- Итак, месье Ла Марн, вы приехали повидать влюбленных? В деревне только и разговоров, что о них!
- Пошли отсюда! - буркнул Вилли. - Не-мед-лен-но!
Тем не менее они выпили шампанского, еще одну бутылку взяли с собой и по улице Фонтэн дошли до улицы Пи.
- Это здесь? - прошептал Вилли.
Вопрос был чисто риторическим, это и так чувствовалось: от дома исходила аура счастья. Дом венчала башня, и узкие ступеньки карабкались вдоль стены до плоской крыши. Внутри был маленький дворик: дети играли под присмотром святых и мадонн, стоящих над дверями, фасады отличались легкостью, присущей разлетающимся в танце женским платьям. Задрав голову, Вилли остановился перед домом, чувствуя свою беззащитность. Он испытывал даже нечто схожее со стыдливостью. Он улыбнулся и тихо произнес:
- Там внутри, за этими стенами, они живут моей любовью.
Граф Бебдерн, он же владелец прочих обителей одиночества, молчаливо стоял рядом, смущенный его интонацией. Вилли сделал шаг к ступенькам, но ему в ноги, как воробышки, бросились мальчик и девчушка лет десяти.
- Они там, в лесу, на старой башне.
- Покажите нам дорогу, - велел Вилли. - Держите.
Он достал из кармана несколько леденцов от астмы и протянул их детишкам. Из деревни они вышли на дорогу, ведущую в Горбио. Перед небольшим кладбищем, возвышавшимся над местностью, Вилли остановился, не скрывая своей заинтересованности: с каждой могилы открывался восхитительный вид на море, небо и холмы, поросшие оливковыми деревьями. Он даже начал раздеваться, ворча, что ему надоело играть Вилли Боше, что эту роль очень трудно выдерживать, и что он собирается лечь здесь. Бебдерну с большим трудом удалось убедить его продолжить борьбу за выживание и победу клоунов, исполняющих свой грустный номер на арене декадентского цирка Запада. Он призвал его не склоняться перед варварскими ордами неприятеля, предложил послушать "Голос Америки" и даже рассказал о последнем императоре из династии Комненов, который умер с мечом в руке, сражаясь под стенами окруженной Византии. Естественно, Вилли был польщен этим сравнением и позволил уговорить себя не подыхать от любви, когда имелось множество других причин отдать Богу душу. Он завернулся - морально - в пурпур, прикончил бутылку шампанского и продолжил борьбу за честь, которая заключалась в отталкивании реального мира силой одного лишь смеха; он даже заявил детям, что помереть от смеха - не такой уж плохой способ помереть, особенно когда тебе грозят атомной бомбой. Таким образом, они продолжили топтаться на арене во фраках с накрахмаленными манишками, противопоставляя их, как провозглашение чувства собственного достоинства, жестокости жизни и смерти. Мальчик и девочка, держась за руки, шагали перед ними.
- Уже пришли! - проворчал Вилли, указывая на них пальцем.
Дети остановились перед тропинкой, которая начиналась на опушке и терялась в лесу из сосен и оливковых деревьев. Вилли и Бебдерн задрали головы и посмотрели на вершины деревьев.
- Это на самом верху, - сказал мальчик. - Нужно перейти ручей.
- Чем там, наверху, можно заниматься? - спросил Вилли.
- Ха, любовью, конечно! - ответил самый юный из Эмберов. - Чем же еще, по-вашему?
- Вы слышали, Бебдерн? - завопил Вилли. - Они развращают даже детей!
- Мне на это наплевать, - заявил Ла Марн, постоянно терзавшийся вопросом, не перерастет ли корейская война в ядерную, которая по самым приблизительным оценкам унесет около семидесяти миллионов жизней. - Этого нельзя допустить ни в коем случае!
- И я придерживаюсь того же мнения! - проворчал Вилли.
- Ядерный конфликт следует предотвратить любой ценой! - бормотал Ла Марн. - Посмотрите на этих детей! Их нужно спасти! И единственный способ сделать это - остановить Сталина. Если бы не было Сталина, коммунизм был бы совершенно другим! Он был бы человеческим, благородным, соблюдал бы права человека! Во всем виноват Сталин!
- Мне нет никакого дела до ваших глупостей! - взорвался Вилли. - Мне нужна моя жена! Далеко еще?
- Нужно только подняться наверх, - пояснил мальчик, - до Со-дю-Берже. Если идти быстро, вы будете там через десять минут.
- Shit, - буркнул Вилли. - В кои-то веки выбираешься на природу, и на тебе - оказываешься на склоне горы!
Сопровождаемые насмешливым взглядом детей, они полезли наверх. В воздухе пахло сосновой смолой, и ее запах вызвал у Вилли сильный приступ чиханья. Свежий воздух и ароматы природы ударили им в голову.
