Вечеринки продолжались до поздней ночи - с песнями, шумом и женским визгом. После каждого такого пиршества хозяева находили повод повздорить, то из-за того, что муж вел себя неподобающим образом, то из-за кем-то сказанных слов, так что когда произошел незаметный, но очень важный случай, я не обратил на их очередную ссору никакого внимания.
* * *
В субботу, вернувшись домой, я столкнулся с хозяином на лестнице. Без шляпы и без пальто, он медленно спускался, наклонив большую, рано облысевшую голову. Взгляд его был устремлен вниз, словно отыскивал какую-то потерю. На площадке он остановился и, посторонившись, подозрительно оглядел меня, а затем вновь принялся осматривать каждую ступеньку.
В доме царило уныние. Я обратил внимание на тишину, но объяснил ее вчерашней вечеринкой. "Опять поругались. Хозяин ее чем-то обидел, и теперь она с ним не разговаривает".
Впрочем, время от времени супруги все-таки обменивались несколькими словами. Я слышал, как они о чем-то расспрашивали служанку. Решив не думать об этом, я, как обычно, взялся за газету, где просматривал объявления о приеме на работу. Шаги хозяев раздавались по всему дому.
Только вечером, когда муж с женой куда-то ушли и мы со служанкой остались одни, я узнал, что хозяева потеряли что-то очень важное и что оно по какой-то невероятной случайности находится в моих руках.
Девочка постучалась ко мне. Не успела она открыть рот, как глаза ее наполнились слезами, губы задрожали.
- Вы не находили в прихожей бумажки?
- Какой бумажки?
- Не знаю, я не видела, но хозяин говорит, что маленькая и сложена вот так, вчетверо.
- Зачем ему эта бумажка?
- Ох, очень, говорит, она важная. Господин Качев вчера надевал пальто и выронил. Вексель называется. На много денег.
- Вексель? Вексель, говоришь? А ты знаешь, за что наши получили этот вексель?
- Так бумажка-то господина Качева, - печально сказала девочка. - Теперь хозяин мне целый год платить не будет.
- Ты-то здесь при чем?
- Они говорят, будто я, когда утром подметала, не глядела как следует. А я и не помню, чтобы мне какая бумажка попадалась. Хозяйка велела бросить мусор в печку, я и бросила.
- И ты помнишь, что никаких бумаг в мусоре не было?
- Точно не помню, вроде не было.
Удивленная моим неожиданным возбуждением, девочка бросила на меня подозрительный взгляд и, готовая разрыдаться, умоляюще воскликнула:
- Если вы ее нашли, отдайте ради бога!
- С чего ты взяла? - рассердился я не столько из-за ее нелепых подозрений, сколько из-за того, что вексель попал не в мои руки.
- Выгонят меня! - заплакала служанка.
Я принялся ее утешать, сам готовый расплакаться от злости. Как я мог не заметить в прихожей векселя? Упустить такой прекрасный случай! Это же наверняка тот самый вексель - залог того, что предприниматель оплатит обещанную взятку.
Девчонку мне, конечно, было жалко, но не очень. В какой-то степени я даже был ей благодарен - вдруг она и вправду, сама о том не ведая, сожгла документ, от которого зависело "счастье" моих хозяев?
Когда служанка ушла, я сунул руки в карманы и, стиснув зубы, забегал по комнате.
И вдруг у меня в памяти всплыла смутная картина: я стою в прихожей, а у самых моих ног что-то белеется в темноте. Но когда это было и что случилось потом? Не сразу я вспомнил, что подобрал ту бумажку и сунул ее в носок галоши…
* * *
Для того чтобы попасть в гостиную, нужно было пройти узенький коридорчик. Довольно длинный, потому что одну из его сторон целиком занимала кухня, и темный - наружная дверь была сплошная, без стекла. Заканчивался коридор стеной, за которой находилась гостиная. К стене была прибита вешалка, где мы оставляли свои пальто, а под ней - галоши. Правда, мои галоши оказывались там редко. Я чуть не каждый день находил их брошенными у самого порога. Хозяйкиных рук дело. Надо же ей было как-то показать мне свое презрение.
К тому же мои растоптанные галоши, в носки которых, чтоб они не падали с ног, я запихивал бумагу, выглядели особенно безобразными рядом с ее новенькими ботиками и сверкающими галошами хозяина.
Туманными ноябрьскими утрами в прихожей было совершенно темно. Если б не крохотная висячая лампочка под матовым колпачком, там вообще ничего нельзя было бы разглядеть.
В тот вечер я должен был встретиться со своим земляком, студентом-географом Конопитовым, который выпросил у меня взаймы, обещая за это помочь мне найти работу. Я очень спешил, потому что встреча наша была назначена на восемь, а было уже восемь без четверти.
Я надел галоши, но не успел я дойти до двери, как одна из них свалилась. Роясь в карманах в поисках хоть какого-нибудь обрывка газеты, я вдруг заметил белеющую у входной двери бумажку. Под вешалкой мне часто попадались оплаченные счета за электричество. Решив, что это один из них, я поднял бумажку и, не глядя, попытался сунуть ее в галошу. Бумага оказалась слишком жесткой, в то же время другая моя рука нащупала в кармане целую газету. Я оторвал от нее большой кусок, затолкал в галошу, а найденную бумагу сунул в карман, намереваясь выбросить где-нибудь на улице.
Вспомнив все это, я старательно обшарил карманы и действительно обнаружил вексель - совершенно целый, хотя и довольно помятый…
Сама судьба вложила его в мои руки.
От волнения меня так затрясло, что я чуть не потерял сознание. Дрожа как в лихорадке, я выбежал на улицу. Первой моей мыслью было поскорей найти Конопитова, рассказать ему обо всем и попросить совета. Конопитова дома не оказалось. Тогда, не зная, где его искать, я бросился на бульвар в смутной надежде, что тот решил прогуляться по "Царю".
По дороге я пытался обдумать план действий, но из этого ничего не вышло. Мысли путались от возбуждения. Насвистывая, я то ощупывал поскрипывающий в кармане вексель, то вытаскивал его, чтобы взглянуть на него лишний раз.
Так я прошел несколько улиц и очутился на бульваре. Широкая улица кишела заполнившими ее людьми. При виде этого черного муравейника сердце у меня неожиданно сжалось: и все-таки что я буду делать с векселем?
На первый взгляд, ответ напрашивался сам собой, но как только я принимался обдумывать подробности, возникало сразу несколько возможностей и ни одна из них меня не устраивала.
Можно было потребовать у хозяев денег или заставить их не брать с меня платы за квартиру, можно было их припугнуть, пригрозив, что передам их в руки властей, велеть им встать передо мной на колени и вообще помучить, но все это меня не удовлетворяло. Если взять деньги себе, как наверняка посоветовал бы Конопитов, то чем я буду лучше хозяев? Тем, что отлично сыграл роль дурачка, а потом воспользовался этим для вымогательства? А разве бесплатно жить у них в доме не то же самое? Брать их на испуг - низкая и злобная месть. Что еще? Оставалось только одно - отправиться в полицию…
Я ухватился за эту мысль, отчего волнение мое только усилилось.
"Да, надо идти туда, - думал я, воображая, как появлюсь перед полицейскими. - Эти люди совершают преступление, и в тюрьме им самое место…"
И я представлял себе, как их арестуют, как об этом напишут в газетах и все узнают, что они за люди.
Абсолютно неуверенный, что осмелюсь переступить порог полицейского участка, я направился к тому, что был поближе. Мимо прошла пара - дама с болонкой и господин в пальто из пушистой темно-коричневой ткани, какой я еще никогда не видел. Пряча подбородок в белый шелковый шарф, он поддерживал под руку даму, и вид у него был до того важный, что все уступали им дорогу. Ведь при одном взгляде на сытое красное лицо господина каждому становилось ясно, что уж он-то дорогу никому не уступит.
Я невольно сравнил эту пару с моими хозяевами и сразу же почувствовал знакомое отвращение.
Время от времени, здороваясь с такими же, как они, важными господами, дама кивала, а ее спутник широким жестом снимал шляпу. Мимо, разбрызгивая свет, проносились автомобили, цокали по мостовой упитанные кони полицейских. Глядя на все это, я понял, что ни за что на свете не решусь явиться в участок. Мне показалось, что и конные полицейские, и эти важно вышагивающие по бульвару и проносящиеся в автомобилях дамы и господа, и остальные прохожие - все они такие же воры и обманщики, как мои хозяева, что их большинство, а я одинок и бессилен, словно букашка.
Чем больше я думал об этом, тем сильней на меня давило что-то бесчеловечное, наглое и непреодолимое. Кто так устроил? Кто виноват в том, что жизнь грязна и лицемерна? Почему никто не накажет этих людей? Допустим, я даже явлюсь в участок и покажу вексель, разве мне поверят? Станут допрашивать: кто? какой? откуда?.. Потом придет хозяин, скажет, что я просто украл этот клочок бумаги, который и принадлежит-то не ему, а Качеву, и так повернет дело, что, чего доброго, я же окажусь в тюрьме… И все эти господа будут на его стороне, потому что все они тоже воры и обманщики…
Никогда в жизни я не испытывал таких мучений, такого отчаяния. Каждому юноше жизнь наносит по крайней мере один из подобных ударов. От них ум и душа или окончательно засыпают, или, наоборот, пробуждаются для правды.
Я больше не думал ни о своей ненависти к хозяевам, ни о желании отомстить им за все унижения - моя воля к борьбе была сломлена.