В комнату вошел господин Смилов, и доктор поспешил успокоить его. "Простудилась. Пока никакой опасности. Я сказал вашей супруге, какого следует придерживаться режима. Купите в аптеке вот эту микстуру для восстановления аппетита". Он выписал рецепт, прекрасно сознавая, что никакой пользы микстура не принесет.
- Засим прощайте, милая барышня. Завтра-послезавтра заеду, дабы удостовериться, что вы умеете держать слово. - Он пожал ей руку и встал.
"Английская мебель, английское имя. Надо будет подробнее разузнать об этом семействе", - подумал он, унося в памяти взгляд девушки, в котором ему почудилась надежда и просьба посетить ее снова.
Господин Смилов показал ему, где вымыть руки, и оба вернулись в гостиную. Наступило тягостное молчание, хозяин дома нервно курил, ожидая, что скажет доктор. Служанка подала коньяк и кофе. И когда она вышла, доктор заговорил:
- Ваша дочь, господин Смилов, серьезно больна. Начало чахотки, слегка задето левое легкое. Но организм очень крепкий и при известных усилиях с нашей стороны легкое зарубцуется и от болезни не останется и следа.
Коммерсант с тихим стоном произнес:
- Так я и знал, доктор, так и знал. Подмечал все признаки… Что мы пережили за те дни, когда у нее усилился кашель!.. Дочь - моя единственная радость и надежда!.. Я человек состоятельный, торговля моя процветает… Я сделаю все, ничего не пожалею, только скажите, что надо сделать… Я вам верю, только на вас и рассчитываю! - Руки у него так дрожали, что он не мог держать папиросу и оставил ее в пепельнице. - Для чего мне богатство, магазин, торговая фирма, если ее не станет? Я не вынесу, поверьте мне, ни я, ни жена…
- Возьмите себя в руки, сударь. В мире тысячи людей вылечились от этой болезни, причем многие из них даже не подозревают, что были больны. Ваша тревога худо отразится на дочери. В доме надо поддерживать атмосферу уверенности и спокойствия, будто ровно ничего не произошло. Я со своей стороны сделаю все возможное. К сожалению, медицина не располагает эффективным средне ством от этой ужасной болезни, но не будем забывать, что в конечном счете лучший исцелитель - организм самого больного.
Смилов вытер навернувшиеся на глаза слезы и оглянулся на дверь, в которую должна была войти жена.
- Сказать ли ей, господин Сгарирадев?
- Решайте сами. Вы знаете ее и можете предугадать, как она перенесет… Но, на мой взгляд, пока лучше не стоит…
- Да, да, вы правы… Пожалуйста, не оставляйте нас, навещайте почаще, следите, помогайте. Я отдам последнее, лишь бы вы спасли ее. Если потребуется, вывезу ее за границу. Говорят, в Швейцарии есть такие санатории…
- В наших горах воздух не хуже. Подумаем, господин Смилов, подумаем. Сейчас зима, о продолжительном путешествии в поезде не может быть и речи.
Доктор выпил рюмку коньяку, пригубил кофе и в сопровождении хозяина направился к выходу. Служанка и госпожа Смилова светили ему, пока он спускался по лестнице. Пожимая хозяину руку на прощанье, он почувствовал у себя в ладони золотую монету.
- Заберите свой наполеондор, господин Смилов. Этот визит не последний, и он не стоит столь дорого. Нет, ни в коем случае не приму! - с досадой произнес он, опуская монету в карман Смилова.
Вьюга подхватила доктора, обвила снежной круговертью. Доктор поднял воротник пальто. Он почувствовал, что пришел срок поразмыслить над тем, что точит ему сердце, вспомнил глаза больной девушки и с внезапным отвращением подумал о своей жизни - ночи с Мариной, тесное холодное жилище с темным нижним этажом, бабка Винтия, ссоры с матерью, ее вечное нытье и претензии, захудалая больница. И будущее увиделось жалким, провинциальным, а настоящее - полным угрызений совести, притворства и беспомощности. Все, чему он научился, что приобрел в Европе - стремление жить чистой, порядочной жизнью, - казалось невозможным в этом древнем, грязном и печальном городе.
Желая сократить дорогу, он прошел мимо Самоводского рынка, но тут же в этом раскаялся. Из каждой корчмы, набитой мелкими чиновниками, мясниками и всяким сбродом, неслись лихие крики и песни, кто-то бил в бубен, какие-то пьяные поливали стены соседних домов.
Вслед ему полетела брань и, настигнув, будто ударила в спину, а тускло светившиеся окна, похожие на мутные глаза, казалось, смотрели на него с злорадством и насмешкой…
8
С того дня в душе доктора Старирадева поселилась надежда, что дочь См иловых выздоровеет, он женится на ней и заживет той жизнью, о какой мечтал. У него будет красивая, прекрасно воспитанная жена, хороший кабинет, богатый дом, культурная атмосфера. Эта будущая жизнь целиком зависела от состояния здоровья девушки, и доктор посещал ее через день, выписывая из-за границы дорогие лекарства, строго следил за ее режимом и засиживался подле нее дольше, чем было необходимо. Так познакомился он с торговыми делами господина Смилова и с его особняком - в нем было два крыла и к каждому вели каменные лестницы с железными перилами. Доктор успел детально обдумать устройство своего будущего дома и не сомневался, что Смиловы охотно назовут его своим зятем.
