Она чувствовала себя измученной, усталой, а сознание ее сверлила мысль: "Что же будет, если дети отдалятся от отца? Семья окончательно развалится. А у меня уже нет сил мирить и соединять всех, у меня даже нет сил, чтобы жить..."
У садовой калитки позвонили, Жока встала.
- Не сердись, я люблю тебя, - сказала она матери и выбежала в сад.
Варьяш принял Демеши с таким радушием, будто тот был по меньшей мере членом правительства.
- Заходи, дорогой Яношка, заходи, - говорил он, идя навстречу гостю. Он с чувством пожал Демеши руку и обнял его: - Ну, что скажешь о моей дочери? Правда, выросла? Не узнаешь ее? Прямо взрослая дама. Ну, пойдемте в дом... Когда ты ее видел в последний раз?
- Кажется, когда она была еще в пеленках, - ответил Демеши, и взгляд его потеплел. Потом он шутливо добавил: - Жаль, что я немолод.
Они вошли в кабинет Варьяша. Но что произошло там - об этом Жока не знает и по сей день.
Обо всем этом она и рассказала Эндре,
- Когда мы ехали домой, я пыталась дознаться, что же произошло в то пасхальное воскресенье, однако Демеши на все мои вопросы отвечал уклончиво.
- А мама ничего не говорила?
- Только то, что Демеши - ее лучший друг и что когда-то они были в очень хороших отношениях. Спрашивала я и у отца, но он отмалчивается. Ты сильно ударил Демеши?
- Сильно.
Они помолчали. По улице промчался мотоцикл и наделал столько шума, что стекла задрожали в окнах.
- Завтра же извинюсь перед ним.
Жока продолжала гладить плюшевого медвежонка.
- Ты знаешь, что Демеши осудили вместе с дядей Кальманом?
Эндре встал, устало потянулся:
- Я знаю только то, что появилось несколько его книг, но, к сожалению, ни одну из них не читал. Ну ладно, спи... - Он поцеловал сестру и вышел из комнаты.
Ковач сидел у радиоприемника, прислонившись спиной к кафельной печи. Забыв обо всем на свете, он слушал концерт для фортепьяно Моцарта, Он чувствовал, как приятная истома охватывает все тело, как волшебная музыка поднимает его и несет на своих легких крыльях куда-то вдаль. Вдруг в мелодию рояля вплелись какие-то посторонние звуки, они стремительно нарастали, заглушая музыку.
Ева резким движением выключила радиоприемник и раздраженно сказала:
- Я к вам обращаюсь, господин генерал. Надеюсь, вы все-таки соизволите ответить на мои вопросы.
Ковач недовольно взглянул на жену и подумал: "Опять она играет какую-то роль, опять играет... Стоит только кому-нибудь прийти, как она обязательно начинает выступать".
- Некогда слова сказать, что ли? - Ева нервно теребила край розового свитера, ее черные глаза метали в сторону мужа гневные молнии.
Ковач поправил очки и подавил короткий зевок.
- Так о чем ты спрашивала? - ответил он вопросом на вопрос, размышляя над тем, когда это она успела купить свитер.
- Ни о чем я тебя не спрашивала. Я просто хочу, чтобы ты не увиливал: в конце концов, Питю - твой племянник. Будь добр, пойди и выслушай Марику. - Ева состроила насмешливую гримасу: - Тем более что Моцарт не для твоих ушей.
Ковач потер ладонью колючий подбородок и поднялся.
- Я думал, вы с Марикой обсуждаете свои дела, - оправдывался он, тяжело шагая за изящной, с красивой фигуркой, женой. Черные брюки из синтетической ткани плотно облегали ее крутые бедра, подчеркивая манерную, чуть-чуть подпрыгивающую походку.
Ковач поцеловал руку молодой учительнице, чья по-детски хрупкая, стройная фигурка почти утонула в глубоком кресле. Он внимательно посмотрел на девушку с пепельными волосами и невольно сравнил ее с Евой. Делал он это не впервые: он всех женщин сравнивал со своей женой. Разумеется, при таких сравнениях победительницей до сих пор всегда выходила Ева. Она была не просто хорошенькой женщиной, а по-настоящему соблазнительной и притягивала к себе жадные взоры мужчин. И все-таки скромная Марика почему-то казалась более интересной и обаятельной, чем Ева, хотя в ее поведении, манере держаться не было ничего необычного. Она вела себя непринужденно, говорила безо всякого жеманства, четко выражая свои мысли. "Ничего особенного в ней нет, - решил Ковач, - она вообще какая-то невзрачная, Только глаза и делают ее такой интересной". Он посмотрел в светло-карие глаза девушки. Взгляд Марики был открытым, даже простодушным.
- Мы говорили о Питю, - объяснила она, закуривая сигарету.
- Что натворил этот сорванец? - спросил Ковач, переводя взор с учительницы на Еву.
- Пусть Марика сама расскажет. - Ева нервно забарабанила по столу и подумала: "Пусть она тебе все и расскажет, потому что Питю для тебя дороже, чем я".
