В эти морозные дни выяснилось, как неудобен снятый доктором дом. Он плохо отапливался, запахи кухни проникали в кабинет, лестница невыносимо скрипела, а вода в помещении замерзала. Доктор бранил старуху и Марину за нерасторопность, за то, что недостаточно проветривают комнаты, и все чаще задумывался над своим будущим.
В один из холодных вечеров, когда над городом кружили с карканьем стаи ворон - предвестье того, что погода испортится, его пригласили в дом коммерсанта Эвстатия Смилова. Служанка, которую прислали за ним, открыла парадное выкрашенного желтой краской дома с резными карнизами и железным балконом в центре фасада, провела по коридору с мозаичным полом, и доктор поднялся по каменной лестнице в холл, где его обдало ароматами хорошего табака и кофе. Навстречу ему вышел человек средних лет, плотный, кругленький, с печальными, по-женски кроткими глазами.
- Милости прошу, - сказал хозяин дома и, отстранив служанку, принял шляпу и пальто доктора. - Пожалуйте сюда. - Он указал на открытую дверь в гостиную, и доктор увидел высокую худую даму в черном платье и с уложенными валиком иссиня-черными волосами.
- Моя супруга, - сказал Спилов. - Прошу вас в гостиную, господин доктор. Мы в большой тревоге.
Доктор по привычке взглянул на часы.
- Господин Смилов, не так ли?
Тот поклонился и спросил:
- Что прикажете - кофе или горячего чаю?
- Это потом… Сначала посмотрим больного.
- Нездорова наша дочь, доктор. Рассказать вам, как она расхворалась? Со вчерашнего дня не встает с постели.
Доктор сел на предложенный хозяином дома стул и обвел взглядом английскую мебель, дивясь тому, что в этом городе у кого-то может быть такая дорогая обстановка. "Вероятно, куплена по случаю у какого-нибудь дипломата. Впрочем, в Тырнове дипломатов не водится", - мелькнуло у него в голове. Слушая взволнованный рассказ хозяина, он рассматривал лепной потолок, накрахмаленные тюлевые гардины, белую кафельную печь в английском стиле - за ее дверцей алели догорающие угли. Все было новое, в прекрасном состоянии - воплощение чистоты и элегантности, совершенно не похожей на то, что ему приходилось видеть в домах состоятельных тырновчан - не было ни дешевых олеографий, ни лавок вдоль стен, ни тонких венских стульев с плетеными сиденьями, ни запаха мясной похлебки. На белых обоях в нежный цветочек висели два портрета в позолоченных рамах, явно кисти иностранного художника. Чуть напевный говор хозяйки, тонкие черты ее уже увядающего лица и длинноватые изящные руки, обтянутые черным кружевом рукавов, так же, как и озабоченность мужа, показывали, что в этой семье царят тепло и благовоспитанность, напоминавшие доктору буржуазное благополучие европейских домов. Он вдруг ощутил себя в спокойном, надежном мире и особенно отчетливо понял, как неудобно, холодно и жалко его собственное жилище.
- У молодых девушек часто бывают такие кризисные состояния, но это быстро проходит, - сказал он, выслушав рассказ о том, как дочь еще осенью почувствовала недомогание, лишилась аппетита, постоянно температурила, а со вчерашнего дня вообще не встает. Обычно доктор при приеме больных и во время визитов говорил лаконично, не стараясь подкупить пациентов наигранным оптимизмом и любезностью. Крестьяне и городское простонародье часто выводили его из себя, но в этом доме он был сама сдержанность и учтивость, что лишь подчеркивало его компетентность. Он взял со стола свой саквояж и попросил проводить его к больной.
Они пересекли комнату с диваном и круглым столом, на котором стояла швейная машинка, и вошли в спальню дочери. Доктор увидел разметавшиеся по подушке черные волосы и белую девичью руку на синем атласе одеяла, которым была застелена кровать с латунными шариками и задрапированным голубым шелком изголовьем. Девушка испуганно приподнялась, опираясь на локти, и улыбнулась. Натолкнувшись на высокую, мужественную фигуру доктора и его твердый, уверенный взгляд, улыбка робко застыла в уголках ее рта. В растерянных глазах, таких же кротких, как отцовские, что-то промелькнуло и исчезло. Взгляд их стал сосредоточенным и недоверчивым. Доктору показалось, что эти глаза излучают сияние - они почему-то напомнили ему теплую звездную ночь.
- Добрый вечер, - произнес он беззаботным, игривым тоном, желая внушить девушке, что все будет прекрасно и она напрасно тревожится. - Янтра замерзла - отличный лед для катания на коньках. Вы умеете кататься, мадмуазель?
- Умею, но только держась за стул… И если позволяет здоровье.
Ее "звонкий, чистый голос придал этому дому еще большее очарование, словно в него проникла свежесть и чистота снега.
- Когда-то, гимназистом, я катался на коньках и намерен попробовать снова. Могу ли я надеяться, что вы составите мне компанию?
- О, с удовольствием, только бы поправиться.
