Что касается простоты. Давно замечено, что гениальное просто. И в этом нет ничего удивительного: колесо, оттого что оно просто, не перестает быть гениальным изобретением. Не надо путать простое с примитивным. Вот пример простого изобретения Чижевского: он первым догадался вставить катушку индуктивности в антенну типа тарелки и научился передавать энергию на расстояние без проводов. И он опередил время, поскольку технические возможности начала прошлого века были еще слабы, но в новую эру этот подход получил развитие и имеет грандиозную перспективу. Посмотрите, сейчас наши города опутаны невероятным количеством проводов и кабелей, в будущем люди постараются избавиться от них, и свежая инженерная мысль, несомненно, воспользуется изобретением Чижевского.
И еще: я хочу обратиться к дочери изобретателя. Дорогая Евгения Федоровна, нет никакого сомнения: у вас действительно великий отец и вы вправе им гордиться.
Аудитория ошарашена услышанным и какое-то время безмолвствует.
- Браво, - громкие хлопки раздаются со стороны входа.
Оборачиваюсь и вижу Максима Валерьевича. Приехал все-таки, не выдержал старик! Зал поддерживает его, в шуме аплодисментов журналисты обступают организаторов мероприятия, а наша группа медленно отходит к дверям.
* * *
Учитель сказал: "Любая из известных позиций предполагает потенциальные варианты развития. Разрывающий мглу прозревает их, пестует природу и удлиняет век, пренебрегающий ими ранит дух и безвременно гибнет". Он, проникший в таинственную тьму, вмещал в своем сердце и свежесть субботнего утра, и спелую сладость бабьего лета, и беззвучную тоску суровой обыденности.
Олег с Анной Ильиничной подбрасывает нас до центра на вертком, шустром "пежо".
- Не такие уж вы и придурки, - смеется он, прощаясь. - Надеюсь, через год снова свидимся.
Мы долго машем ему вслед. А потом идем гулять на Карлов мост. У статуи Яна Непомуцкого останавливаюсь, чтобы приложить ладонь к барельефу священника и загадать желание. А потом ищу крест на перилах моста, прикладываю к нему руку и повторяю желание. Татьяна с улыбкой следит за нехитрыми манипуляциями.
- Ты герой, - говорит она. - Только никак не пойму, почему ты сказал, что ничего не знаешь о Чижевском, а расписал все почище, чем в энциклопедии. Ты врал мне?
- Я никогда не вру, Танюш, я и правда не знал о нем, как не знал про кошку и дверь, но мне кажется, я только что его создал.
Провожаю Татьяну на автобус до Минска, и, перед тем как проститься, целую ее прямо в алые губы.
- Что же ты наделал? Это третий поцелуй, теперь мы никогда не увидимся, - говорит она грустно.
Я улыбаюсь и целую еще и еще… Наивная, она не догадывается, какое желание я загадал.
Пушкин 37-го года
Представьте себе раннее городское утро поздней весны. Не представили? Тогда вот вам несколько штрихов. Снег почти весь сошел, и только грязные островки его чернеют между голыми обрубками тополей, выстроившимися вдоль тротуара в одну шеренгу, словно солдаты-новобранцы. Резкий неприветливый ветер гонит в спину молодого человека в черном неуклюжем пальто, крепко прижимающего к правому боку мятую кожаную папку. Шапка на голове отсутствует, и длинные волосы, развеваемые ветром, мечутся перед его острым носом так, что со стороны кажется, будто человек спешит за своими волосами. Впрочем, нет, он уже почти не торопится, потому что достиг автобусной остановки и уперся в проезжую часть проспекта. Это как в одной из работ Николая Рериха: человек, подгоняемый бурей, бежит в гору, и вдруг бац, бежать уже некуда - впереди рама. Надеюсь, что теперь вы хоть чуть-чуть представили себе эту картинку и к моим немногочисленным штришкам добавили некоторые детали из своего опыта стояния на остановках ранним весенним утром, пока солнце еще… Ну, ладно, достаточно.
К остановке то и дело подлетают маршрутные "газели" и бесстыдно распахиваются перед продрогшими пассажирами, предлагая свое тепло всего лишь за пятнадцать рублей. Пассажиры проникают внутрь. Один, второй… Третьим входит молодой человек - очкастый, носатый, худющий городской лох в нелепом демисезонном пальто - плюхается на самое неудобное боковое сиденье и кладет на колени мятую кожаную папку. Теперь нужно сказать о том, что находится в папке. В ней - листы исписанной бумаги, тетрадка с лекциями и книжка. Может быть, даже Пушкин. Или что-то о нем. Я точно не помню. В данном случае это неважно. А вот кляссер с марками помню отчетливо.
Маршрутка трогается. Молодой человек по привычке хочет закрыть глаза и подремать немного дорогой, но не может этого сделать, потому что взгляд его сначала упирается в округлые колени, обтянутые черными колготками, а потом уже бежит по всей видимой части колготок вверх и вниз. После долгой зимы, скрывавшей во вьюгах женские прелести, изголодавшемуся мужскому взору предстают стройные девичьи ноги. Как некое откровение. Как гений чистой красоты! И я не могу не восхититься их совершенством. Таких ног я еще никогда не видел!
Ой, простите. Кажется, я оговорился. Но, наверное, вы уже и сами догадались, что молодой человек в пальто - это я. Иначе откуда же мне знать, что лежит в кожаной папке? Жаль, конечно, моей оговорки, поскольку теперь мне трудно будет наполнить рассказ свой иронией по отношению к герою, а сам я воспринимаю эту историю слишком отрешенно, будто случилась она не со мной.
Итак, ранним весенним утром я ехал на работу и любовался ногами моей попутчицы. И еще колготками, потому что на них был замысловатый треугольный орнамент. Я не сразу посмел взглянуть в лицо обладательнице колготок. И лучше бы вообще этого не делал. Однако я взглянул.
Впечатление, прямо скажем, было неоднозначным. Передо мной сидела девушка лет восемнадцати - двадцати. Этакая карточная пиковая дама: темные прямые волосы, длинная челка, совсем закрывавшая брови, ресницы, густо накрашенные тушью так, что, казалось, глаза глядели зловеще откуда-то из глубины; губы, напротив, были бледны, поэтому на лице обозначались только глаза, и смотрели они в упор без всякой тени смущения. На юном лице не было ни одной морщинки, а вот шею пересекали две параллельные полоски, чуть заметные в тусклом свете. На ней была черная короткая куртка из какого-то искусственного материала. От капюшона шли две черные ленточки, которые на уровне груди переплетались в аккуратный узел. Чуть выше узла вырисовывался кулон на серебряной цепочке с изображением древнеегипетской символики. Из-под длинных волос сползали провода плеера, уходившие в глубину темной сумочки, украшенной аппликацией в виде креста фаллической формы.
Наверное, внешний вид девочки мог бы вызвать у меня если не смех, то хотя бы улыбку, но мое внимание приковали ее серьезные жгучие глаза. Я потом так и рассказывал знакомым: "Ее взгляд прожигал меня насквозь".
Моя бесцеремонность вывела из терпения юное создание, и ранее плотно сжатые губы чуть скривились в ехидной усмешке. Глядящие из глубины ночи глаза, как лазером, прожгли во мне несколько дырок, а низкий голос произнес ласково, но презрительно:
- Ты что уставился, придурок? Скоро совсем под юбку залезешь.
- Простите, - сконфузился я. - Дурацкая мужская привычка.
Люди в маршрутке разулыбались, а старик, сидящий рядом, понимающе кивнул:
- Весна, весна… Эх, мне б твои годы!
Мне не было стыдно. Я же не замышлял что-либо плохое, однако всю оставшуюся часть дороги чувствовал себя не в своей тарелке. Я вышел на "Гостинке". Девочка, к моей досаде, поступила так же. Сделав вид, что меня больше не интересуют ее колготки, я пошел в свой родной "пед". Всю дорогу мне казалось, что черные глаза преследуют меня. И на работе я не мог забыть того странного впечатления, которое оставил во мне образ девушки. Я даже попытался описать ее своим сослуживцам. "Это готы, - заметил небрежно Игорь, наш аспирант, из-за своего монитора. - Их манера". "Кто такие готы?" - удивился я, но мне не ответили. Не долго думая, я включил компьютер, залез в Интернет и уже через десять минут знал о готах если не все, то многое.
Я работал в вузе, где преподавал русскую литературу XIX века. Этим и жил. Мне доставляло удовольствие копаться в классических текстах, выискивая в них, казалось бы, незначительные детали, которые еще не были замечены исследователями и пущены в научный оборот. Мой принцип анализа был прост: у настоящего писателя нет ничего случайного, любая деталь может неожиданно "вытащить" идею всего произведения, ее надо лишь связать с характером и биографическими данными автора, тогда раскроются мотивация и внутренняя форма используемого приема, тогда книга наполнится новым смыслом и, словно лунный свет в ночи, заворожит вас. Своими находками я щедро делился со студентами. Они удивлялись тому, как самим до сих пор не приходили в голову столь очевидные вещи, и, что там скромничать, от этого мои лекции были очень популярны, и мне никогда не приходилось заботиться о наполняемости аудитории. Я жил ради студентов: отдавал им всю мою энергию и любовь, а взамен получал то же самое в виде ответного тепла. А если я чувствовал тепло, это значило, что занятие прошло успешно.
В тот день я рассказывал о Константине Батюшкове. После общих мест о том, что нового внес Батюшков в русскую литературу, я обратился к стихам и вдруг почувствовал себя неуютно. Что-то не ладилось сегодня в моем выступлении, будто отсутствовала общая концепция и все факты жили сами по себе. А еще что-то не так было с аудиторией, что-то мешало мне. Я сбился с мысли и замолчал, потом вышел из-за кафедры, подошел к передним рядам и все понял: из глубины помещения на меня смотрели темные готские глаза.
Неожиданная искра прозрения сверкнула в моем мозгу, и я начал говорить совершенно не то, что набросал в конспектах: