- Лариса…
- Что?
- Лариса, мне очень жаль, что так получилось… Что ты меня не любишь.
Лариса усмехнулась:
- Я, в общем-то, уже равнодушна. И нельзя сказать, что я тебя не люблю… Но переехать мне все-таки лучше.
- Лариса, да ведь меня-то не будет здесь.
- Почему?.. Ах да: молодые супруги. Как это я не сообразила.
- Павлик ходил в деканат, разговаривал там и добился.
- Молодец! Он у тебя молодец.
- С самого начала пятого курса у нас будет отдельная комната.
Лариса Чубукова на секунду задумалась, но тут же сказала:
- Нет, я все равно отсюда уйду.
- Почему?
- Так лучше..
Помолчали. Валя продолжала штопать, ровными кругами ходила ее рука с иглой. И с ниткой. Лариса собрала чемодан и подошла к окну.
- Так вот что, Валя, уж лучше вы здесь живите… Это идея! Я поговорю с девочками… Все равно, даже уборщицы знают, что сто двадцатая - это твоя комната. Вот пусть твоей и остается.
- Спасибо. Я действительно здесь привыкла.
- Не за что.
Лариса Чубукова прошлась по комнате туда и обратно. Она вглядывалась в стены, которые стали ей родными.
- И все останется здесь по-прежнему. Картинки висеть будут…
- Какие? - спросила Валя.
- Да вот эти. Репродукции.
- Конечно, пусть висят. Они не мешают, а пыль выводить я научилась…
Лариса улыбнулась и сказала:
- Но это те же самые картинки.
- Какие те самые?
- Ты что, не помнишь?
- Нет.
Лариса опять улыбнулась:
- Ну и хорошо. Не помнишь - и не надо.
Прошло около года, однажды вечером Валя пришла в слезах и кинулась к мужу. Прямо с порога - и уткнулась ему в грудь, дрожа всем телом.
- Что? - спросил Гребенников. - Что, Валя?
Она молчала.
- Ну что? Что?
- Я… понимаешь, я… я чуть…
И сквозь слезы она сказала, что чуть не попала под машину. Гребенников побледнел:
- Как же…
Она закрыла ему рот пальцем:
- Тс-с. Не надо даже говорить об этом. Ой, как было страшно, Павлик!
- Ну успокойся, успокойся… В другой раз гляди внимательнее. - И Гребенников (он хотел, чтоб она улыбнулась) заговорил шутливо: - Вот подожди, закончим институт. Нас зашлют в такую глушь, что даже захочешь попасть под машину и все равно не сумеешь. Ни единой машины.
И Валя улыбнулась:
- Павличек!.. Ты говоришь глупости. А на чем же там люди ездят?
Глава 3
Распределение было заметной вехой в нашей жизни. Тут уж жизненная нитка порезвилась. Иногда она выкидывала такие прыжки и кульбиты, что можно было ахнуть. Тиховарову, который не верил в "жизненную нитку", а верил в причины и следствия, я всегда любил напомнить один случай.
Было у нас отделение механиков. В дипломе так и писалось "механик", хотя выпускался плохой ли, хороший ли, но молодой ученый и к механикам в смысле техники не имевший никакого отношения. А дальше так. Был у нас один парень, этот парень вдруг захотел ехать в колхоз, то есть распределиться туда и работать. Захотел, значит, захотел. Институтская многотиражка тут же об этом оповестила. И большое фото. Так, мол, и так. А тут вмешался "Московский комсомолец" - их-то и обмануло словцо "механик". Они написали в какой-то район, может, даже созвонились - бог их знает, - но факт, что нашему парню пришел вызов. А именно - быть председателем колхоза. Это было очень смешно. Колхоз был отстающий. А парень был мямля и недотепа.
И вот пришлось парню поехать туда и там работать, хотя, конечно, не председателем. А штука в том, что заявление о желании распределиться в колхоз написал за него один наш шутник и отнес в многотиражку. А сам парень, мягко говоря, этого не желал. Он даже не знал, что такое может прийти в голову. Но и отступать некрасиво, куда же денешься? Да и вызов пришел. Он еще и рта не успел открыть, а его уже фотографировали.
Оно вроде бы анекдот. А на самом деле не анекдот, а жизненная нитка. Я ж этого человека знаю. Он писал такие письма, что можно было заплакать. Мы ему два раза собирали деньги в складчину.
Распределение было заметной вехой. Большинство выпускников забрали к себе подмосковные НИИ. А Гущин был взят в аспирантуру. И Лопарев тоже, хоть и не так уж был талантлив. Ружейкина распределили в Смоленскую область. И так далее.
В Подмосковье попала и хорошенькая Надя Цаплина. Она уже вышла замуж за Егорова. В ней тоже было нечто особенное. Иногда это особенное называли характером, а иногда по-другому.
