил. Помнишь, спросил, зачем ты носишь номинальный конденсатор? Это я тогда в шутку спросил. А ты, оказывается, на самом деле. Комедию здесь ломал: "Как ты смеешь подозревать меня! Возьми свои слова обратно!" Класс! Сразу видно, что отец - артист. Тебе и самому в театр податься нужно, там у тебя получится, а в радиотехнике ты никогда не разберешься, только нас всех запутаешь".
Вот такую длинную речь произнес Юра, а я не ответил на нее ни словом. Я вообще решил молчать - день, два, три, - сколько будет нужно. Молчание- золото. Если б я заговорил, то обязательно проболтался бы. Не выдержал бы. Поэтому я и решил молчать, пока не забудется вся эта история. Хотя понимал: вряд ли она когда-нибудь забудется.
Юра ушел. А я остался за своим столом. Сидел и ждал, когда мне принесут ящик с конденсаторами. С каждой минутой надежд оставалось все меньше и меньше. "Может быть, еще принесут", - думал я. Прямо мечтал об этом.
Но потом снова подошел Юра. На этот раз он улыбался. "Ладно! - сказал он и несильно ударил меня по плечу. - С кем не бывало!" И рассказал мне историю, как с ним тоже бывало Как в первые дни работы, когда он только еще пришел на завод из училища, ему поручили смонтировать высокочастотный динамик и как он там вместо сопротивления припаял постоянный конденсатор, который очень похож на сопротивление по внешнему виду. "Целый день все копались, никак не могли понять, почему он молчит", - сказал Юра и снова небольно хлопнул меня по плечу.
Тут я впервые открыл рот. Спросил, с табличкой ли. Юра не понял. "С табличкой "Made in USSR"? - спросил я. - С такой табличкой был динамик?"
Юра засмеялся: "Какая там табличка! Это я для цеха динамик делал!" - и объяснил, что как раз в то время монтировали стереофоническую установку, по которой теперь Игрек всех вызывает.
А потом стали подходить другие ребята, и каждый рассказывал, как он когда-то тоже ошибся. И хохотали, рассказывая. И заставляли хохотать меня. Но у меня не получалось, и тогда один сказал: "Конечно, сейчас тебе не до смеха, а вот через пять лет вспомнишь - обхохочешься".
А Семенов, который за пятнадцать минут собрал приемник УКВ, присел возле меня и сообщил, что однажды разбил лампу под названием клистрон. И сказал, сколько он стоит: триста рублей.
Но от всех этих сочувствий мне становилось еще хуже. Если б я на самом деле был виноват! Тогда от подбадриваний ребят мне стало бы легче, я бы радовался, что они меня простили, и не чувствовал бы себя таким одиноким. Но я ни в чем не был виноват, и поэтому от их участия мне становилось еще хуже.
Но хуже всего было после работы. Когда в цехе состоялось небольшое собрание, посвященное мне. За длинным столом, с которого сняли приборы, сидели Игрек, мастер и председатель цехкома. И даже графин с водой поставили и стакан рядом. А потом вдруг пришел сам директор завода и с ним секретарь заводского комитета комсомола. "Ну, рассказывай все, как было", - сказал директор сразу же, войдя Все уже сидели на своих местах, а я в стороне, на отдельном стуле, как бы на скамье подсудимых.
Я встал со своего стула, но Игрек опередил меня. "Все ясно и так, Виталий Максимович", - сказал он и тоже встал. И слово в слово повторил все, что говорил мне ночью по телефону, видно, не понадеялся, что я сумею пересказать правильно, побоялся, что где-нибудь собьюсь.
Он говорил довольно долго, а я стоял, но потом сел, и как раз в это время речь Игрека кончилась. "Так, Савинов? - спросил директор, и я снова встал. - Так было дело?"
Я кивнул, сгорая от стыда. Мне казалось, что директор, секретарь комитета комсомола или кто-нибудь еще расхохочется сейчас злым хохотом и скажет: "Что вы нам тут заливаете? Мы что, дураки, по-вашему?" Мне казалось, что каждый видит, что речь Игрека - ложь, что мой кивок - ложь, что все это собрание - спектакль по пьесе, которую Игрек сочинил сегодня ночью.
