"Мне - молока, - сказал я служанке и, вновь повернувшись к К.: - Ты на меня сердишься. Мои вчерашние угрозы уехать, это все комедия. Наверно, я отравлен театром. Каждый день хоть раз, а должен что-нибудь такое выкинуть, устроить сцену. Без этого мне жизнь не в жизнь. Даже сейчас, сидя здесь, мне до смерти хочется что-нибудь из себя изобразить".
"А любовь?"
"Бывали вечера, когда, обнаружив в носке дырку, я по одной этой причине навек терял любовь".
"Как тебе мое лицо?" - К. пригнулась ко мне.
"В каком смысле?"
"Я - красивая? - точно совсем чужая. - Молодо выгляжу?"
Мне захотелось ее ударить.
"Бедная ты моя!.. Не забывай - ты примерная супруга и добросовестная мать, а я - хулиган-недоросль, дерьмо".
"Только ты… - начал я говорить, но в этот момент служанка принесла молоко. - А, спасибо".
"Каждый свободен страдать, - продолжал я, пригубив горячее молоко, - но и наслаждаться - каждый свободен".
"Между прочим, я не свободна. И в том и в другом".
Я тяжело вздохнул.
"Позади несколько мужчин. Кто из них тебе нравится?"
Четверо молодых людей, видимо, служащих, играли в маджан. Двое мужчин средних лет читали газеты, попивая виски с содовой.
"Может быть, тот, что посередке", - прошептала, глядя на горы, через которые переваливали потоки тумана.
Я оглянулся. В центре холла стоял невесть откуда взявшийся юноша и, руки в карманах, рассматривал установленную справа от входа композицию из хризантем.
"Хризантема - трудный цветок", - К. занимала высокий ранг в какой-то школе икебаны.
"Ты не меняешься. Разве он не вылитый мой старший брат - в профиль… Гамлет". Брат умер в двадцать семь. Был неплохой скульптор.
"Так ведь я не слишком искушена в мужчинах". К. была явно смущена.
Экстренный выпуск газеты.
Служанка обошла холл и раздала всем свежие листы. - Восемьдесят девятый день после начала войны. Осада Шанхая проходит успешно. Беспорядочное отступление разгромленного врага по всей линии фронта.
К., мельком заглянув в газету:
"Ты кто?"
"Огонь".
"А я - дерево. - Она пугающе громко рассмеялась. - Я сейчас смотрела совсем не на горы. Я рассматривала вот эти капли дождя, падающие со стрехи. У каждой - своя индивидуальность. Есть бойкие, есть торопливые и есть точно изможденные, одни падают с кокетливым звоном, другие - со скучающей миной отдаются на волю ветру…"
И я, и К., мы оба ужасно устали. В тот же день мы уехали из Югавары, а когда добрались до Атами, город был уже окутан вечерним туманом, в домах горели огни, на сердце было тревожно.
Остановились в гостинице. Решив прогуляться до ужина, взяли зонтики. Пошли к морю. Море под нависшими тучами сонно колыхалось, волны рассыпались ледяными брызгами. Море казалось неприветливым и равнодушным.
Когда повернули назад, город мерцал россыпью огоньков.
"В детстве, - заговорила К., остановившись, - мы протыкали иглой дырочки в почтовых открытках, и когда подносили к лампе, изображенные на них дворцы, леса, военные корабли покрывались иллюминацией, помнишь?"
"Этот пейзаж, - сказал я с притворным безразличием, - я уже видел однажды в волшебном фонаре. Все было немного не в фокусе".
Мы медленно шли по дороге вдоль берега.
"Холодно. Сейчас бы хорошо окунуться в горячую ванну".
"У нас уже не осталось никаких желаний, да?"
"Это все отцовское наследство".
"Твоя тяга к смерти… - присев, К. счистила налипшую на босые ноги грязь, - мне понятна".
"Почему мы не можем жить собственными силами? - я расчувствовался как тринадцатилетний подросток. - Я был бы не прочь стать, да хоть торговцем рыбой!"
"Никто бы нам этого не позволил. Нас, как будто назло, опекают с раннего детства".
"Именно. Я бы рад заняться каким-нибудь грубым ремеслом, но ведь засмеют!.."
На глаза попалась фигура рыбака.
"Вот бы так всю жизнь удить рыбу, жить полным идиотом!"