В свободные и праздничные дни он отказывался or охоты ради того, чтобы сопровождать больную в санных прогулках по Севлиевскому шоссе, где находилась новая вилла купца. Во время этих прогулок Элеонора, разрумянившаяся от мороза и от общества Старирадева, в тяжелой шубе на волчьем меху, выглядела еще прелестней. Как всегда франтоватый, в черном пальто с богатым енотовым воротником и в цилиндре, предупредительный и учтивый, он ловил каждое ее движение, следил за выражением ее лица и, чтобы развлечь, рассказывал забавные случаи из своей парижской жизни. Ее звонкий смех и влюбленные глаза заставляли его сердце замирать от счастья. В эти белые, пленительные часы неотвязно преследовало его одно и то же воспоминание детства - июньская ночь, когда он, шестилетний мальчуган, остался с матерью и другими женщинами ночевать под открытым небом возле чьей-то сторожки в тырновских виноградниках. Он помнил цветущие липы, россыпь звезд и томительно-жаркую тьму, унылые стоны филинов, соловьиные трели в кустарнике и фосфоресцирующие огоньки светлячков. Женщины пели, потом он лег между ними на толстый ковер, и среди благоухания трав и липы его сознание впервые отделило запах женской плоти от аромата цветов. И светлая полоса на горизонте, отделившая небо от земли, и падающие звезды, и бархатисто-темная глубь ночи необъяснимым образом слились с этим запахом, вызывавшим в душе жажду чего-то волшебного и бесконечно счастливого. Стоило ему встретиться с Элеонорой взглядом, как это воспоминание возникало в нем, точно рефрен песни, и верилось, что когда она станет его женой, он непременно испытает с ней такие же волшебные часы. "Она именно та женщина, какую каждый мечтает встретить, - непорочная Беатриче", - говорил он себе, но когда вспоминал о Марине, это томление и предчувствие счастья мгновенно меркли. Память восстанавливала ночи у него в кабинете, белое сладострастное тело его помощницы, в нем вспыхивала живая страсть к той женщине, и он видел себя в ином, уничижительном свете - сластолюбец и обманщик, намеревающийся завладеть больной девушкой и прибрать к рукам ее капиталы и комфортабельный дом. В душе зарождалось злое чувство, в котором он сам не вполне отдавал себе отчет, - ненависть то к себе, то к Марине, и зачастую после таких прогулок он давал себе слово отправить ее ночевать вниз, к бабке Винтии. Однако каждый раз, увидев смеющиеся, счастливые глаза, сияющее любовью лицо, пышущую здоровьем и довольством фигуру, он откладывал свое решение на будущее. Марина день ото дня становилась все более уверенной в себе, говорила ему "ты", со старухой держалась, как хозяйка, но он ничего не предпринимал, чтобы поставить ее на место. Накупил ей новых платьев и белья - не потому, что она этого требовала, просто он полагал, что таким образом расплачивается с ней, как прежде с публичными женщинами.
Однажды под конец марта, когда Элеонора чувствовала себя гораздо лучше и кашель почти исчез, он повез ее покататься в своей коляске. С утра погода обещала быть солнечной, но затем внезапно испортилась - повалил мокрый снег, и турку пришлось поднять верх коляски. По дороге в город девушка выразила желание заехать к нему домой. Доктор Старирадев уже давно заметил, что она нетерпеливо ждет, когда он откроется ей в своих чувствах и сама всячески способствует этому. Он попробовал было отговорить ее, но Элеонора настаивала, и он вынужден был согласиться. Они вышли из коляски перед его домом, и он повел ее к себе, затаив в душе вполне определенное подозрение. В городе все знали об их совместных прогулках и, разумеется, ожидали, что она станет его женой. Это обязывало его, а между тем он не был уверен, что болезнь побеждена, и хотел выждать по крайней мере до конца весны. Теперь, вводя ее в свой дом, он не сомневался, что ею движет желание остаться с ним наедине. С другой стороны, ему не хотелось, чтобы она увидала Марину. Он подозревал, что ей кое-что известно о его помощнице и приехала она с явной целью взглянуть на нее.
Прежде чем отпереть входную дверь, он дернул за шнурок звонка, чтобы предупредить бабку Винтию о своем приходе. В передней, к удивлению доктора, никого не было, но когда они поднимались по лестнице, наверху показалась Марина.
- Где бабка Винтия? Ты одна?
Было воскресенье, и старуха пошла в В а рушу проведать дочь.
- Приготовь чай и подай в кабинет! - сказал он, стараясь не встречаться с Мариной взглядом. - Мадмуазель Смилова выпьет чаю с коньяком. И посмотри, есть ли в доме печенье!
Он знал, что Марина видит недовольное выражение его лица, и нарочно говорил подчеркнуто властным тоном.
- Можно и просто чай… Но где у вас приемная? Я иначе представляла себе ваше жилище.