- Никаких повторов, Том. Мне и этого вполне хватит.
- Ночь еще молода. Мы тоже.
- У меня была трудная неделя. Я притомился.
- Ну да, сестрина свадьба. Как все прошло?
- Очень весело.
- Каков новобрачный?
- Молодец. Вправду приятный парень.
- Поди, хорошо обрести нового братца.
Я замер, не донеся кружку до рта. Неумышленная грубость реплики меня резанула.
- Извини, - сказал Том. - Я неудачно выразился?
- Нет-нет, ничего.
Том усмехнулся и, пожав плечами, посмотрел на двух парней, в углу состязавшихся в дартс. Видимо, один угодил в яблочко, потому что подпрыгнул, сграбастал напарника и закружил его в радостном танце. Я заметил, что Том слегка помрачнел.
- Ну и как это было? - повторил он, отвернувшись от игроков.
- Поездка?
- Ватикан.
- Сплошь политика.
- Не удивляюсь. И здесь-то епархии - точно осиные гнезда. Воображаю, что творится в Риме. А каков новый парень?
- Кто?
- Сам. Начальник.
- Решителен, - сказал я. - Честолюбив. Хочет все изменить, ничего не меняя.
- Это был бы фокус. С ним можно похохмить?
- Нет.
- Почему?
- Он ни с кем не сближается. Ужасно умный. И грозный. А временами робкий. Одно лицо для мирян, другое для курии. Но иначе, наверное, нельзя. На дворе 1980-й. Другая жизнь.
- Ты бы не хотел остаться при нем?
- Я же говорил, нас берут только на год.
- Зато какой год, Одран! Лучшего нельзя и желать.
- Это как посмотреть, - сказал я. Видимо, в глубине души мне было приятно, что меня считают участником драмы. И даже отчасти ее причиной. Я будто намекнул, что есть моменты, которыми нельзя поделиться.
- Знаешь, чем я занимался в тот вечер, когда умер Папа? - Том опустошил пинту залпом, словно заправский выпивоха.
- Чей папа? - переспросил я, как тогда на уроке.
- Наш общий.
- Ну и чем же ты занимался?
- В Литриме спорил с парочкой моих прихожан. Они пришли ко мне за наставлением в супружестве…
- Вот этого я боюсь как огня, - сказал я. - Что мы с тобой знаем о браке?
- Оба мои ровесники, - продолжил Том, игнорируя мой вопрос. - Он - крестьянский сын, возжелавший малевать…
- Стать маляром?
- Да нет, художником. Живописцем. Как Ван Гог или Пикассо.
- Понятно.
- Я спросил, видел ли кто его работы, и он сказал, что несколько лет назад выставлял свои картины в приходском зале, а потом возил их в Дублин показать одному галеристу, но получил от ворот поворот: дескать, он еще не готов, надо развивать свой стиль. Тут влезла девица: дублинцы только о себе и думают, на остальных им плевать. Видел бы ты ее, Одран. Накрасилась, словно шла не к викарию, а на дискотеку. Юбка коротенькая - одно название. - Том присвистнул и покачал головой. - А ноги прям из подмышек растут.
- Как это? - опешил я.
- Ну, такое выражение, - рассмеялся Том. - Не слыхал, что ли? В общем, о девице этой ходила молва, что слаба на передок, но, видно, жениху было пофиг. Ну вот, сидят они, ухмыляются, и я вижу, что все это им невмоготу, а потом заводят старую песню - почему нельзя просто жениться без всей этой муры, и я отвечаю, что многие пары находят очень полезным поговорить о разных аспектах супружеской жизни, прежде чем идти под венец. Траты на хозяйство, чистота в доме, отношения… ну, ты понимаешь…
- В постели, - договорил я. По-моему, надо называть вещи своими именами, ведь мы, в конце концов, не дети.
- Да, это самое. - Том вроде как смутился и поерзал на стуле.
- В подобных вопросах я совсем не разбираюсь, - сказал я. - Очень надеюсь, что мне не придется давать таких наставлений.
- Как это - не разбираешься? - удивился Том. - Или нас не натаскивали?
- Наши познания чисто теоретические. Мы не ведем свою бухгалтерию, за нас это делает Церковь. Не убираем свои жилища, для этого есть экономки. А что мы знаем о сексе?
- Не все такие невинные агнцы, как ты, - раздраженно бросил Том, и я удивленно нахмурился - с чего это он так заговорил? Мы знакомы с семнадцати лет, и он, помню, признался, что еще даже не целовался с девушкой. - Суть в том, что за наставлением парочка явилась, поскольку не было других вариантов. Отец Трелони, приходский пастор, ясно сказал, что в своей церкви их не обвенчает, покуда не прослушают курс о супружеской жизни, ну и куда им было деваться? В общем, я хотел как можно скорее покончить с этой бодягой. Желая разрядить обстановку, я сказал, что от одной обязанности невеста избавлена - после свадьбы не надо хлопотать о перемене фамилии.
