В моей поэме около двадцати женщин и все ситуации абсурдны, и тем они и реальны. Ну да чего рекламировать, к осени, надеюсь, и с этим бредом развязаться. Вообще моя мечта - развязаться со всеми старыми замыслами и годик-второй не писать ничего. Читать, собирать грибы, ходить просто, хоть самому с собой (а к этому все не только идет, уже пришло).
Но знаю - не выйдет. Глупость - радует не хорошее солнце, или красивая женщина, или умный собеседник, радует только страница текста, если она завершена. Может быть, в этом тоже жизнь? А все остальное - подтвержденье?
А все остальное, все эти пьянства, больницы, друзья в кавычках, любовь надуманная и в кавычках - только синий круг перед глазами, разделенный радиусами на спектры, - геометрия творчества и жизни, но не жизнь, которая по страничке? Думаю, что так было у всех, кто - писал. Не писал роман, скажем, или поэму, а писал - себя, писал свое сердце и кишки, свою смерть в конце концов.
Никак не приучить себя к радостям несложным и нехитрым: сегодня ночью была такая шарообразная луна, сиреневая, сквозь решетки рам, смотрел как она движется, и было хорошо, а по луне ползал комар (это по стеклу). Никакие не образы - так, мазок - луна с комаром, банально, а наяву - красиво. И куда проще!
Как же в Москву собраться? С постельного режима меня не снимают! Просто не терпится столкнуться с Нероном - вообще это замечательный парень, чудак-демократ, которого демос и отблагодарил. Неужели уничтожил и его стихи - свинство! Я латыни плюс ко всему своему невежеству не знаю, но с каким-нибудь латинистом разберусь. Если же уничтожили, придется написать ЗА, - ничего, напишу.
Спасибо Марьяне за участие.
Так что я в рабочей форме. Все по солдатской формуле: нас бьют, а мы крепнем (здесь "бьют" смягченная форма солдатского глагола). ВСЕ - УЕЗЖАЮТ. Посылаю вам небольшой стишок на отъезд Я. Виньковецкого, художника-абстракциониста, а в общем-то этот стишок - и себе.
Вот как живу.
Переводить нечего. И веселыми глазами смотрю в "будущее", где еще много страничек. А что еще нужно?
Будьте здоровы, дорогая Лиля Юрьевна! Василию Абгаровичу - приветствия. От Анны - тоже! Она очень возгордилась от Вашей строчки, где Вы пишете, что спасибо ей, что она со мной. Прямо расцвела на глазах.
Спасибо и Вам!
Ваш В. Соснора
85
16. 1. 76
Дорогая Лиля Юрьевна!
Только вчера сошел с бюллетеня. Ничего страшного, но противно: опять почки (с 17 декабря). На Новый год были мои знакомые и незнакомые француженки, рассказывали про Париж и с восхищением - про Вас в Париже.
Рассказывали про номер журнала, который хотят посвятить мне, про необъяснимое поведение Робеля. Если он действительно хочет издать их большим блоком, тогда по-своему он прав. Тогда - это его дело. Но если стихи просто лежат, как антиквариат, - тогда просто снобизм какой-то, что ли? А я при чем? А мои стихи - при чем?
В общем-то, я обленился. Эти чертовы лекарства держат все время в состоянье полусна. Сплю и читаю. Ничего не пишу. Ни строчки. Вернее, читать нечего, перечитываю Эдгара По, Мериме, Мопассана, Гофмана и… Геродота.
Лежит в моем столе 14 бредовых рассказов, жалко мне их, но, кажется, так и пропадут. Это почище "Дня Будды". Попробовал перечитать Бунина. Это невозможно. Ничего невозможно перечитывать Бунина, кроме "Снов Чанга". А уж стихи -…как и над Горьким, можно поставить эпиграф: "Эта штука сильнее "Фауста" Гете", то есть - рифмачество, в духе деревянных дорических колонн.
В Клюеве разочаровался: это мощно, мрачно и… мертво. Такой мускулистый, многодумный сектант-скопец. Да что там!
Единственное, с чем можно меня всерьез поздравить, - из США пришло письмо, в котором пишут, что включили меня в справочник "Мировые писатели. 1970–1975". Я уже послал им автобиографию, библиографию и фото. Дойдет ли? На каком основанье включили - сам Бог, видно, в недоуменье. Сомневаюсь, чтобы я был столь популярен на Западе. Но этот справочник - главное руководство, координатор всех издательств мира и университетов. Так они пишут. Чудеса!