Надя Цаплина-Егорова была беременна - как и многим другим, им дали комнату, то есть с соседями, - и вот Надя, беременная, пришла к директору НИИ в первый день. Она не была многословной. "Когда мы с мужем распределялись, нам обещали отдельную квартиру". - "Как так?" - "Да уж не знаю. Ваш представитель обещал". Директор охнул, схватился за голову, вызвал представителя, и тот клялся, что ничего не обещал, но Надя стояла на своем. Представитель умолял ее сказать правду. Надя стояла на своем. И хотя с жильем было туго, директору пришлось добывать для них квартиру.
Дужин Олег, когда распределялись, связал свою жизнь с геологами. Так же как и его жена - маленькая, очкастая и сентиментальная Чечеткина.
Распределение началось за три месяца до окончания института. Разговоры о будущем - о работе и устройстве - стали главными. Спалось отвратительно. И даже мяч гонять не хотелось. А по этажам общежития, по нашим коридорам бродили веселые "дяди" - представители различных организаций, заманивая, как они сами выражались, "рыбку в сети".
Из трех подмосковных НИИ выбирала Аня Бурлакова: тихонькая, скромненькая, ну никак не могла она решиться. Представители весело расхваливали каждый свое. А она только хлопала глазами. Один из представителей случайно сказал: "У нас есть то-то и то-то и еще кружок бальных танцев". - "Правда?" - "Правда!" И эта мелочь оказалась решающей. Аня Бурлакова немножко любила танцевать.
И она туда распределилась. Работала. Как говорится, нашла себя. Что касается бальных танцев, они были в плохоньком состоянии. Но все-таки действительно были. А через год Аня вышла замуж за руководителя кружка, пошли дети, и бальный кружок в НИИ уже навеки прекратил свое существование. Наша тихонькая Аня его попросту торпедировала. Теперь ни руководителя, ни ярких афиш, ни самих бальных танцев нет там и в помине.
Распределение было на подходе. Юной семье Гребенниковых, как и всем другим, нужно было на что-то решиться. Как-то выбрать.
- Этот Седовласый велел мне читать толстенную монографию, - сказала Валя однажды.
Валя натирала сыр к макаронам и продолжала рассказывать:
- Этот Седовласый какой-то чудак!.. Неужели он не понимает, что я в науке птичка невеликая и что мне будет достаточно хорошего диплома! Ей-богу, чудак!
Гребенников, целясь в макаронину вилкой, спросил:
- Что за Седовласый?
- Мой руководитель. По дипломной работе.
- Раньше ты называла какую-то другую фамилию. Или это прозвище ему дали?
- Да, - Валя улыбнулась, - мы так его прозвали.
- Седой, что ли?
- Совершенно седой. И интересный. Такой важный, так улыбается!..
- У него много дипломников?
- С других потоков я не знаю. А нас у него трое. Одни девчонки… Только, пожалуйста, не ревнуй - он человек добродушный. Недавно говорит: "Товарищи студентки, мне вчера исполнилось пятьдесят лет. Прошу поздравить", - а у самого глаза молодые-молодые.
- И вы, конечно, кинулись его целовать?
- Павлик, как тебе не стыдно… Ничего мы не кинулись. Посмеялись - это было. Посмеялись, и все.
Но Гребенников как-то сник, загрустил. Он привык бояться за Валю.
- Ну, Павлик. Ну что ты!.. - Валя трясла его за плечо.
Она рассмеялась:
- Миленький!.. Он же старый!..
И еще смеялась:
- Он же старый, старик!.. Старикашка!.. Ну как тебя успокоить?!
Понимая, что смешон, и не находя других слов от волнения, Гребенников промямлил:
- Ну да… А если он начнет говорить о своем творчестве?
- Миленький!.. Даже если он наболтает на полную Нобелевскую премию, он же не станет для меня моложе?
Когда Валя уснула, Гребенников не спал - был неспокоен. Он вставал, курил, а к утру стал желт лицом.
Вот такой недоспавший, с желтизной на лице, Гребенников вдруг заявился вечером к Седовласому на дом.
- Я муж Вали, - сказал он смущенно, но с определенной твердостью.
Профессор, добродушно улыбаясь, провел его к себе в кабинет.
- Да, да, я с удовольствием вас выслушаю, - сказал он, усаживая Гребенникова и усаживаясь сам, - я весь внимание. Валю я люблю, она одна из лучших моих студенток… Даровитая девушка, не правда ли?
Гребенников покраснел. Он как-то сбился со своей мысли, с которой сюда пришел. Кроме того, он знал довольно скромные научные способности Вали и не нашелся, как ответить.
Профессор тоже не понимал получившейся паузы:
- С Валей что-то случилось?
- Нет, нет. Все в порядке.
- Может быть, вы в деньгах нуждаетесь? Я ведь понимаю, я сам тоже был студентом…
- Нет. - Гребенников набрал воздуха и решился: - Понимаете, Валя… она с виду очень боевая, веселая. То есть она и на самом деле веселая…
- Одни глаза чего стоят! Искры! - воскликнул профессор.
- Но на самом деле она излишне впечатлительная. Увлекающаяся.
- Так это же замечательно!
- Нет, вы меня не поняли… Она не контролирует себя - вот беда. Она как бы неуправляемая…
Гребенников рывком втянул глоток воздуха: