Я сблизился с Павлом Гребенниковым именно тогда, когда выяснилось, что мы оба идем в их девичью сто двадцатую комнату. Мы были с ним однокурсники. Но до этого только кивали друг Другу.
- Ты тоже к ним? - спросил Гребенников. Вопрос был в лоб, потому что мы оба заворачивали по коридору в их комнату.
- Да.
- К ним Полупроводники собираются прийти. Забито.
То есть студенты с отделения полупроводников.
- Точно? - спросил я.
- Да. Их вино у девчонок уже на столе стоит. - И тут же Гребенников, улыбаясь, добавил: - Но их самих пока нет…
Мы были очень молоды, И очень веселы. Мы приостановились на углу, и оставалось только выяснить последнее. Улыбаясь, я спросил:
- А между прочим, ты к кому?
- Ну, например, к Чекиной Вале.
- Это удачно. Не поссоримся. А я - к Цаплиной.
Мы засияли - получалось, что сама судьба делала нас товарищами, во всяком случае, на этот вечер.
- А ты Вале Чекиной, кажется, земляк?
- Точно, - сказал я. - Это что, так важно?
- Еще бы!
Придя в сто двадцатую, мы вдруг сглупили и устроили нелепый скандал:
- Зачем вы и нас пригласили, и их?.. Подлость!
Что-то подобное мы им мололи минут десять. Они обиделись. Они молчали. А мы повторяли:
- Зачем же давать авансы и вашим и нашим?
Они молчали. И не стали садиться к столу. Получилась неприятная пауза.
Наконец Валя Чекина сказала мне:
- Вот скажи-ка честно, кто тебе нравится на нашем курсе? Из девушек? Только честно скажи - мы же земляки.
- Ты и Цаплина! - выпалил я.
- Нет, ты честно скажи. Назови всех, кто тебе нравится.
- Ты и Цаплина, - упрямо твердил я, ни на шаг не отходя от золотой жилы.
И опять потянулась этакая постыдная пауза. Опять они молчали. Они сидели по углам. Особенно дулись не упомянутые среди "нравящихся" Лариса Чубукова и маленькая Чечеткина. Ожидалось, что парней будет шестеро, а сейчас вместо шести было лишь двое. И оба какие-то психи.
Цаплина решила высказаться:
- Они, то есть те ребята, для нас, пожалуй, приятнее.
Я как раз разливал вино (наше, мы тоже принесли) по стаканам. И вот стаканы стояли на столе полнехоньки, в неловкой и нелепой ситуации, а Цаплина высказывалась:
- Они приятнее. Они основной состав, а вы…
- А мы?
- А вы - дубль, - спокойненько и строго выговорила Цаплина. Она дружила с Полупроводником, яростным футбольным болельщиком.
Эта пауза была уже совсем никуда не годной. И тут Валя выручила - рассмеялась:
- Ладно, девочки. Давайте веселиться! Дубль ведь тоже играет.
- Во всяком случае, его не прогоняют с поля, - сказал я с обидой.
- Вот-вот. Девочки, за стол!
Был уже третий курс - нас всех разнесло по разным специальностям, а значит, по разным группам. Так что около года я их никого не видел. Разве что только на бегу мелькнет лицо.
Однажды я стоял в очереди в библиотеку - сдать учебники, две связки, штук двадцать пять, - стоял и томился. Вдруг услышал:
- Здравствуй, земляк.
- Привет, Валя.
Валя стояла и лучилась - похорошевшая, посветлевшая.
- Ну, как ты?
- Подожди… Положу книги.
Мы отошли. Присели на низкий подоконник, болтали. А я не терял при этом из виду свою очередь.
- Ну, что в сто двадцатой?.. Уже повыходили замуж?
- Ничего подобного.
- А Чубукова? Лариса?.. Она не перестала тебя грызть?
Валя улыбнулась:
- Перестала.
- Ну, еще бы. Ты ведь специально излучала сияние, а парни млели. Это и высушило Ларису.
Я подшучивал, а Валя неожиданно посерьезнела. И сказала:
- Не смейся над ней. Она сейчас такая добрая, грустная…
- Лариса?
- Да… Она такая прелесть. Понимаешь, - Валя понизила голос, - она очень влюблена. Только тс-с об этом. - Она вдруг встрепенулась вся и спросила с жаром: - Миленький! (Надо сказать, что это ее "миленький", хоть и прошло время, а все же кольнуло меня.) Миленький!.. Ты ничего не открыл? Ну, чего-нибудь выдающегося?..
- Нет.
- А почему?
- Не знаю…
- Ты не обижайся. Я ведь к чему говорю: у нас один студент сделал труднейшую задачу… Я прямо восхитилась. Я теперь как слышу "наука", "открытие" - мне прямо не по себе становится. Ах, как хорошо быть талантливым!..
Она вся светилась. И спрашивала:
- А ты не думал над этим? Не задумывался?
И поддразнивала, и как бы рассматривала собеседника со стороны:
- А ведь нельзя, миленький, не думать. Нельзя!
За какой-то год она заметно переменилась. Речь стала быстрая, находчивая, и это очень ей шло. Кроме того, в ней появилось особое женское обаяние, как бы приодетое в манеру этакого легкого разговора.
