"Поверка на дорогах". В "мерседесе" люди с георгиевскими ленточками
Одной из достопримечательностей мирного Донецка был "хаммер", выкрашенный в ярко-розовый цвет, который обычно ассоциируется с куклами Барби. В прежней жизни этот розовый "хаммер" отлично вписывался в традиции золотисто-серебристой донецкой моды, можно даже сказать, был одной из визитных карточек Донецка. История приключений этого "хаммера" очень символична. Принадлежал он одной прекрасной леди, была она то ли женой, то ли дочкой какого-то губернского начальника, возможно, даже статского советника. История про эти подробности умалчивает. Леди часто попадала в местные светские хроники за езду на красный свет. Жила она радостно и припеваючи, ни о чем не думая, как и все люди в благополучном и сытом губернском городе в то золотое время, когда город входил в состав тридевятого царства, тридесятого государства. Жители даже гордились розовым "хаммером" – как символом их сытой, благополучной и ни к чему не обязывающей жизни. Но в город нежданно-негаданно пришли "мальчиши-плохиши" из соседнего братского королевства. И стали забирать "мальчиши-плохиши" дома и машины у жителей сытого и благополучного губернского города. И у прекрасной леди отобрали ее розовый "хаммер". А затем перекрасили веником в цвета "камуфляжа", согласно моде братского королевства. И теперь этот перекрашенный веником "хаммер" превратился в новый символ губернского города, города, в котором стали жить припеваючи только "мальчиши-плохиши".
Угнан "мальчишами-плохишами" был, конечно, не только розовый "хаммер". Если этим летом по Донецку ехал "крутой" автомобиль, значит, машина была экспроприирована новыми "хозяевами жизни". Довольно часто автомобили исчезали вместе с их законными владельцами. "Разыскивается! Уехал и не вернулся…" – то и дело встречались в интернете объявления.
Номера на угнанных машинах обычно заклеивались словом "Новороссия". Я помню, к одному из супермаркетов около моего дома подъехало семейство с георгиевскими ленточками на большом золотистом Hyundai с номерами "Новороссия". На нем футболка, заправленная в спортивные штаны, неизменная ленточка, классические черные туфли, бейсболка и автомат. Она вся из себя нарядная, и дочка с бантом. Они припарковались, гордо вышли. Я себе представила картину. Приходит "мальчиш" домой, показывает ключи от машины и говорит: "Дорогая, у нас новая машина, отжал".
Распродажа в брендовом магазине
Больше всего меня поражали "их" женщины – женщины в камуфляже, с автоматами и георгиевскими ленточками. Особенно я запомнила одну. Ее даже можно было бы назвать стильной. Худая, высокая, в хороших высоких черных ботинках, стриженная под Энни Леннокс. Блондинка с каким-то неестественно ярко-желтым оттенком волос. И что-то такое было в ее лице. Она одновременно вызывала и отвращение, и жалость. Это и было лицо нашей войны: отталкивающе-истерзанное и очень жестокое.
С "Энни Леннокс" в камуфляже я столкнулась на распродаже перед закрытием на неопределенный срок фирменного магазина Adidas. Эра брендовых магазинов в Донецке заканчивалась, товар продавали по демпинговым ценам. Оставшиеся жители, съехавшиеся со всего города, стояли в очереди перед входом в магазин. Периодически подъезжали люди в камуфляже, проходя вне очереди. Я, как всегда, все узнала позже всех, уже почти все раскупили, да и желания стоять в очереди у меня особо не было. С распродажей кроссовок Adidas заканчивалась не только эра брендовых магазинов, заканчивалась эра прошлой мирной жизни, Донецк все глубже погружался в другую реальность.
Праздник "освобождения Новороссии"
Я хорошо помню день, когда в Донецк вошел Гиркин со своей "победоносной армией Новороссии". Помню, как все завороженно следили у экранов мониторов за его маршрутом из Славянска через Краматорск в Донецк. Я почему-то тогда представила черно-белые кадры из старой хроники Второй мировой – немцы стройными рядами на мотоциклах беспрепятственно едут по Европе. Так и на наших глазах одним легким движением руки Донецк превращался в Славянск.
