- Об этом не принято говорить, но я пришел именно это сказать. И я скажу.
Он еще глотнул воздуха:
- Понимаете… Отношения между руководителем и Валей… Конечно, руководитель обязан увлекать тех, кого учит. Но беда в том, что Валя не замечает разницы между одним увлечением и другим.
Он еще раз глотнул, и это уже в последний раз:
- Короче: она может увлечься… вами. Влюбиться как бы.
И когда слово было произнесено, Гребенников побагровел. А на его руках и на лбу разом вылез пот.
- Ах вот вы о чем… Я понял и скажу: бог с вами, мой дорогой! И разумеется, вы можете быть спокойны. - Профессор открылся мягкой улыбкой: - Ко мне впервые приходят с такой… с такой постановкой вопроса. Но я вас понимаю. И разумеется, - я повторяю - вы можете быть совершенно спокойны.
- Правда? Я рад… Спасибо.
- Я ведь - педагог.
- Нет, я рад, что вы меня поняли… Именно за это спасибо. Дело ведь не в каком-то предупреждении… Я ведь… Ну, извините… Понимаете: когда я о ней думаю, у меня будто разрывается что-то… Спасибо.
Профессор удержал его:
- Нет, я прошу вас поужинать с нами. Пожалуйста… Вы мне очень и очень симпатичны. Это старомодное выражение, но я его люблю.
Приглаживая действительно великолепные седые волосы, профессор провел его в комнату. Он представил Гребенникова жене и все повторял:
- Смотри, Верочка, на него и вспоминай. Это наша с тобой молодость, и в самом чистом виде!..
Они поужинали вместе. И жена профессора время от времени ласково говорила Гребенникову:
- Да вы берите… берите варенье, пожалуйста.
Распределение шло полным ходом.
- Нет, - говорил Гребенников представителям. - Я уже почти договорился. Опоздали.
- А у нас чудесный исследовательский институт. И лес рядом. И очень развитое спортобщество…
- Спасибо за предложение. Спасибо, но я - уже…
На самом же деле Гребенников распределен не был. Он ждал, как решится вопрос у Вали.
- Слушай, - сказал Гребенников, возбужденно влетая в комнату. - Тебе Седовласый назначил на пять часов?
- Да, - сказала Валя.
- Поздравляю. Мы опоздали.
- Вовсе нет… Он сказал, что в пять ученый совет только начнется. Павличек, все-таки оденься почище.
- Обожаю ученый совет!.. Говорят, академики при случае дерутся своими полированными палками.
- Павличек, мы не увидим, как они дерутся, - мы ведь идем к перерыву.
- Какая жалость!
Гребенников натянул свитер поопрятнее. А Валя уже была готова. Они пришли в институт.
В перерыве седовласый профессор поманил молодых супругов пальцем. Затем он отвел их по коридору. Чуть-чуть в сторону.
- Вот тут, на диване, мы и присядем.
Они сели, и после паузы Гребенников спросил:
- Вы, кажется, хотите взять Валю в аспирантуру?
- Да.
Седовласый профессор отчасти еще как бы заседал на ученом совете. Поэтому говорил он запинаясь и не сразу подбирал слова:
- А почему же и нет?.. Валя старательная и не без искорки… Д-да… Именно не без искорки божьей. А я таких люблю.
Затем с Вали он перевел глаза на Гребенникова:
- Вы, Павел, обдумайте это. Обдумайте вместе и решайте. Конечно, Валя имеет право отказаться… Но учтите: аспирантура - это не так часто бывает в жизни…
И, как бы загрустив об этой самой жизни, он повторил:
- Не так часто, Павел… Не так часто.
Он встал:
- Впрочем, думайте. Еще целых два месяца…
И они - думали.
Вопрос был в том, как же и куда же распределиться Гребенникову, потому что его в Москве не оставляли. И даже подмосковные места были к этому времени разобраны.
- Куда же мне деться? - размышлял Гребенников. - Не жить же нам врозь?
- Как же быть Павлику? - обращалась ко всем с одним и тем же вопросом Валя.
Им повезло. Один из московских исследовательских институтов взял Гребенникова на работу, правда, с условием, что он будет жить не в Москве, а в Подмосковье. Там институт дал им отдельную комнату. И они поселились. И даже ездили одной электричкой - Валя по делам аспирантуры, а Гребенников в свой институт.
Примерно через полгода (зимой) я и третий наш земляк, Тиховаров, договорились ехать к Вале. Я был уже женат и приехал с женой, а Тиховаров сам по себе. Так мы и прибыли к ним в Подмосковье.
- Пельмени! - сказал я, входя, и в носу стало щемить от запаха.
Гребенников был заметно немногословен. А Валя сияла, чувствуя, что сумела всем угодить, - пельмени были сделаны отлично. Когда зуб прокалывал ткань, мясное ядрышко обдавало проперченным соком и язык и самое душу. Говорили о том о сем. И что надо бы почаще видеться. Помню, Валя сказала:
- Ой, а скоро в Москве еще один наш будет. Мой братишка! Сережка!
- Поваренок? - спросил я.
- Да.