- В этом нет никакой диалектики! - ворчал Бебдерн. - Никакой идеологии! Находясь на природе, я чувствую себя не в своей тарелке!
Он остановился и запел:
- Лю-блю звук рога.
- Заткнись!
- Лю-блю звук рога вечерней порой в глуши лесной! - пел Бебдерн, прижав руку к сердцу. - Полагаю, вы отдаете себе отчет, что в одном этом стихе заключен весь декаданс Запада? Запад заблудился в лесной чаще, вот-вот наступит ночь, а он лишь играет на музыкальном инструменте! Кстати, не помешало бы, чтоб они не прошли!
Последний из Комненов и последний из Раппопортов добрались наконец если не до стен Византии, то до ручья, через который была переброшена кладка, однако кто-то перетащил ее на другую сторону и тем самым прервал сообщение между двумя берегами. Вилли яростно метался у кромки воды.
- Это мое! - ворчал он, стуча себя кулаком в грудь. - Там, наверху, они занимаются моей любовью! Я хочу видеть, на что похоже мое счастье!
- Как можно заниматься любовью на пути ста пятидесяти трех советских танковых дивизий? - осведомился Бебдерн.
- Пятидесяти двух, - поправил его Вилли.
- Как это, пятидесяти двух?
- Они располагают ста пятьюдесятью двумя танковыми дивизиями, - сказал последний из Комненов, - и ни одной сверх того!
- Как так, ни одной сверх того? - с раздражением воскликнул Бебдерн. - А те, что два дня назад были переброшены в Карпаты? А те, что находятся в полной боевой готовности в Польше, Венгрии, Чехословакии? Вы что, не читаете газет? Бьюсь об заклад, что вы даже не слушаете "Голос Америки"!
- Сто пятьдесят две, - упорно стоял на своем Вилли. - Когда, наконец, вы прекратите сеять панику?
- Это лучше, чем обманывать самого себя в атмосфере кажущейся безопасности! - вспылил Бебдерн. - Я вам говорю: сто пятьдесят три дивизии вместе с теми, что стоят в Карпатах!
- Сто пятьдесят две, - мрачно сказал Вилли.
- Сто пятьдесят три!
- Сто пятьдесят две!
Дело чуть не дошло до драки: каждый хотел доказать другому, что знал больше о грозящей им опасности, но, к счастью, Бебдерн вспомнил, что они находились здесь не для того, чтобы противостоять страху, а, напротив, чтобы спастись от него, и что защищаться от мерзких исторических рож реальности они собирались с помощью кремовых тортиков. Он уступил Вилли, бросив дивизию в Карпатах на произвол судьбы: сто пятьдесят две советские дивизии в любой момент были готовы перейти в наступление.
- У меня есть идея, - сказал Вилли. - Нужно, не переходя через ручей, забраться на холм, что напротив. Он выше и с него, может быть, мы что-нибудь увидим.
Измотанные до крайности, они взобрались на вершину холма, который возвышался над ручьем и назывался Со-дю-Берже, но по-прежнему не увидели ничего, кроме деревьев и развалин каменной стены - ни следа любви.
- Я залезу на это дерево, - решил Вилли. - Помогите мне.
- Хорошо, - сказал Бебдерн. - Постарайтесь что-нибудь увидеть. Любовь должна быть где-то на горизонте!
Он опустился на колени под оливковым деревом, и Вилли взобрался ему на спину. "Ну вот, - с мрачным удовлетворением подумал Ла Марн, граф Бебдерн, маркиз Интернациональных бригад, герцог Мюнхенский и герцог пакта Молотова-Риббентропа, шевалье социализма с человеческим лицом, - ну вот, я - во фраке - стою на четвереньках под деревом на вершине холма с принцем Голливудским на спине, вот последняя поза старою борца, от Сталина до Троцкого и Ги Молле, вот к чему приводит жизнь человека с левыми взглядами". Им пришлось сделать три попытки, прежде чем Вилли удалось наконец уцепиться за ветки и взобраться на дерево, и все это время Ла Марн отчетливо слышал в ушах смех Сталина. Пока Вилли тщетно высматривал признаки любви на горизонте, Бебдерн взволнованно следил за ним с земли.
- Вы что-нибудь видите? - тоскливо бормотал Бебдерн. Он начинал трезветь, а этот момент одинаково мучителен для всех.
Вилли продолжал карабкаться наверх по старым сучьям, а Бебдерн снизу подбадривал его, декламируя сонеты Петрарки и рубайи Омара Хайяма. Задрав голову, Вилли заметил то, что принял сначала за птичье пугало. Но, присмотревшись, он сообразил, что это человек, комфортно устроившийся на дереве. Он держал у глаз бинокль и, казалось, с головой ушел в созерцание чего-то неведомого, находящегося на линии горизонта.
- Что вы там делаете? - заорал Вилли. - Это мое!