- Позвольте узнать, на что же мы жалуемся? - сказал он, опускаясь на стул возле кровати.
- Голова болит, кашель. Есть не хочется, делать ничего не хочется.
Он взял ее руку, чтобы измерить пульс, внимательно рассмотрел кончики тонких пальцев. Пульс был учащенный - возможно, от волнения. Он отметил про себя изящную линию носа с легкой горбинкой. Градусник скользнул под нежную подмышку, округлая девичья рука по - детски прижала его. Девушка потупила взгляд. Улыбка еще не сбежала с лица, на щеках виднелись ямочки.
- Итак, мы не едим, плохо спим, делать ничего не хочется, у нас мрачные мысли… Я в ваши годы, милая барышня, тоже закончил здешнюю гимназию. Три года волочился за хорошенькими девушками и умолял отца отправить меня за границу. Вы французский изволили изучать или немецкий?
- Французский, - девушка поперхнулась, и он понял, что она старается подавить кашель.
- Кашляйте, не надо сдерживаться, - посоветовал он.
Лицо больной побагровело, ее отец у него за спиной переступил с ноги на ногу и вздохнул.
Когда приступ кашля прошел, доктор приступил к осмотру, и господин Смилов закрыл за собой дверь комнаты.
- Снимите сорочку. Я должен хорошенько вас осмотреть.
Мать откинула одеяло и помогла дочери снять ночную рубашку. Под длинными кружевными панталонами доктор увидел белое девичье бедро и розовое углубление под коленом, а затем изящную спину и девственную грудь, которую девушка пыталась прикрыть. Красота этого тела вызвала в нем восхищение и желание проникнуть во все его тайны. "Как же это я ничего не слыхал об этой девушке. Она ничуть не похожа на здешних невест. Должно быть, туберкулез… - думал он, там и тут прикладывая трубку к ее спине. - Вот здесь слева хрипы… начало каверны… Температура типично туберкулезная, кончики ногтей слегка загнуты вверх… Сомнений нет. Неужели умрет?"
- Кашляйте! Кашляйте свободно и сильно, милая барышня! - сказал он скорее для того, чтобы отогнать эту смутившую его мысль.
Он отложил стетоскоп, стал выстукивать спину. Прикосновение к ее теплому телу вновь вызвало в его душе жалость и прилив нежности. "Болезнь еще в самом начале, надо сделать все возможное. Но что именно?.. Они богаты, у них есть средства спасти ее", - продолжал он размышлять. Попросил се лечь на спину, и снова встретился со смущенным взглядом прелестных глаз, в которых стоял немой вопрос и мольба.
- Не вижу оснований для тревоги, - все так же бодро и уверенно произнес он. - Не забудьте о своем обещании покататься со мной на коньках. А теперь послушаем грудь. Уберите руки.
Грудная клетка была широкая, хорошо развитая. Это обрадовало его и внушило надежду: тело еще упруго и крепко, сердце здоровое и рост, слава богу, соответствует ширине таза и плеч. "Такого женского торса я еще не встречал. К тридцати годам она станет настоящей богиней", - заключил он, убирая в саквояж стетоскоп и термометр.
- Посмотрим-ка язык и горло. Чудесно! Все в отменном состоянии, прочь уныние и мрачные мысли. Позвольте узнать ваше имя, мадмуазель?
- Элеонора.
- Элеонора? Очень вам подходит, - сказал он, не в силах освободиться от ее пленительного взгляда. - Вот что, мадмуазель Элеонора, если вы желаете как можно скорее покататься на коньках по Янтре, извольте строжайшим образом выполнять мои предписания. Думать только о всяческих вкусностях и лакомствах. Например, о молоденькой куропатке или цыпленке на вертеле. О кусочке белуги с поджаристой кожицей. О скумбрии с белым вином, пюре из шпината с двумя яичками всмятку, о фруктах и овощах, которые вы любите. Можно также о черной икре и бифштексе по-английски. Ах, какие бифштексы я едал в Париже!.. Ваша прелестная дочь, госпожа Смилова, должна стать маленькой пьянчужкой. За обедом обязательно стакан хорошего вина, белого или красного. И ежедневно, если позволяет погода, прогулка в коляске на чистом воздухе, а пока - в санях с колокольчиками… Нам следует дышать и кушать, кушать и дышать. И спать при открытом окне, зимой и летом до тех пор, пока не поправимся! - Он взглянул на мать больной, которая слушала его с убитым видом, скрестив руки на груди. Говорил он по-прежнему шутливым тоном. Изысканный, элегантный, он излучал уверенность и силу.
Наступило короткое молчание, и стало слышно, как стучит в окна метель.
- Снег пошел, - произнесла госпожа Смилова.
Доктор перехватил устремленный на него взгляд больной, и ему показалось, что между ними произошло что-то, чего не выразишь словами - взгляд девушки словно проник глубоко в его душу и прикоснулся к ее тайнам. "Что может знать обо мне эта барышня? Должно быть, понимает, что с ней и не верит мне", - мелькнула в мозгу мысль.