- Почему это? - спросил я. На столе появились две новые пинты, а я даже не заметил, когда Том их заказал.
- В том-то и штука. - В два глотка Том опорожнил стаканчик виски и, буркнув "Твое здоровье", приложился к новой пинте. - Парня звали Филип О’Нил, ясно? А девицу, по чистому совпадению, Роза О’Нил. Однофамильцы, понимаешь? Слава богу, никакие не родственники, хотя в Литриме, если подопрет, женишься и на кобыле. Но тут О’Нил женился на О’Нил. Такое, значит, бывает. Фамилия-то распространенная.
- Понятно. - Я хохотнул, словно над смешным анекдотом. Видно, подействовало спиртное. На голодный-то желудок. В поезде я не мог даже смотреть на тот сэндвич с ветчиной и сыром.
- Ну вот, я, стало быть, пошутил, а девица, вся из себя такая, вдруг заявляет, что и не собиралась после замужества менять фамилию. Чего? - говорю. Вы обязаны взять имя мужа, это закон. А она ржет! Смеется мне в лицо, Одран. Нет такого закона, говорит, и если надо, она принесет Ирландскую конституцию, чтоб я показал статью, где это прописано.
- Она права, - сказал я. - Закона нет. Но так заведено.
- Так и я о том же! - вскипел Том. - Жена берет имя мужа. И не надо, говорю, кивать на Дублин, я знать не хочу о всякой ерунде. А она опять ржет - дескать, ей это без разницы, после свадьбы она оставит свою фамилию, и дело с концом. Но вы же О’Нил, говорю. Да, отвечает, и что из того? Да то, говорю, что у вас все равно будет фамилия мужа.
- Ну вот и прекрасно, - сказал я.
- Она аж взбеленилась, сука подзаборная.
Я изумленно вылупился. Мне не послышалось? Том как будто не заметил, что только что сказал, и продолжил:
- Тут вклинивается парень - мол, Роза абсолютно права, им недосуг соблюдать древние правила, они уже все обсудили и решили: после свадьбы он останется Филипом О’Нилом, а она - Розой О’Нил. Так и сказал: жена не будет менять фамилию. Ты понимаешь, Одран, в чем тут разница?
- Не в фамилиях, конечно. Он имел в виду…
- А то я не знаю, что он имел в виду! - рявкнул Том. - Я буду сам по себе О’Нил, а Роза сама по себе О’Нил, заявил он. И если у нас родятся дети, они получат обе фамилии.
- О’Нил-О’Нил, что ли? - спросил я.
- Так он сказал.
- А если они назовут сына Нилом?
- Что?
Меня это рассмешило до слез. Ничего нелепее я в жизни не слышал.
- Чего ты веселишься, Одран? - спросил Том, но от его серьезной физиономии меня еще больше разбирало. - По-твоему, это смешно? Когда девка издевается надо мной, священником?
- Они же молодые, Том. - Выпивка определенно подействовала, одарив меня чудесным настроением. - Из вредности перечат старшим. Юнцы к этому склонны.
- Я сам молодой, Одран.
- Да какой ты молодой!
- Мне двадцать пять!
- Мы - другое дело. У нас иная жизнь. Такие всегда будут моложе нас.
От ярости Том просто задыхался.
- Я не понимаю, зачем они вообще решили венчаться, если уж такие современные, - наконец проговорил он. - Таинство превращается в фарс.
- Ты им это сказал?
- Сказал, но им в одно ухо влетело, в другое вылетело. Теперь они женаты. И предохраняются резинками, я знаю точно, мне аптекарь сказал.
- Ты расспрашивал…
- Эту парочку надо упечь в тюрьму. - Том побагровел. - Я натравлю на них полицию. И аптекаря надо посадить. Всех в кутузку! - гаркнул он.
- Успокойся, пожалуйста. - Я похлопал по столу. - На нас смотрят.
- Да ну их! Том отвернулся, его буквально трясло от злости.
- Зачем ты мне это рассказал? - после долгого молчания спросил я.
- Чтоб ты знал, что, пока ты гулял по Риму и развлекался, я общался с таким вот народом, и это несправедливо, мне бы тоже хотелось очутиться в Риме. Я тебя не виню, Одран, но в одном эта сука Роза О’Нил права: дублинцы все себе захапали, ни крохи не оставив другим.
- По крайней мере, теперь ты получил большой приход. - Я надеялся этим угомонить Тома, ибо вовсе не хотел все выходные выслушивать его жалобы на жизнь. - Поди, рад, что распрощался с Литримом?
Том помрачнел.
- При мне не поминай Литрим. Сволочное место.
Так мы и сделали. Литрим не поминали. Вообще-то прошло больше двадцати пяти лет, прежде чем мы снова о нем заговорили, но к тому времени было уже слишком поздно.