Я хорошо помню, как в Донецк колонной вошли танки с развевающимися российскими флагами и надписями "На Киев" и "На Львов", как с грохотом они прошли мимо одной из самых популярных открытых террас, на которой восседали остатки донецкой модной публики, замершие с открытыми ртами. Это были снова нереальные кадры из нашего военного фильма. Томный летний вечер, застывшие от ужаса дамы с оголенными плечами и коктейлями в руках, и рычаще-грохочущие танки, проезжавшие мимо.
С приходом Гиркина город замер в непонятно-тревожном ожидании, и невероятные истории слышались одна за другой. На своем внутреннем сленге я называла эти истории "ужасами нашего городка". В одну из них я до сих пор не могу поверить, настолько она нереальна и нелогична. Позвонила моя близкая подруга, сбивчиво, дрожащим голосом стала описывать картину, случившуюся на ее глазах: "На набережной на детской площадке вооруженные боевики положили всех – и женщин, и детей – лицом на пол… Что хотели – неясно, что-то искали… За одну минуту вся набережная опустела".
Позвонила другая подруга, перепуганный голос: "Иду домой, мимо проезжает джип, автоматы со всех окон и стреляют!!! Хаотично! А по проспекту Мира идут танки в сторону центра".
Весь вечер, судя по звуку, где-то совсем рядом с моим домом раздавались автоматные очереди, мне очень хотелось выйти на балкон, выглянуть и посмотреть, что там происходит, но здравый смысл подсказывал, что этого делать не нужно.
Когда стрельба за окном наконец утихла, я долго не могла уснуть, лежала и думала: "Вначале одному психически нездоровому человеку пришла в голову идея стать императором. Потом другому психически нездоровому человеку пришла в голову идея придумать страну "Новороссию". Потом третий психически нездоровый человек решил почувствовать себя великим военачальником – Стрелком. И ты тут, такой маленький и несчастный, лежишь и думаешь: почему все эти дядьки решили самоутверждаться именно на твоей судьбе?" Ответ, понятно, я на все эти вопросы так найти и не смогла.
А утром меня разбудил крик молочницы за окном: "Молоко!!" Жизнь, несмотря ни на что, продолжалась.
По дороге в магазин на улице, ведущей к нашему дому, я нашла целую пулю, видимо, она осталась после ночных автоматных стрельбищ. С тех пор стала носить ее в кармане любимых подранных шорт в качестве талисмана. Так все лето с пулей и проходила.
На следующий день после вхождения войск "победоносной армии" я сделала разведочную вылазку в город. Донецк окончательно вымер, на улицах совсем не было прохожих, лишь стаями бродили люди в камуфляже с автоматами, видно было, что Донецк им нравился больше, чем Славянск. На площади Ленина кучка недоумков приветствовала "освободителей" и праздновала "день освобождения Новороссии".
Предусмотрительное донецкое городское руководство за несколько дней до прихода Гиркина демонтировало со здания мэрии последнюю украинскую символику. Объяснили это реставрационными работами.
Последний украинский флаг долго держался на одном из балконов жилого дома, прямо перед ОГА, давно захваченной "орками". Я не знаю, кто жил в этой квартире, на балконе которой гордо развевался украинский флаг, но эти люди – настоящие герои.
С приходом Гиркина стало окончательно понятно: я живу в оккупированном городе. Все вроде бы по-прежнему. Но это уже не твой город, ты здесь не хозяин, этот город уже тебе не принадлежит. Твоей оставалась одна надежда.
С осознанием факта, что город оккупирован, я поняла, что прошла все стадии взаимодействия с "субкультурой ДНР", так я "этих" называла на своем внутреннем сленге. Вначале я их боялась, когда "орки" с триколорами бегали по городу каждые выходные и захватывали все, что могли захватить. Когда стало понятно, что шоу затягивается, на смену страху и презрительно-нервному смеху пришло отчаяние. Потом наступил период ненависти. Искренне чистой и прекрасной ненависти. Затем снова вернулся удушливый страх вперемешку с ненавистью, когда по городу стали ездить БТР с чеченскими "братьями". С первыми нашими самолетами – появилась надежда на скорое спасение. Но очень скоро на смену надежде вернулось отчаяние, потому что снова стало понятно, что долгожданное спасение затягивается. А с приходом Гиркина я достигла наконец состояния практически дзен-буддийского спокойствия: я жила на оккупированной территории.