В жизни же моей - ничего. В самом прямом и точном смысле этого слова. В Москву собираюсь, но не мог ехать из-за бюллетеня (каждые два дня нужно ходить отмечаться). А теперь постараюсь в начале февраля.
Здоровы ли вы?
Обнимаю Вас и Василия Абгаровича!
Анна - тоже! (приписано)
Ваш всегда - В. Соснора
86
26. 2. 76
Дорогой Виктор Александрович, я, конечно, свинья, что так долго не писала Вам. Но я толком не понимаю, чем и кем занимается сейчас Робель. Знаю только, что они приедут летом по приглашению Алигер. Знаю, что он думает о Вас и что должна была выйти Ваша книга. А Клод сказал мне, что в любое время с радостью пригласит Вас официально.
Мы живы. Гриппом пока не болели. А больше про нас и сказать нечего! Сердечнейший привет Анне.
Не мстите мне - напишите о себе.
Любим, обнимаем.
Лили
(на обороте)
Вспомнила Ваше старое письмо. Стихов Нерона нет нигде. Спрашивала и в Париже.
До свиданья когда-нибудь, милый!
Все та же.
Л. Ю. Б.
87
4. 5. 76
Дорогая Лиля Юрьевна!
Мой день рожденья - 40 - "Декамерон 40!" помните польский фильм? - прошел; сижу на диете. Наконец-то нашел прекрасного врача, который принял на себя крест наблюдения надо мной (мы почти сверстники, но я - неандерталец, а он - профессор, лучший в Ленинграде по почкам - хвастаюсь). Я ведь три года вне наблюдений, мой врач уехал - Туда, вот и валяюсь. Сей человек - просто спасенье, молю Бога, чтобы не уехал, я буду выполнять все его экзекуционные предписанья, как и выполнял прежде с тем, только молю Бога, чтоб тоже не уехал, ибо в Ленинграде он - последний из династических врачей. Вот - веселю Вас!
Празднество мое прошло с торжественными тостами, растрогали тем, что даже не хоронили, как бывает на юбилеях. Народу было всего двадцать человек, никого нового. Приехали из Львова брат и сестра (сводные). Нас ведь, братьев и сестер, - семеро от четырех жен моего знаменитого воина- папы. О двоюродных - и говорить страшно, что-то штук тридцать-сорок. Как видите, я обладатель гигантских родственных "связей" чуть ли не во всех городах СССР (по отцу) и чуть ли не во всех странах мира (по матери). Гигантомания какая-то! Но - мало с кем и знаком-то. И мало кто и подозревает об этой родственности.
И из всех - со всех сторон - я один урод.
Боже, сестра работает в магазине продавщицей (во Львове), а брат служил в конном кавалерийском полку при Мосфильме и снимался то в ролях, то каскадером в десятке лент. Лучшая его роль - адъютант маршала Нея в фильме "Ватерлоо". Там он мелькает секунд 5–7, здоровый, румяный, красавец, а работает сейчас грузчиком на заводе - учить не хочет. У него уже машина своя (25 лет!), дача и т. д. В общем… в общем, четверо суток маялись, не зная о чем говорить, они - о ценах и тряпках, я… Наконец-то уехали, наконец-то остался. Хорошие, милые ребята живут! Но сердце мое постукивало с тихим тактом проклятья.
Есть очень симпатичный поэт в Ленинграде, Алексей Шельвах, ему двадцать семь лет, это - единственная моя надежда, так вот он написал о "людях": "ШАЛЯТ, ЦЕЛУЮТ, ПЛЯШУТ, И - НЕ ПИШУТ".
Вам, наверное, неинтересно читать все эти родословные лепетанья, мне - грустно, вот и пишу. Почему вся моя родня - лавочники? Почему Господь не дал мне пусть маленькую - лавку, ту, татарскую, тот польский шинок, или эстонскую - картофельную? Сидел бы и сосал свою водку-селедку, рожал бы жирных жабоподобных Санчо или Вавил, кусая бы капусту, и - НЕ ПИСАЛ! Разве что доносы о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Думаю, что все мои польско-лифляндско-тевтонские крови ничего мне не дали, кроме "пороков", а маленький проблеск мой человеческий - от того прадеда, витебского раввина.
Не письмо, а трактат.