- Он был какой-то вялый, на ходу спящий.
- Да, да, дите войны. Каша все время изо рта валилась, - подтвердила Валя.
- Он и сейчас такой?
Я помнил этого мальчика, безжизненного, с потухшими глазами.
- Нет, - сказала Валя и почему-то засмеялась. - Приедет, посмотришь. А приедет он, между прочим, завершать свое поварское образование.
- Вот уж всласть поедим! - улыбнулся Тиховаров.
- Вы лучше поешьте сейчас. Вторая кастрюля готова! - торжественно объявила Валя.
Мы сидели у них допоздна, пробовали петь наши песни, и для этого пришлось обучать песням чужаков. То есть мою жену и Гребенникова. В конце концов и это удалось. И мы разъехались очень довольные вечером.
Мы уже подъезжали к своему дому (я и жена), мы сидели двое в безлюдном автобусе, и я спросил:
- Ну, как тебе Тиховаров?
- Понравился.
- А хозяева как?
- Он - очень понравился.
Я смотрел в замерзшие окна автобуса. И спросил:
- А Валя?
- Нет.
Я ожидал похвалы или, например, кисленьких комплиментов (женщина о женщине), а такого открытого "нет" не ожидал.
- Но почему?
Жена безразлично пожала плечами:
- Не знаю…
И едва ли прошла неделя после того вечера, Гребенников вдруг заявился к нам. Я как раз только что пришел с работы, намерзся - зима стояла лютая.
- Привет, - сказал я ему, - садись к столу.
- Спасибо. Ох и морозец! - Гребенников стряхивал снег.
Мы поели. Жена куда-то вышла. И только тогда он сказал мне:
- Знаешь… Валя куда-то исчезла.
- Как исчезла?
- Она оставила записку, что ушла с подругой в лыжный поход. На два дня.
- Это теперь называется "исчезнуть"?
- Да погоди. Ты что, Валю не знаешь? Никогда и ни в какой лыжный поход она не пойдет. Это не для нее. Хоть бы уж сочинила поумнее. - Гребенников старался выглядеть рассудительным и спокойным.
- Действительно странно.
- Что странно?
- Да все… все это… Как-то странно.
Я, разумеется, уже кое о чем подумал. Но от неловкости молол какую-то чушь. Гребенников понял это и невесело улыбнулся.
- Все проще. Она обманула меня - вот и все.
- Подруга эта?
- При чем здесь подруга? - сказал он.
- Ну а кто обманул? Валя, что ли?
- Ну да, Валя. И не прикидывайся идиотом…
- Я не прикидываюсь…
- Ну ладно, ладно.
Он помолчал. А затем стал спрашивать, - видно, и сам не был уверен вполне, - стал спрашивать, нет ли у Вали какой-нибудь фанатичной подруги-спортсменки, которая могла бы уговорить ее, Валю, пойти в поход. Но я действительно не мог ему дать и мало-мальского совета. Я ничего не знал.
- Не знаю, - сказал я. - Не знаю. Понятия не имею.
Гребенников ушел. На следующий день с утра, бог знает каким чутьем учуявший правду, он отправился в институт. И спросил там, есть ли дача у Седовласого. То есть нет, Гребенников спросил более аккуратно:
- Вы не скажете, где находится дача профессора такого-то?
И ему объяснили, и не стали даже спрашивать, студент ли он, и с какого курса, и какой зачет он собрался сдавать профессору, - мало ли!.. Гребенников тут же поехал. И скоро отыскал эту заснеженную дачу. Прошел туда по скрипучей снеговой тропке - дверь открыта. Собственно, сначала ничего особенного не было. Он едва только кинулся на Седовласого, хватанул его за грудь, а тот уже упал и застонал: "Сердце… Сердце!.." Возможно, сердце было лишь отговоркой. Но тем не менее пожилой, седой человек упал и не вставал. И Гребенников не знал, что теперь делать.
Он только кричал в ярости, стыдил и Валю, и Седовласого. Он укорял, взывал к совести и крушил стулом мебель. На шум прибежали соседи - они и Седовласый имели по "полудаче", то есть дом состоял из двух половинок, - и вот они прибежали из своей половины. Это были три братца, уже хорошо выпившие, возраст примерно от двадцати пяти до тридцати лет. Здоровенные и веселые. Не разбираясь, в чем дело, они примчались и избили Гребенникова в счет соседской чести.
Лицо Гребенникова было залито кровью, и Валя прижимала к его губам снег. Валя вела себя чисто по-женски. Когда Гребенников в ярости крушил дачное благоустройство, Валя кричала:
- Перестань! Ты видишь, ему плохо, ему с сердцем плохо! Болван!.. - а сама, суматошно отыскав пузырек, отсчитывала капли в ложку.
Но когда ворвались те трое, она взяла сторону мужа.
Она наскакивала на трех верзил. Она прыгала, царапалась и кричала:
- Что ж вы трое на одного! Подлецы!.. Трусы!
Драка постепенно переместилась во двор - там был глубокий снег. А еще через пять минут Гребенников уже лежал в снегу с разбитым лицом. Валя помогала ему встать.