- Понимаю, Жо, понимаю, но я так волновался за тебя. И потом, я знаю мужчин. Собственно говоря, где ты была?
- В Доме киноактера. Там показывали новый фильм Феллини. Я звонила тебе несколько раз, однако никто не брал трубку.
Эндре молча закурил, чувствуя, как ему стыдно.
- После фильма я на несколько минут задержалась, и Янош Демеши сказал, что отвезет меня домой: мол, нельзя возвращаться одной так поздно.
- Тот тип был Демеши?
- Ты что, не узнал его? Ведь вы уже встречались.
- Я не узнал его. Правда, от злости я почти ничего не видел. - Лоб Эндре покрылся морщинами, как у старика. "Ну и натворил же я дел! - подумал он. - Какая же я скотина! Позвоню Демеши и попрошу у него прощения".
Жока поправила под головой подушку и взволнованно спросила:
- Что такое? Уж не обидел ли ты его чем-нибудь?
- Надеюсь, с ним ничего не случилось.
- Ты ударил его?
Эндре молча кивнул и посмотрел на свой кулак. Девушка едва заметно вздрогнула:
- Как ты мог!
- Сам не пойму... Ты же знаешь, как я презираю драки.
Жока посмотрела на тень, отбрасываемую фигурой Эндре, на его мощные плечи, вспомнила Демеши и очень пожалела его.
В пасхальное воскресенье в доме Варьяша зазвонил телефон. Отец находился в своем кабинете, где, верный давней привычке, работал с пяти часов утра. Мать мылась в ванной, а тетушка Юли ушла в церковь. Жока убирала свою комнату и одновременно думала о том, какое бы ей надеть сегодня платье. Она договорилась б подружками пойти в Музей изящных искусств. Вместе с ними обещал пойти и Эрне Бодо, поэтому Жока начала готовиться еще со вчерашнего дня. Ей хотелось понравиться этому студенту первого курса философского факультета университета. И когда телефонный звонок отвлек ее от столь серьезных мыслей, Жока разозлилась. Она бросила на кровать маленькую подушечку и подняла трубку.
- Квартира Варьяша, - сказала она.
На другом конце провода послышался немного грустный, бархатистый мужской голос:
- Это ты, Пири?
- Это ее дочь.
- Доброе утро. Меня зовут Янош Демеши. Я хотел бы поговорить с вашим отцом.
- Я сейчас позову его.
Жока положила трубку и заглянула в кабинет. Варьяш, в свитере, сидел за письменным столом и как раз прикуривал сигарету.
- Папа, тебя к телефону.
- Кто?
- Демеши.
- Ты сказала, что я дома?
- Да.
Варьяш сделал несколько затяжек, а потом спокойно проговорил:
- Иди, дочь моя, и скажи этому дураку, что ты ошиблась, что я уже ушел из дома.
Жока недоуменно пожала плечами:
- Я не могу лгать. И потом, я не хочу бегать туда-сюда...
Варьяш решил, что дочь шутит.
- Не упрямься, черт возьми! - Отец повысил голос: - Делай то, что тебе говорят!
- Я не твоя секретарша и лгать не собираюсь. И пожалуйста, не кричи на меня. - Она повернулась и вышла из кабинета, оставив дверь открытой.
Варьяш вспылил:
- Черт бы побрал эту упрямую! Я тысячу раз говорил, что, когда работаю, меня нет дома даже для самого господа бога! - Он встал и чуть вразвалку отправился вслед за дочерью.. - А если ты, паршивка, еще и дерзить мне будешь, я тебя так отшлепаю, что вовек не забудешь.
- Я не паршивка! - выкрикнула Жока. - И не смей меня трогать, а то закричу. - Она показала на трубку: - Демеши наверняка уже услышал твои вопли и не поверит, что тебя нет дома.
Варьяш чуть не задохнулся от злобы. Он погрозил дочери кулаком и, поскольку другого выхода у него не было, подошел к телефону.
А Жока уже смеялась. Она не ушла из гостиной и села в одно из низких кресел.
- Привет, старик! - дружелюбно бросил Варьяш в трубку. - Как дела?
Жоке очень хотелось знать, о чем так долго говорит Демеши, тем более что Варьяш несколько раз прерывал его:
- Ну, старик... - Тут он замолчал и долго слушал, что ему говорил Демеши. - Послушай, Ене, это глупо, - начал вновь Варьяш после паузы. - Просто не стоит об этом и говорить... Не понимаю, зачем тебе эти древности. Ты меня знаешь с детства... Хорошо-хорошо, не возражаю, может быть, ты и прав... Ладно, приезжай как можно раньше, я тебя жду...
Геза Варьяш положил трубку и встал. Его широкое лицо выражало озабоченность. Он запустил руку в свои густые волосы и тихо, как бы про себя, выругался.
Жока с волнением спросила:
- Случилось что-нибудь, папа?
- Твое какое дело, дура?
В этот момент в комнату быстро вошла Варьяшне, мать Жоки. Ее купальный халат был туго перетянут поясом, на красивом лице отразились признаки беспокойства.
- Гезуш, что за крик ты поднял? Ни минуты не дадут человеку отдохнуть.