- Тебе надо подружиться с какой-нибудь приличной девушкой… Ты понял?
И это она всерьез говорила, а в глазах прыгали бесенята.
- А то я напишу нашим землякам, в каких ты компаниях бываешь.
- В плохих, что ли?
- Не в плохих, но и не в хороших. Тебя окружают несимпатичные люди. Малосимпатичные.
- Ах да, ты же любишь, чтобы все было красиво!
- Вот именно. И тебе советую.
- Ай-ай!
- И не айкай! - Она улыбнулась. - С кем это ты на днях шел по коридору?
- Ну и с кем?
- Не знаю уж с кем. Тянул к себе каких-то двух теток в возрасте.
- В каком еще возрасте?.. Им тридцати нет.
- Миленький, им сильно за сорок! - И она начала хохотать. - Нет тридцати, ой, ты меня уморил! Да они на ладан дышат!.. Они шли, от коридорного сквозняка качались!
Ей было девятнадцать, она закидывала голову с короткими остриженными волосами и заразительно хохотала. И все, кто шел мимо нас, оглядывались - и, как по приказу, улыбались, приобщаясь к ее радости. Особая была минута.
А это уже было в конце четвертого курса, когда я на физическом практикуме случайно встретился с Цаплиной Надей. Цаплина стала строже, деловитей.
- Садись рядом, - сказал я, ставя еще стул к столику с приборами.
- А у тебя что?
- Магнетизм.
- У меня тоже…
- Ну, а что нового в сто двадцатой? - спросил я.
Цаплина подумала, усмехнулась:
- Дубль выбился в основной состав.
- Не понял.
- Что ж тут непонятного?
- A-а. Погоди… Гребенников женился?.. На Вале Чекиной?
- Ну конечно.
Так я и узнал эту новость. И не очень-то думалось об этом, отметил факт, вот и все.
После практикума мы с Цаплиной по некоей инерции шли вместе. По инерции я зашел на их этаж и по той же самой инерции сказал:
- Посидим?
Она кивнула:
- Давай.
- Под фикусами?
Когда-то я был влюблен в нее - не слишком, а все же.
Теперь мы и двух минут не посидели.
- Пойдем, - сказала Цаплина, - а то грустно будет.
Мы встали и неторопливо пошли по коридору.
- А вот слушай еще кое-что грустное, - сказала она.
- Ну.
- Чубукова Лариса попала в психбольницу.
- Чубукова?
- Да. Была там три месяца… Теперь целый учебный год потерян. Но хоть, слава богу, обошлось.
- Нервное потрясение?
- Что-то вроде. Она была очень влюблена.
- Я слышал, но краем уха.
- Ты его не знаешь. Да это и неважно… Он вел себя так же, как и все другие.
- То есть?
- То есть ухаживал за Ларисой, вздыхал и просиживал наши стулья, а после - раз!.. - и влюбился по уши в Валечку… Это не ново. Случается буквально со всеми. При том, что Валя их даже не замечает, ведет себя исключительно благородно и, кроме своего Гребенникова, знать никого не хочет…
- Ты что-то уж очень о ней хорошо говоришь! Завидуешь капельку?
- Ничуть. Я давно смирилась с тем, что в ней есть что-то свыше. Ты просто не бываешь у нас, не в курсе наших дел… А ведь у нас весь этаж боготворит Валю. Даже комендантша…
- Одноглазка?
- Да.
- Это действительно показатель.
- А не смейся… Недавно к Вале чуть ли не весь этаж пришел на день рождения. А мать прислала ей мешок пирожков - мать на хлебозаводе работает…
- Я ее земляк. Я знаю…
Цаплина рассказывала про день рождения, про пирожки, про столпотворение на этаже. И я не очень ясно представлял это. Зато очень ясно я слышал Валин голос: "Посмотрите, как они красиво сделаны! Как они выпечены!.. А какой узор по краешку! Берите больше, они же такие вкусные!.." Это вот: "Берите! Берите!" - было для Вали характерным. Всегда была доброй. Это точно.
Цаплина спросила:
- Ты что, не зайдешь к Вале?
- Как-нибудь в другое время. Отвык я от всех вас. - И, чтобы сказать еще хоть что-то, я добавил: - Смотри-ка, что с Ларисой Чубуковой… Она ведь кровь с молоком! Здоровенькая, крепкая!.. Я думал, нервы - это только у тоненьких.
- Ты пошел?
- Ага. Привет всем. Всей сто двадцатой.
Было уже лето, четвертый курс кончился. Все разъезжались на каникулы. В сто двадцатой комнате остались двое: Валя и Лариса Чубукова. Их жизненные нитки соприкасались в последний раз.
Валя штопала крохотную дырку на кофточке.
Лариса собирала чемодан.
- Я, Валя, заявление подала.
- Какое? - спросила Валя. Она не поднимала головы от штопки.
- Я на будущий год не буду жить в сто двадцатой. Хочется в какую-нибудь другую комнату.
- Это из-за меня?
Лариса Чубукова не ответила. Минуту спустя сказала:
- Мне ведь и врач… тоже советовал сменить комнату, приятелей…