Виктор Викторович и Анна Петровна замолчали. Было видно, что они растерялись.
А я повторил: "Нет денег? Тогда ничего не поделать! Продам тому, у кого они есть. А как же иначе?"
Я забыл, кто эти люди. Забыл, что они мои благодетели. Я видел перед собой лишь свои потребности и хотел, чтобы все решилось поскорее.
"Сколько же ты просишь за половину дома?" – спросил Виктор Викторович.
Я назвал цену.
Соседи вздохнули. Как раз сейчас у них денежные затруднения. Чтобы собрать необходимую сумму, им понадобится не меньше полугода. А то и больше.
"Почему же ты не хочешь подождать? Что у тебя случилось? – спросила Анна Петровна. – Пойми: нам будет тесно втроем на одной половине дома. К тому же мама у меня старенькая. Сам видишь. Вот если бы ты подождал с деньгами было бы очень хорошо. Ты бы нас очень выручил. Нам некуда сейчас идти, понимаешь?"
Виктор Викторович попросил: "Выручи, брат, подожди полгодика. Мы же тебя выручили – взяли твоих ребятишек в свою семью".
И вот тут-то я совершил ужасную, роковую ошибку. Боже мой, о чем я думал?
О чем думают люди, когда решительно отстаивают свои интересы и готовы переступить через многое? Конечно, только об этих самых своих интересах. Но ведь нужно оставаться человеком. Нужно помнить о доброте. И как о самом важном в жизни нужно помнить о благодарности.
А я взорвался от негодования.
"В чем дело?! – закричал я. – Вы меня выручили, верно, но только вы сами этого хотели. Я вас ни о чем не просил! Понятно?"
Я даже вскочил с места. И продолжал, размахивая руками: "Дом – мой! Моя собственность! Хочу – продаю!"
Виктор Викторович и Анна Петровна смутились. Покачали головами. Стали вздыхать и собираться. Принялись ходить по дому и собирать свои вещи.
Они ушли, не сказав ни слова. Увели под руки старенькую маму Анны Петровны.
Я только фыркнул им в след. Меня их упрек очень возмутил и раздосадовал. Раздосадовало меня именно то, что из-за каких-то соседей я могу лишиться денег.
Напоминание о том, что о моих брате и сестре позаботился не я, а другие люди, меня даже оскорбило.
Я нарезал бумаги и сел писать объявления о продаже. Взял муки, сварил клею и пошел расклеивать объявления на стенах и заборах.
На улице меня догнала дочь Виктора Викторовича, Ольга.
"Ну зачем ты так? – спросила она. – Нехорошо. Не нужно было так поступать… Когда ты хочешь получить деньги за дом – на днях? Я достану. Займу у знакомых. А папа и мама пусть вернутся в ваш дом и живут. Договорились?"
Я не был против. Меня это вполне устраивало. Я сказал: "Ну вот, все и решилось. Стоило ли меня упрекать?"
Ольга поглядела на меня холодно, как на чужого, незнакомого человека. Но я не придал этому значения. Я решил, что как только получу деньги, сразу уеду. Может быть, уеду в тот же час.
Ольга принесла деньги на следующий день. Я написал расписку и поехал на станцию. Сел в поезд. Попрощаться с соседями мне не пришлось поскольку они не появились. Понятно, почему: их огорчило мое к ним отношение.
А я думал: "Ничего, отойдут. Остынут. Придется им удовлетвориться тем, что есть. Такова жизнь. Так поступил бы любой на моем месте.
Половина дома принадлежит мне, инее продал. Что тут непонятного?"
Я хотел поскорей вернуться туда, где жил мой приятель, Артем. Почему я так сильно к нему тянулся? Это очень просто: он был ярким, удачливым человеком, и я думал, что рядом с ним тоже стану ярким и удачливым.
Я доехал до областного города, а там пересел в поезд до Москвы. У меня было хорошее настроение. Я даже потирал руки.
Эх, я совсем не догадывался о том, что я сгорел! Сгорела моя прежняя жизнь, не слишком, но все-таки хорошая, сносная. Теперь меня ждала жизнь другая – горькая, трудная и бессмысленная.
Я не знал, что стал человеком, у которого будут исчезать деньги. Они будут словно бежать от меня. Выпрыгивать из карманов. Просачиваться между пальцев.
Скоро я превращусь в неудачника, страдающего от бесконечных потерь.
…Я вошел в купе поезда, следующего до Москвы, и поздоровался с попутчиками. Я был весел. Думал пойти в вагон-ресторан и выпить пива. Вдруг какой-то человек в круглых очках заглянул в наше купе и сказал: "Пардон! Я ищу одного человека. Позвольте спросить, не здесь ли едет Иван Николаевич? У него небольшая борода и рубашка-косоворотка".
Мы не видели никакого Ивана Николаевича, с бородой и в крестьянской рубашке. Так мы и сказали незнакомцу в очках. В ответ он засмеялся и легонько хлопнул себя по лбу.
Затем он воскликнул: "Я перепутал вагон! Простите".
После этого он обратился ко мне: "У вас молодые глаза… Пожалуйста, поглядите, что записано в моей записной книжке".
Я вышел в коридор и закрыл дверь. Незнакомец протянул мне раскрытый посередине маленький блокнот. Там была единственная запись: "Иван Николаевич, 3 иконы, поезд №…, вагон…" Там же были указаны месяц и число. Число было написано нечетко. И я сказал: "Здесь у вас 15 написано как 16. Или наоборот
– 16 как 15".
"Ну, теперь все ясно! – ответил незнакомец.
– Я сел в другой поезд! Поезд, который мне нужен, будет только завтра, шестнадцатого! А сегодня пятнадцатое. Представляете? Этакое со мной впервые. Я, вы знаете, очень аккуратный и внимательный человек, но даже с такими, как я, случаются недоразумения. Ну, ничего не поделаешь! Остается лишь пойти в вагон ресторан и выпить шампанского. Не составите ли компанию?"
Пассажира, перепутавшего число, звали Эдуард Эдуардович. Я пошел с ним в вагон-ресторан. Там мы вместо шампанского купили коньяку, кофе и пирожных.
Эдуард Эдуардович рассказал мне, что означает запись "Иван Николаевич, 3 иконы". Житель деревни по имени Иван Николаевич продает три редких иконы, а он, Эдуард Эдуардович, коллекционер икон и покупает эти произведения искусства за большие деньги. Но сегодня с ним вышло недоразумение. Он почему-то решил, что в его записной книжке написано 15, а не 16.
"Ну, ничего, – бодро сказал Эдуард Эдуардович. – Сойду на ближайшей станции, вернусь назад, переночую в гостинице, а завтра сяду в тот поезд, который мне нужен. И куплю то, что мне нужно!"
Мы выпили за это, и Эдуард Эдуардович прошептал, что иконы стоят большие деньги, но житель деревни Иван Николаевич этого не знает. Он продает их не так уж дорого – по двести рублей за штуку. А они стоят три тысячи каждая. Правда, по три тысячи он, Эдуард Эдуардович, их не купил бы. Но по пятьсот за каждую – истинная правда – выложил бы!
Помолчав, Эдуард Эдуардович сказал: "Знаете ли вы, что такое страсть, молодой человек? Старинные иконы – моя страсть. Я посвятил им всю жизнь. Да… Если к вам в руки попадет старинная икона, принесите ее мне. Куплю за хорошие деньги! Сейчас я вам оставлю адрес в Москве. А также домашний телефон. Звоните и приходите, если будет что предложить".
Мы пробыли в вагоне-ресторане сорок минут. Когда поезд стал приближаться к станции, Эдуард Эдуардович попрощался и ушел. Я вернулся в свое купе. Лег на полку. Вскоре Эдуард Эдуардович прошагал по перрону мимо нашего окна. Я махнул ему, но он не заметил. Поезд тронулся и поехал.
Через двадцать минут в нашу дверь постучали, а затем в купе заглянул человек с бородой и в рубашке-косоворотке.
"Да что же это такое! – воскликнул он. – Опять не то. Перепутал. Прощения просим!"
Я вскочил и выбежал за Иваном Николаевичем в коридор. Ведь это был, несомненно, он. Я догнал его.
Он удивился: "Откуда ты меня знаешь, паренек?"
Я сказал, что знаю Эдуарда Эдуардовича. Тогда Иван Николаевич стал вздыхать и жаловаться: два часа ходит по вагонам, а Эдуарда Эдуардовича нигде нет.
Я сказал, что нужный ему человек сошел на станции.
Иван Николаевич впал в уныние.
"Что же теперь делать? – спросил он. – Завтра кататься в поезде я не смогу… Нет. Куда там! Завтра я должен быть у себя, в деревне. Как же быть? Эх, пропади оно пропадом! Продам эти иконы первому встречному! Прямо так и скажу: "Старинная вещь, ценная. Бери за сто пятьдесят а сам продашь за двести, а то и больше!"
Я вспомнил, что сказал мне Эдуард Эдуардович: "Куплю за пятьсот".
Я сказал Ивану Николаевичу: "Продайте их мне, все три. Каждую – по сто двадцать. Ну, как вам такое предложение?"
Иван Николаевич поглядел на меня с недоверием, как на возбужденного подростка, болтающего чепуху.
"Ты со мной не шути, – строго сказал он. – Это для нас, деревенских, большие деньги. Ты, конечно, по виду человек городской. Может быть, и зажиточный. Но разве ты можешь вот так взять и купить?"
Я усмехнулся. Деньги у меня были при себе. Я показал триста рублей.
Иван Николаевич покачал головой. Мы пошли в тамбур, и там он вынул из детского рюкзака, который носил с собой, одну икону и показал мне. Старая, сильно потемневшая от времени деревянная икона без оправы показалась мне мало ценным предметом. Но я рассудил, что иконы и не могут выглядеть роскошью.
"Ей триста лет, – сказал Иван Николаевич. – Потому мы так дорого и просим".
Я снова усмехнулся, но уже про себя, и подумал: "Этот олух не знает, что каждая стоит три тысячи, а всего – шесть. Как машина "Жигули".
"Купи по сто пятьдесят парень, – сказал Иван Николаевич. – А то я, понимаешь, горю. Хотел по двести продать, а теперь это уже никак невозможно".
Мы сторговались по сто тридцать пять. Я заплатил Ивану Николаевичу четыреста пять рублей, отнес иконы в купе и спрятал в чемодане.
Перед этим Иван Николаевич сказал: "Теперь полагается, по обычаю, обмыть сделку. Вот только где?"