- А ты воспитывай свою дочь в духе уважения к старшим, - сказал Варьяш и подошел к широкому окну, - иначе я не знаю, что с ней сделаю.
Жока вскочила с места. При матери она чувствовала себя в полной безопасности, поэтому заговорила с большим жаром:
- Разве я начала кричать? Что я, собственно, сделала? Позвала тебя к телефону. И сразу же стала дурой и паршивкой. Ты писатель, а ругаешься, как извозчик. Учти, я не дура и не паршивка, и не кричи на меня больше, не то я уйду из твоего дома...
- Довольно, - сказала мать, стараясь казаться спокойной, и взглянула на мужа: - Сдерживай себя, Геза, я тебя очень прошу. Или сходи к врачу: нет сил больше терпеть твои срывы...
- Ты тоже хороша! Только и знаешь, что с утра до вечера болтаешь одно и то же.
Варьяшне промолчала. У нее не было ни малейшего желания спорить с мужем. Считая инцидент исчерпанным, она поправила закрученные в пучок волосы и спросила:
- Кто звонил?
- Демеши. - Варьяш закурил сигарету и, стараясь сдерживать свой гнев, продолжал: - Сейчас он заявится сюда, потому что барышня Жока не захотела, видите ли, солгать.
- Да, не захотела, - отрезала Жока. - И если на экзаменах по венгерской литературе мне достанется билет о твоем творчестве, я расскажу, какой ты писатель. Пусть все знают. - Окинув нелюбезным взглядом отца, она удалилась в свою комнату.
Немного погодя последовала за дочерью и мать. Она села на мягкий стул и оперлась рукой о столик. Недавно ей исполнилось сорок пять, но, несмотря на годы и усталость, выглядела она намного моложе. Ее продолговатое, как у Эндре, лицо украшали необычайно большие светло-голубые глаза под красиво изогнутыми бровями. Кожа была матовой и все еще гладкой.
- Доченька, не спорь с отцом, не зли его. Ты же знаешь, как расшатаны у него нервы.
- У меня тоже нервы, и раз от разу они все больше расшатываются, - ответила Жока. - Он говорит со мной, как с каким-нибудь извозчиком. Разве я его трогала?
- Хорошо, хорошо... Отец ведь любит тебя.
- Нужна мне его любовь! Пусть лучше не любит. Меня это совершенно не волнует. Ты знаешь, мамочка, если бы я тебя так не любила, давно бы ушла из дома...
- Не говори глупостей, Жока. Отец не всегда был таким...
Жока села на низкую кровать, сложив руки на коленях.
- Не всегда... - Она задумчиво посмотрела в окно: - Зачем ты его защищаешь? А кто истрепал тебе нервы? Может быть, мы с Эндре? Ты думаешь, я не знаю, отчего ты так часто болеешь? Весь город говорит об этом. Ты напрасно считаешь меня ребенком, напрасно таишься, я-то хорошо знаю, что он изменяет тебе с этой бездарной потаскухой.
- Жока!
- Разве я не права? Ты можешь прощать ему, я же никогда не прощу.
Варьяшне закусила губу. Силы внезапно оставили ее. Она еле сдержалась, чтобы не расплакаться. Она догадывалась, что детям известно о любовных похождениях отца, но надеялась, что это никогда не станет темой их разговоров, тем более что она не собиралась отвращать их от родного отца. К тому же Жока еще очень молода, неделю назад ей исполнилось шестнадцать. Конечно, она уже многое знает об отношениях между мужчиной и женщиной, но не настолько, чтобы, не имея жизненного опыта, осуждать родного отца. И хотя Варьяшне чувствовала, что приближается день, когда они с дочерью вынуждены будут откровенно обо всем поговорить, ей хотелось, чтобы ее собственная горькая судьба не повлияла бы на взгляды детей.
- А сейчас почему ты молчишь? - спросила Жока, дотронувшись до руки матери. - Или думаешь, я до сих пор верю, что меня принес аист? Об отце я, к сожалению, знаю больше, чем ты предполагаешь.
- Это не имеет значения, - голос Варьяшне звучал как-то приглушенно, - главное, никогда не забывай, что речь идет о твоем отце.
- К сожалению, не забываю.
Мать вздрогнула:
- Жока, мне не нравится, каким тоном ты говоришь об отце. Я не потерплю этого. Вероятно, у него накопилось много злости и горечи и потому он иногда груб с вами...
Жока вскинула голову и спросила:
- А разве с тобой нет?
Мать поправила ее:
- С нами. Может быть, у него была или есть любовница, но и в этом случае не забывай: к нему нельзя подходить с теми же мерками, что к обыкновенным людям.
Жока от удивления широко раскрыла чуть раскосые глаза, скорчила гримасу и тихо рассмеялась:
- Не сердись, мама, но ты говоришь глупости. Существуют единые для всех людей мерки. Где это сказано, чтобы писателю все дозволялось? Он что, божество?
- Он необыкновенный человек.
- То-то и оно, что необыкновенный, - кивнула Жока, и в голосе ее прозвучала насмешка. - Он настолько необыкновенен, что за глаза обзывает Демеши дураком, а когда говорит с ним по телефону, надевает на лицо елейную улыбку и лебезит...
- Ну довольно! - дорвалась на крик мать.