Марика мягко улыбалась, а лейтенант недоумевал: почему это на него так действует ее улыбка? Сигарета - вот в чем дело! Рука девушки, в которой она держала дымящуюся сигарету, не соответствовала ее открытому взгляду и милой девичьей улыбке.
- Питю - очень умный мальчик, - начала объяснять Марика, - только... - И она замолчала.
"Наверное, подыскивает подходящие слова, чтобы поточнее выразить мысль, - решил лейтенант. - Но если Питю умный парень, тогда все в порядке".
- Только? - Лейтенант улыбнулся в ответ и взглядом подбодрил девушку: "Ну, говори же наконец! Чего ты боишься?.."
- ...Только этот белоручка слишком избалован, - пришла на помощь учительнице Ева. - Давайте поговорим в открытую, Марика.
- Конечно, конечно. Но это непростой вопрос, и дело тут не в одной избалованности.
С незастроенного участка, находившегося между офицерскими домами, донесся невообразимый шум и визг. А через минуту чистый, как колокольчик, смех перекрыл чьи-то грубые выкрики.
- Это он! - сказала Ева и, подойдя к окну, отдернула штору. - Иди сюда, посмотри на этого принца.
Ковач вместе с Марикой подошли к окну. На заснеженной площадке человек десять - двенадцать мальчиков и девочек громкими криками подбадривали двух боровшихся ребятишек. Ковач сразу узнал Питю, пытавшегося одолеть Шарди, который был года на два постарше. Шарди был коренастый крепыш, а Питю - худой, но необычайно увертливый.
"Хватай его за шею, дуралей, за шею и кидай через себя", - мысленно наставлял мальчика Ковач.
Питю уперся ногой в бедро противника, а затем быстро откачнулся назад, увлекая за собой, коренастого крепыша, который мгновенно потерял равновесие. Казалось, он вот-вот рухнет на падавшего навзничь Питю, однако тот ловко вывернулся и подмял Шарди под себя:
- Великолепно! - радостно воскликнул Ковач. - Ловко он его!
Ева с удивлением посмотрела на мужа.
- Для него это, видите ли, великолепно, - сказала она с укоризной, обращаясь к Марике.
- А что, разве нет? Да ты знаешь, как труден этот бросок через бедро? И где он мог этому научиться?
На заснеженной площадке ребятишки громкими возгласами приветствовали победителя. Ева вернулась к кушетке и села. Муж остался стоять у окна.
- Так что же произошло с Питю? - спросил Ковач не оборачиваясь.
- Он хороший, мальчик, но с ним надо больше заниматься...
Марика взглянула на улыбавшегося лейтенанта, который в этот момент сказал себе: "Ну что ж, будем заниматься. В поселке нет парня до двенадцати лет, с кем бы он не справился. А ведь ему всего семь лет".
- Правда, он немного упрямый, - продолжала Марика. - В классе все старается сделать по-своему, а тех, кто противится, заставляет чуть ли не силой...
- Бьет?
- Да.
- И даже младших?
- В классе все ребята одного возраста.
На улице все еще шел снег. Ковач посмотрел на темневшие за пологим спуском казармы, на вырывавшийся из их труб и тотчас же таявший в небе дым.
Марика ждала, что он что-нибудь скажет, но лейтенант, стоя к ней спиной, упорно молчал.
- Его одноклассники, - продолжала девушка, - дети из простых семей, немного застенчивые, порой даже робкие. Они и так признали бы Питю вожаком, безо всякого принуждения.
Слух Ковача поразили слова "и так" и то, с какой интонацией они были произнесены. Лейтенант обернулся, поправил воротник, затем вынул из лежавшей на столе пачки сигарету.
- Что вы понимаете под выражением "и так"? - вопросительно посмотрел он на девушку. Потом сел, закурил и обратился к жене: - Не могла бы ты сварить нам кофе?
Ева вышла на кухню.
Марика кокетливо подперла подбородок и подумала: "Если сказать ему правду, он может обидеться. Знаю я этих военных! Но я все-таки скажу то, что думаю. Для этого я, собственно, и пришла сюда". Она помолчала, загадочно улыбнулась и подумала о том, как глупо все то, что она делает. И почему это у нее все не так, как у остальных преподавателей?
В полдень, когда Марика постучала в кабинет к директору Доци, высокому сутулому мужчине лет пятидесяти, тот принял ее с обычным радушием:
- Присаживайтесь, Марика. Да смелее, смелее, ангел мой. Излагайте свое эпохальное предложение.
Марика любила этого веселого, доброго человека. Она посмотрела на его слегка вытянутое лицо, на его длинные, по-модному закрывавшие шею волосы, на его ястребиный нос над густой щеточкой усов и невольно подумала, что с удовольствием называла бы директора отцом. Она рассказала ему, что после обеда собирается сходить к Ковачам и поговорить с ними о мальчике, потому что не может больше молчать о недостатках в его поведении, ведь ее молчание означало бы, что она делает для него исключение, а она не намерена делать никаких исключений никому из учеников, будь он хоть сыном самого министра.