Было 26 мая, и это был только первый день войны в Донецке, именуемой АТО (антитеррористической операцией). Первый день реальной войны, которая пришла в наш город.
26 мая – день начала АТО
Я на следующий день по своей любимой привычке совершила пешую прогулку по городу. Город еще не вымер, он испуганно замер, на улицах никого не было. Но пациент был скорее жив, чем мертв. Я купила букет цветов у бабушки на Шахтерской площади. Бабуля продала его за копейки и очень спешила домой, ее пугал комендантский час, который ввели с 20.00, а было уже начало девятого. Никто еще серьезно к этим нововведениям не относился. Я спросила: "А кто ввел комендантский час?" Бабуля мне в ответ: "Ну эти, самозванцы".
После начала АТО из города потянулись вереницы машин. Говорят, только за один день уехали 150 тысяч человек. Страну стали наполнять беженцы из Донбасса. А Facebook заполнили посты на украинском языке, написанные как под копирку о донецких и луганских, сидящих в "бандеровском" Львове на всем готовом и люто ненавидящих Украину. Частично это было правдой. С одним "но". Те, кто писал эти посты, не знали психологию донецких и луганских "ватников". Они бы никогда не поехали в украиноязычный Львов, потому что искренне боялись "бандеровцев". Они осели в Днепре, Харькове, Одессе, в крайнем случае Виннице. Эти написанные как под копирку посты были частью информационной войны, которую Украина проиграла. Посты "шарились", их "лайкали". Донецких и луганских люто ненавидели.
В начале июня я по делам съездила в Киев. Из Донецка еще ходили поезда, но в городе уже вовсю хозяйничали "орки". Я помню, как я лежала на своей полке, и мне казалось, что сейчас поезд остановится, ворвутся "эти" с жуткими полосатыми ленточками и меня не пропустят в Украину. Выдохнула я только в Киеве.
В Киеве на одной из светских тусовок я познакомилась с директором модного киевского лицея. От него я выслушала очень много традиционно нелицеприятных и порой очень справедливых слов по поводу донецких. Он, как и многие другие, цитировал слово в слово посты из Facebook’а о неблагодарных беженцах из Донбасса. Представление о Донбассе у него было однозначно негативно и достаточно своеобразно. Он считал, к примеру, что, за редким исключением, жители Донбасса никогда не бывали за границей. Я почему-то сразу вспомнила улицы Донецка в мирное время, где основными марками автомобилей были "порше", "мерсы", "ауди", а также, как говорили модные девушки, растягивая гласные: "би эм дабл ю". В Донецке мой визави был когда-то очень давно и проездом.
Правда, он в конце нашей беседы сказал: "Вот видите – мы же смогли найти с вами общий язык". Он был искренне уверен, что вывел меня на истинный путь, и в упор не хотел видеть, что мы с ним были всегда в одной команде. "Своей" я для него так и не стала.
Этот случай не был, как любят выражаться журналисты, прецедентом, он отражал существующие реалии. Я оказалась дамой крайне впечатлительной и ранимой. В свете всех этих тенденций вешать на себя ярлык "переселенца" мне совсем не хотелось. Я приняла решение остаться в Донецке и ждать "своих" до победного. В моей голове ни на минуту не возникла мысль, что "эти", с их жуткими полосатыми ленточками и не менее жуткими триколорами, надолго. Я была абсолютно уверена, что все скоро закончится. Я искренне верила в "нашу" победу.
В Донецке обстановка накалялась. Людей вокруг меня становилось все меньше. Практически все мои знакомые уехали. Я их прекрасно понимала. Дети не должны слышать взрывы, а здесь становилось реально опасно. Мама была на даче. Я осталась в оккупированном Донецке. Поезда уже не ездили. Самолеты уже давно не летали. А пароходов у нас никогда и не было. Город окончательно накрыли тучи Мордора.
Я осталась ждать "своих".
Прогулка после начала АТО
Прогулка после начала АТО
Странное лето 2014-го
Донецк пустел на глазах. В какой-то момент я обнаружила, что осталась практически одна в подъезде, не считая несколько пар пенсионеров.
Я всегда хорошо переносила одиночество. Несколько последних лет была "свободным художником" и работала дома, так что мне было не привыкать. Мой режим дня не слишком изменился. Из дома я выходила редко.
Мой дом располагался очень удачно – между двумя большими супермаркетами и модным спортклубом "Спортмакс". На моем внутреннем сленге они назывались: "Мой бермудский треугольник".
Чтобы привлечь хоть каких-то клиентов в опустевшем городе, спортклуб сделал очень выгодные скидки. Я купила абонемент и дрейфовала между спортклубом, домом и супермаркетами. К тому же в "Спортмаксе" была всегда горячая вода. В квартиры давали уже порционно: только по четыре часа.
В спортклуб людей ходило очень мало, точнее, их практически не было, но единицы, те, что остались – ходили постоянно. Даже после серьезных ночных обстрелов утром все были на беговых дорожках. Я подружилась с тренерами. Один из них отлично пел. Тренировки проходили под его сопровождение а капелла. Было весело. В спортзале ты вообще забывал, что происходит за окнами клуба.
В какой-то момент наших страшных событий у меня началась Ван-Гого-мания. Голландские промышленные районы на картинах Ван Гога, очень напоминавшие родные донецкие просторы, его желто-голубые натюрморты так перекликались с событиями, происходившими вокруг меня, и вселяли столько надежды на лучшее, что я стала давать этим картинам свои собственные названия. Позднее к игре "Ван Гог – самый украинский из самых украинских художников" присоединились и мои друзья.
Я работала, постила Ван Гога, придумывая с друзьями новые названия к его картинам, занималась спортом, лопала свои любимые шоколадки Roshen и мороженое типа Baskin-Robbins, приобретаемые в супермаркетах рядом с моим домом. Мороженое было неестественно голубого цвета. "Голубой ангел. Со вкусом моря", – невозмутимо пояснила мне продавщица. Море этим летом мне явно не светило, зато спортивные упражнения, шоколадки и мороженое отлично помогали справляться с перманентным стрессом, в котором мы все пребывали.
Город продолжал жить своей скрытой жизнью. Исправно работали коммунальщики, независимо от того, были обстрелы или нет. Как по часам вывозили мусор. Подстригали и поливали газоны. Временами работа коммунальных служб напоминала маниакальный женский психоз, когда в состоянии крайнего стресса женщина начинает вычищать свою квартиру до блеска. Что-то было в этом жуткое: пустой город с идеально чистыми улицами, идеально подстриженными газонами и идеально обработанными клумбами.
Выходить в "большой город" мне не хотелось, там то и дело попадались "эти" в камуфляже с полосатыми ленточками, автоматами и в резиновых тапках.
Периодически я все же делала вылазки. Как минимум, мне нужно было проведывать свою тяжело больную тетю. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Но город сильно изменился. Как всегда чистый, ухоженный, тем не менее, он стал другим. Заколоченные витрины, отсутствие прохожих на улицах, пустые дороги, неработающие многочисленные кафешки. На месте рекламных баннеров теперь висели плакаты, призывающие бороться с хунтой и фашизмом и вступать в армию новоявленной "Донецкой республики".
Мое бурное воображение почему-то постоянно переносило меня в Женеву времен Кальвина, когда некогда веселый и радостный город превратился в город-монастырь. Но встречающиеся на каждом углу баннеры с изображением чапаевской конницы, борющейся с фашистами, с маниакальной настойчивостью напоминали о том, что я не в шестнадцатом веке и совсем не в Женеве.
Донецк своими вымершими и безлюдными улицами больше походил на Припять после Чернобыля. Правда, из всех щелей вылезли бомжи, заменив собой прекрасных девушек Донецка. У них я пользовалась популярностью. Постоянно слышала комплименты в свой адрес. Но даже такое повышенное мужское внимание не заставило меня снять любимые подранные шорты, майку и экотапки. Иногда в моей голове появлялась мысль: "А может, они меня просто принимают за свою?" Но одеваться, наряжаться – абсолютно не хотелось, эта составляющая жизни ушла куда-то на задний план.
Милиции в городе не было давно. После расстрела поста ГАИ гаишники исчезли из города. По дорогам периодически проезжали одинокие троллейбусы, в которых перемещались немногочисленные пассажиры исключительно преклонного возраста.
"Отсутствие пробок на улицах – это главное достижение республики", – была такая местная шутка. Машин на дорогах не было видно вообще. Лишь изредка встречалась какая-то убитая "шестерка", теперь на таких марках ездили жители города. Привычные для Донецка "порши", "мерсы", "ауди" остались в мирной жизни.