"Не получится, ты слишком хорошо разбираешься в душах рыб".
Оба засмеялись.
"В общем, ты поняла? Когда я назвал себя сатаной. Все, кого я люблю, все, катятся к гибели".
"Я так не думаю. У тебя нет врагов. Ты возводишь на себя напраслину".
"Я - слащав?"
"Как памятная стела О-Мия".
На обочине дороги стояла каменная стела, посвященная "Золотому демону".
"Сказать тебе одну очень простую вещь? Только учти, это серьезный разговор. Согласна? Меня…"
"Хватит, я уже поняла".
"Правда?"
"Я все знаю. Знаю даже, что моя мать была любовницей твоего отца".
"Так получается, мы…"
"Осторожно!" - К. прикрыла меня своим телом.
С треском зонтик, бывший в руке К., зацепило колесом, и в следующую минуту она, точно сделав нырок, скользнула прямиком под автобус и кубарем завертелась: телега, груженная цветами.
"Стой! Стой!" - меня точно огрели дубиной по темени, я был в ярости. Изо всех сил пнул борт наконец-то остановившегося автобуса. К. лежала под автобусом красиво, как намокший на дожде цветок колокольчика. Несчастная женщина.
"Не прикасайтесь!"
Подняв на руки потерявшую сознание К., я разрыдался.
Я нес ее до ближайшей больницы. К. тихо похныкивала: "Больно! Больно!"
Она пробыла в больнице два дня и вместе с приехавшими за ней родичами вернулась домой. Я вернулся на поезде один.
Повреждение оказалось не опасным. С каждым днем ей становилось лучше.
Три дня назад я по делам оказался в районе Симбаси, на обратном пути прогулялся по Гиндзе. Вдруг в витрине одного из магазинов заметил серебряный крестик, зашел, но в результате купил не крестик, а бронзовое колечко. В тот вечер у меня в кармане было немного денег, только что полученных в журнале. Кольцо было украшено цветком нарцисса из какого-то желтого камня. Я послал его К.
В ответ она прислала фотокарточку своей старшей дочери, которой в этом году исполняется три. Я получил ее сегодня утром.
О самках
перевод Д. Рагозина
На Фиджи, как бы сильно муж ни любил свою жену, едва почувствует к ней малейшую неприязнь, не раздумывая, убивает ее и съедает. Житель Тасмании, в случае смерти жены, хладнокровно зарывает вместе с ней детей. Рассказывают про одного австралийского аборигена, который, когда у него умерла жена, отнес ее в горы, срезал жир и использовал в качестве наживки для рыбной ловли.
Публикуя этот старчески-усталый рассказ в журнале "Молодая поросль", делаю это отнюдь не из кокетливого желания показаться оригинальным, но и не в подтверждение моего безразличия к читателю. Напротив, думаю, именно такой рассказ придется по вкусу молодым. Я-то знаю, что в наше время молодые читатели, как ни странно, старики. Воспринять мой рассказ им не составит труда. Это рассказ для тех, кто потерял надежду.
Двадцать шестого февраля нынешнего года в Токио молодые офицеры подняли мятеж. В тот день я беседовал с моим гостем, греясь у жаровни. Ничего не зная о случившемся, мы обсуждали женское нательное белье.
"Я в этом деле не великий знаток… Расскажи поподробней, в духе критического реализма. Только так и можно говорить о том, что касается женщин. Ночная рубашка - это что-то вроде длинного исподнего кимоно?"
Сообща мы искали таящийся в глубине наших душ прельстительный образ женщины, ради которой стоит жить. Гость хотел жену лет двадцати семи-двадцати восьми, покладистую. Он жил вдвоем с внебрачной дочерью пяти лет, снимая второй этаж жилого дома в углу Мукодзимы. Во время фейерверка по случаю открытия реки он, отправившись на праздник, нарисовал для нее картину. Обвел круг, аккуратно закрасил его ярким желтым карандашом, объяснив, что это - полная луна. Женщина, с которой он провел ту ночь, была одета в бледно-голубую махровую ночную рубашку, подвязанную пояском с узором глициний. Рассказав об этом, гость стал расспрашивать меня о моей подруге. Я старался, как мог, удовлетворить его любопытство.
"Насчет крепдешина - уволь. Он слишком маркий, к тому же выглядит ужасно неопрятно. Это не в нашем вкусе".