"Какие будут вопросы? Кто хочет высказаться?" - спросил директор, и долгое время все молчали, никто не хотел меня ни о чем спрашивать, но потом поднялся один парень и спросил, почему я все эти дни ходил веселый. Он сказал, что понимает, почему я не признавался - страшно было и так далее. "Но почему ты ходил веселый?" - спросил он.
"Я не ходил веселый", - ответил я. Мне действительно не вспоминалось, чтоб я очень уж веселился, но парень настаивал, и к нему присоединилось несколько голосов, которые закричали, что ходил. Я опять сказал: "Не ходил". Тогда кто-то сострил: "Ну, не ходил, так сидел". Я ответил: "И не сидел". Тут все засмеялись, и директор громко постучал по графину. Я думал, он стучит чем-то металлическим. но посмотрел и увидел - пальцем.
"Ладно! - сказал директор, и все стихли. - Вина Савинова нам ясна. Но ты. Игорь Петрович, - он повернулся к Игреку, - куда смотрел? Когда я давал тебе это ответственное задание, то предупреждал: отбери людей самых серьезных, самых опытных. Надежных! А ты что сделал? Включил в бригаду мальчишку! Я смотрел его анкету - ведь он вчера из школы!.."
До этого директор говорил спокойно, а тут вдруг побагровел, стукнул по столу уже не пальцем, а всем кулаком и закричал: "Как тебе пришло в голову впутать в это ответственнейшее дело сопляка! Я тебе приказывал - тщательно отбери! Посоветуйся в парткоме, в комитете комсомола! Самых достойных отбери!"
Игрек слушал весь этот крик с невозмутимым видом. Посторонний мог бы подумать, что ругают кого-то другого. Когда директор устал кричать и умолк, Игрек сказал спокойно и негромко: "Я советовался, Виталий Максимович. Савинова мне порекомендовали в комитете комсомола"
Услышав это, директор повернулся к секретарю комитета, стал свирепо на него смотреть. Тот, пожав плечами, сказал: "Савинов? Кажется, был такой разговор…" Тогда директор закричал уже на секретаря: "Как это - "кажется"! Такое важное дело, а тебе только кажется!" "До этого случая Савинов был исполнительным парнем, - сказал секретарь очень неуверенным голосом. - Активный… Ничего плохого за ним не замечалось…"
И тут вдруг я понял: все это ложь. И то, что говорил Игрек, и то, что отвечал секретарь. Не советовался Игрек с секретарем, сказал просто так, чтоб отвести от себя вину, а секретарь запутался - уверенный тон Игрека сбил его с толку, и он решил, что на самом деле рекомендовал меня, - разве мог он всех помнить: каждый день десятки людей - одних рекомендуешь туда, других - сюда. На это Игрек и рассчитывал. Он дрожал за свою репутацию.
"Вот, вот! - сказал директор. - "Исполнительный", "активный"… Нас демагогия заела, общие слова…" И посмотрел на меня. Я все еще стоял возле своего стула.
Вдруг он сказал: "Тут было мнение, что надо Савинова уволить, но, думаю, с нашей стороны это было бы неправильным решением. Ведь парень в общем-то неплохой. И что сам признался - не надо забывать. Знал ведь, что по головке не погладят, а все же пришел с повинной. Подлец не раскрылся бы. А что поступил нехорошо - это ему вперед наука будет. Пусть этот случай послужит ему уроком. Правда, дороговат урок для государства, но мы на молодежь ничего не жалеем. Понимаешь ты это, Савинов?"
Я кивнул. От стыда у меня было такое горячее лицо, что казалось: оно в волдырях. Я не ожидал, что меня будут хвалить. А уходя, директор еще и похлопал меня по плечу. И сказал что-то ласковое, как сыну.
Я выбежал из цеха, ни с кем не прощаясь, но потом вернулся. Ребята еще разошлись не все, Игрек тоже еще не ушел. Когда я открыл дверь в его кабинет, он чистил поролоновой губкой свои ботинки.
"Все хорошо, Савинов, - сказал он мне. - Иди домой. Поговорим в другой раз - сейчас неудобно, могут войти".